На следующее утро мы отправились с детьми в аквапарк, Молли перевернуло хиленькой волной, производимой водным насосом, и заволокло на восемнадцатидюймовую глубину, что всем нам, включая Дэвида, доставило немало радости. Мы задыхались от идиотского смеха, и как только успокоились, я заметила, какой стала занудой. Я не была сентиментальна: я опасалась, что передо мной лишь моментальный снимок счастливого семейства. Это и был только удачно отснятый кадр — остались рабочие пленки, выброшенные при монтаже: насупленный хмурый Том, которого чуть не силой тащили в бассейн (он не любил купаться с семьей и предпочел бы проторчать весь день за компьютером), и выпады со стороны Дэвида после купания (я не разрешила детям покупать хрустящий картофель из автомата, потому что дома ждал обед, и Дэвид выставил меня как живое воплощение занудства). Дело вовсе не в том, что моя жизнь — одно долгое золотое лето, а я слишком ушла в себя и стала эгоисткой, неспособной оценить царящую вокруг меня идиллию (хотя, как знать, может быть, я в самом деле слишком эгоцентрична, чтобы объективно оценивать происходящее), но счастливые моменты в моей жизни действительно возможны, и, пока возможны счастливые мгновения, я не имею права домогаться от жизни чего-то большего, внося в нее сумбур, который может испортить и то, что есть.

В тот вечер у нас с Дэвидом разразился грандиозный скандал, а на следующий день к делу подключился Стивен, и вот так, с бухты-барахты, все снова покатилось и завертелось.

Скандал не стоил того, чтобы его обсуждать. В самом деле — обычный скандал между двумя людьми, которые достаточно утомили друг друга, чтобы позволить наконец себе такое удовольствие. Начался он с какого-то пластикового пакета, в котором была дырка. (О существовании дырки я не знала и сказала Дэвиду, что этот пакет ему вполне подойдет… Ну ладно, замнем для ясности…) А кончился тем, что я назвала Дэвида бездарным злобным подонком, а он сообщил, что испытывает острую тошноту при каждом звуке моего голоса. Со Стивеном все оказалось куда серьезнее. В понедельник утром у меня всегда много пациентов, и я как раз только что закончила осмотр одного малого, который вбил себе в голову, что у него рак прямой кишки. (Никакого рака там, естественно, не было. Это оказался обыкновенный чирей в заднем проходе — видимо, результат того, что его случайный кавалер не соблюдал правил личной гигиены. Избавлю вас от дальнейших деталей.) Я вышла в регистратуру заполнить его карточку и тут увидела Стивена, сидевшего в вестибюле с рукой на перевязи — бросалось в глаза, что повязка была сделана дилетантом.

Ева, наш регистратор, потянулась ко мне из-за барьера и зашептала:

— Видите того парня с повязкой? Говорит, недавно переехал в наш район, и у него нет ни документов, ни медицинской карточки. Просится на прием. Кто-то ему порекомендовал обратиться к вам. Направить в травматологию?

— Нет, разберемся. Я приму его сейчас. Как, говорите, его имя?

— Хм-м… — Ева посмотрела в лежавший перед ней блокнот. — Стивен Гарднер.

Это было его настоящее имя. Я посмотрела на Стивена, который искательно встретился со мной глазами.

— Это вы Стив Гарднер?

Он тут же вскочил:

— Я!

— Пройдемте.

Уже в коридоре я обратила внимание, что многие из очереди набросились на Еву из-за того, что она пропустила вперед мистера Гарднера-выскочку. Мне тут же захотелось пропасть с глаз долой, подальше от разгорающегося скандала, косвенной виновницей которого я оказалась, но путь до кабинета выдался неблизким — по уши довольный Стивен решил изобразить еще и хромоту, так, на всякий случай, чтобы заглушить претензии очереди.

Я тащила его под локоть, а он с довольной ухмылкой ковылял, припадая на ногу.

— Ты в своем уме? — прошипела я.

— А как я еще мог с тобой встретиться?

— Неужели непонятно, что мое молчание на три твоих сообщения — это уже ответ? И ты это прекрасно знаешь. Я больше не хочу встречаться. Хватит. Я совершила ошибку. Этого больше не повторится.

Сказано это было, как всегда, холодным и слегка недовольным тоном, но отчего-то в этот момент я воспринимала свои слова отчужденно, словно бы голос принадлежал не мне. Странно, я чувствовала какое-то незнакомое доселе возбуждение, смешанное с испугом. Как девочка на первом свидании. И эта невесть откуда взявшаяся инфантильность не давала мне покоя — обратила ли регистраторша Ева внимание на привлекательные внешние данные мистера Гарднера? («Видели того парня с повязкой?») Ничего, я ей это еще припомню. Я ей еще как-нибудь скажу…

Отвратительно. Теперь мне придется сдерживаться, чтобы не сказать Еве что-нибудь ядовито-самодовольное.

— Может, поговорим об этом где-нибудь за чашечкой кофе?

Стивен работал пресс-атташе в группе поддержки политических беженцев. Сфера его деятельности — иммиграционная служба: беженцы из Косово и Восточного Тимора. Временами, признавался он, его мучила профессиональная бессонница. То есть он, как и я, был из класса хороших, добропорядочных людей. Но вмешиваться в рабочий процесс, симулируя перелом, оторвать от работы врача… Это уже не есть хорошо. Это плохо. Я была в замешательстве.

— У меня сегодня завал с пациентами, сам понимаешь — понедельник. И, в отличие от тебя, тут все без исключения нуждаются в помощи. Так что извини, при всем моем желании я не могу позволить себе идти куда-то пить кофе.

— А как тебе моя повязка?

— Прошу тебя, уходи.

— Только когда скажешь, где и когда мы встретимся. Почему ты сбежала из отеля посреди ночи?

— Мне было плохо.

— Отчего?

— Вероятно, оттого, что оказалась в одной постели с тобой, имея за спиной мужа и двух детей.

— Ах вот в чем дело.

— Да. Дело в этом.

— Я не уйду, пока не договоримся о свидании.

Причина, по которой я не выставила его сразу, заключалась в том, что мне все это казалось странным и забавно возбуждающим. Еще несколько недель назад, до встречи со Стивеном, я не относила себя к женщинам, ради которых мужчины будут симулировать травмы, чтобы урвать несколько драгоценных секунд свидания. Нет, выгляжу я еще, что называется, вполне, так что, стоит мне захотеть и немножко постараться, могу произвести впечатление и даже вызвать завистливое кряхтение со стороны мужа, однако прежде я не питала особых иллюзий насчет моих способностей приводить противоположный пол в состояние страстного умопомрачения. Я была мамой Молли и Тома, женой Дэвида, местным доктором — участковым терапевтом, в конце концов, я моногамна вот уже два десятилетия. И это вызвано вовсе не фригидностью или асексуальностью, потому что секс у меня есть, но это секс с Дэвидом, и физическая привлекательность, а также все прочее в нем уже давно здесь ни при чем; мы занимаемся сексом друг с другом лишь потому, что согласны с тем, что это лучше, чем секс на стороне, а вовсе не потому, что мы оторваться друг от друга не можем.

И теперь, видя перед собой умоляющего Стивена, я почувствовала, как во мне шевельнулось тщеславие. Вот оно в чем дело. Тщеславие! Я мельком ловлю свое отражение в зеркале, всего лишь на миг, на секунду, и мне становится ясно, отчего кому-то взбрело в голову обматывать себе руку бинтами. Ну, положим, мое тщеславие не раздувалось до непомерных пределов: я же не рисовала себе, как кто-то бросается из-за меня с обрыва, морит себя голодом или просто сидит дома под печальную музыку, присосавшись к бутылке виски. На одно только забинтовывание у него ушло минут двадцать, учитывая отсутствие навыка, плюс поездка из Кентиш-Таун — максимум сорок пять минут беспокойства, с минимальными затратами и абсолютно безболезненно, не причиняя себе увечий… Едва ли это похоже на «Роковое влечение», [5]не правда ли? Нет, как видите, я не кровожадна, у меня есть чувство меры — у моего тщеславия то есть, — и хотя было бы предосудительно предполагать, что я стою большего, чем липовая повязка на рукаве, меня вдруг наполнило чувство собственной значимости — совершенно новое для меня и нельзя сказать, что нежеланное чувство. Будь я на месте Ребекки, я бы восприняла поступок Стивена как трогательный, опасный, оскорбительный или досадный, наконец; но поскольку я не одинокая, а замужняя дама, то в завершение этой нелепой встречи я поступила совершенно парадоксально, вопреки законам логики пообещав ему встретиться с ним в баре после работы.