Энни хмурилась.

– В чем дело?

– Пытаюсь понять.

– Помочь?

– Давай. Когда родилась Грейс?

Дьявол! Вот оно. Эта сообразила сложить два и два. И способна получить верный результат. Такер почувствовал тошноту и одновременно облегчение, как будто его уже вырвало.

– Позже.

– Позже чего? Или кого?

– Мне кажется, я знаю, о чем ты думаешь.

– Неужели? Я в восторге. Особенно если учесть, что я и сама не понимаю, зачем мне возраст Грейс.

– Ты умная женщина, Энни. Сама догадаешься. А пока я не хочу об этом говорить. – Он скосил глаза в сторону Джексона, углубленного в книжку комиксов.

– Угу.

По ее взгляду Такер понял, что она уже и без объяснений почти догадалась.

В Гулнесс поезд прибыл уже затемно. Обвешанные сумками, они подошли к стоянке такси перед вокзалом. Там торчала одна машина, провонявшая снаружи бензином, внутри табачным дымом. Водитель курил, опершись задом о капот, и, когда Энни назвала ему адрес, молча швырнул окурок на асфальт и смачно плюнул. Энни беспомощно глянула на Такера, пожала плечами и вместе с Джексоном принялась запихивать сумки в багажник. Такера они к этому упражнению не допустили.

Такси понеслось мимо сияющих огнями турецких, арабских и индийских ресторанчиков со шведским столом за три фунта, мимо баров с лаконичными наименованиями: «Счастливчик», «Блонди» и даже «Выпивохи».

– Днем они выглядят получше, – извиняющимся тоном пояснила Энни.

Такер искал опорные точки, аналоги, сравнивал и оценивал. Если заменить здешние кабачки национальной кухни американскими аналогами, а вместо букмекерских контор поставить казино, то в итоге получится какой-нибудь из самых занюханных прибрежных курортов Нью-Джерси. Время от времени кто-нибудь из одноклассников Джексона выезжал в подобные местечки с родителями, вдруг ощутившими ностальгию по каникулам своей юности или прельстившимися романтикой раннего Брюса Спрингстина. Возвращались они, надолго запомнив грязь и пьяную вульгарность такого рода местечек.

– Джексон, как ты относишься к рыбе с жареной картошкой на ужин?

Джексон повернул голову к Такеру. Тот кивнул.

– Тут есть неплохая забегаловка рядом с нашим домом. В смысле с моим. Такер, ты обойдешься рыбой. Ни масла, ни картошки, если я верно понимаю твою диету.

– Отлично, – снова кивнул Такер. – Хоть навсегда тут оставайся.

– Как навсегда, пап? – забеспокоился Джексон. – А мама?

– Я пошутил, сынок. Увидишь ты свою маму.

– Ненавижу твои шутки.

Такер все еще размышлял о разговоре с Энни в поезде. Как ей все рассказать, он не имел представления. Написать бы исповедь на листе бумаги, отдать ей этот листок, а самому исчезнуть. Собственно говоря, так он с нею и познакомился, так общался раньше. И получалось, хотя вместо бумаги был экран монитора.

– Энни, компьютер есть дома?

– Есть.

– Можно я тебе письмо напишу?

Такер попытался представить, что сидит перед экраном в верхней гостевой спальне своего дома, что Энни он еще ни разу не видел, что она отделена от него океаном. Он постарался не думать о том, что через полчаса снова с ней встретится и будет вынужден разговаривать. Он написал ей, как узнал о существовании дочери; как, вместо того чтобы помчаться к ней, трусливо удрал; как видел ее считаные разы. Признался, что и Джули Битти толком не любил, что она ему осточертела, потому он и перестал петь о страданиях неразделенной любви и прочей чепухе, а поскольку новые песни не шли, то и петь стало нечего.

Он еще никогда не говорил об этой истории настолько откровенно, без всяких купюр, и даже его бывшие жены и партнерши не знали всего того, что предстояло узнать Энни. Сами они дойти до этого без его помощи не могли – а он им врал, врал, врал…

Такер перечитал написанное, подвел итог своим преступлениям и пришел к выводу, что не так уж и велика его вина. Он же никого не убил. Еще раз перечитал – может, что-то забыл или скрыл умышленно? Вроде нет. Что ж, двадцать лет за свои преступления он отбыл.

Такер перегнулся через перила лестницы и спросил Энни:

– Распечатать или с экрана прочтешь?

– Прочту с экрана. А ты пока чайник поставь.

– Он у тебя без фокусов?

– Управишься.

Они вежливо пропустили друг друга на лестнице.

– Ночью ты нас выкинуть на улицу не можешь.

– Ага. Вот почему ты хотел дождаться, пока Джексон заснет. Рассчитываешь на мою доброту.

Он улыбнулся, хотя в желудке жгло. Спустившись вниз, Такер вошел в кухню, нашел чайник, нажал на кнопку. Дожидаясь, пока вода закипит, осмотрелся, заметил снимок. Он и Джексон. Кэт сфотографировала их, когда они ездили на матч с Филадельфией. Снимок на холодильнике его растрогал. Она взяла на себя труд распечатать, повесить… Он не выглядел здесь злодеем, на этом фото. Итак, ждем, пока чайник вскипятит воду, а хозяйка чайника управится с письмом.

– Значит, так, – сказала Энни, разобравшись с написанным. – Прежде всего, позвони какой-нибудь из жен. Или кому-нибудь из детей. Сейчас же.

– Это все, что ты можешь сказать обо всей моей жизни?

– Звони. Без разговоров. Как я понимаю, среди прочего ты здесь признаешься, что позорно удрал из больницы, прежде чем прибыла Грейс.

– Гм… Ха… Да, точно, я забыл, что в этом еще не признавался.

– Можешь не звонить Грейс, хотя и должен. Но кто-нибудь из них ей передаст. В любом случае, ты должен им сообщить, что жив и здоров.

Он выбрал Натали. Она разозлится, окатит его презрением, но это не смертельно. В конце концов, от нее же не требуется готовить ему супчик на старости лет. Такер набрал номер мобильника Натали, вытерпел все положенные громы и молнии, изложил то, что хотел изложить, и даже дал номер домашнего телефона Энни, как будто собирался остаться у нее надолго.

– Спасибо, – сказала ему Энни и перешла к следующему пункту. – Второе: «Джульетта» очень хороша. Не надо ее втаптывать в грязь. Не смешивай музыку и свои «подвиги».

– Значит, ты осуждаешь меня?

– Да. Ты ужасный человек. Никчемный отец для четырех детей из пяти. Бесполезный муж для каждой из жен, совершенно жуткий партнер для каждой из остальных встреченных тобою женщин. Но «Джульетта» остается вне критики.

– Да с чего ты это взяла? Ты же знаешь, из какого дерьма она выросла!

– Ты когда ее слушал в последний раз?

– Бог мой… Ни разу с момента выхода диска.

– Я слушала пару дней назад. Сколько раз ты вообще ее слушал?

– Ты что, смеешься? Я ведь, если ты не в курсе, ее сделал.

– Слушал сколько раз?

– Всю подряд? С тех пор, как она вышла?

А слушал ли он ее вообще? Он попытался вспомнить. Во всех его отношениях рано или поздно наступал момент, когда он заставал своих партнеров за тайным прослушиванием его записей. Еще не забылись виноватые физиономии застигнутых врасплох «браконьеров», среди которых была даже парочка его детей. Слава богу, не Грейс. Впрочем, он слишком мало ее знал, чтобы поймать за каким-нибудь подпольным занятием. Он покачал головой.

– Что, ни разу?

– Не уверен. Но зачем мне вообще ее слушать? Я ведь играл эти песни на сцене, иногда изо дня в день, можешь ты это понять? И если бы в них что-то было, я бы заметил. Но в том-то и дело, что там только одно вранье.

– Ты хочешь сказать, что искусство — вранье?!О господи.

– Я хочу сказать, что мое… кхм, искусство – точно подделка. Погоди, я попробую объяснить по-другому. Я хочу сказать, что мой альбом – лживый кусок дерьма.

– И ты думаешь, меня это волнует?

– Мне бы не понравилось, если бы я вдруг узнал, что Джон Ли Хукер был белым бухгалтером-счетоводом.

– А кем он был?

– Он умер, – буркнул Такер.

– Ну что ж, я не знала. Но проблема в том, что ты утверждаешь, будто я идиотка.

– Хм… С чего это ты взяла?

– Как же, я слушала «Джульетту» сотни раз, и она все равно не кажется мне пустой и поверхностной. Значит, я тупая как пробка. Дело упирается в факты. Альбом дрянь – факт. Я не могу усвоить факты – тоже факт. Следовательно, я дура.