Ее сердце болезненно сжалось при воспоминании о том, как они любили друг друга тогда, давно. Возможно, ей следовало радоваться тому, что им выпал еще один шанс, но она не радовалась. Она была несчастной, завистливой и — да-да! — мстительной. Пустота у нее в груди казалась такой безысходной что ей трудно было глотать. Она не сможет даже сочинить по этому поводу для подруг забавную историю с язвительным поворотом сюжета в конце, потому что происходящее слишком больно ранило ее.

Маффин отхлебнула глоток шампанского, несмотря на то, что вкус его показался ей вкусом обезьяньей мочи, и к тому моменту, когда она осушила бокал и со стуком поставила его на алебастровую каминную доску, боль немного притупилась. Браслет, свободно свисавший с запястья, повернулся бриллиантами кверху, и вид драгоценных камней значительно улучшил ей настроение,

Она мрачно улыбнулась собственным мыслям. Что ж, на каждую собственную неприятность найдется чужая, не так ли? Не встретиться ли ей с женихом Софи, Клодом? Ведь он теперь свободный человек.

Софи смутно различила его — он направлялся к оконечности мола длиной в полмили, она разглядела высокую сутулую фигуру, несмотря на окутывавший все вокруг густой утренний туман. Мифический великан, выступающий из клубов тумана, он казался самым одиноким существом, какое ей доводилось видеть.

Зыбкие, аспидно-серые волны, обрамленные бело-голубой пеной, окружали его. «Словно море печали, — подумала она. — Вот как следовало бы называть это место, а не Ньюпорт-Бей». Морские чайки сидели на скалах, ожидая, когда солнце взойдет над горизонтом и высушит их промокшие холодные перья.

Через равные промежутки времени раздавался звук туманной сирены.

Клод. Милый Клод. Что ей делать? Как сказать ему? Разумеется, он уже знает, но сказать все равно придется. Спотыкаясь и обдирая щиколотки, она заспешила к нему по голым камням. Казалось, он вот-вот навсегда исчезнет в тумане, хотя она знала, что мол скоро кончится.

Сначала она пошла к его дому — к прелестному старому деревянному коттеджу с пристройками, протянувшимися вдоль пляжа. Это место всегда напоминало ей его самого — длинного и нескладного, поражающего неожиданными сокровищами души. В одной из пристроек находился кабинет, где он принимал пациентов, — маленький, очаровательный кабинет с приемной и отдельным входом.

Софи постучала и, не дождавшись ответа, заглянула внутрь через стеклянное окошко в двери. Чувство печали охватило ее при виде благородного беспорядка, несущего печать его присутствия. Книжные полки и ящики стола были забиты и заставлены любимыми вещами Клода — старинным стеклом, морскими диковинами… и ее фотографиями в рамках. Он не убрал их, отметила она, прижавшись лбом к стеклу.

Софи закрыла глаза и вздохнула. Почему он этого не сделал?

Догадаться было нетрудно. Клод очень походил на нее. Он тоже копил счастье. В первый же раз, увидев его кабинет, она почувствовала родственную душу. Софи начала копить памятные вещички еще в детстве, потому что это было единственным, что придавало ей ощущение хоть какой-то устойчивости в жизни. Тетка прилагала гораздо больше усилий к тому, чтобы сбыть Софи с рук, чем к тому, чтобы позаботиться о ней как о своей племяннице. От эмоционального удушья Софи спасало лишь то, что она умела лелеять каждый редкий миг радости. Она прятала от всех свою «коллекцию хлама», как называла это тетка, и доставала ее, лишь, когда наступали сумерки, и дом затихал. Тогда, закрывшись в чулане, она вынимала то, что прятала в коробке из-под обуви — полоску бумаги, хранящую след руки ее одноклассника, к которому она испытывала особую симпатию, похвальное замечание учительницы, — и заново переживала связанные с этими вещичками приятные воспоминания, пока не сваливалась, обессиленная, сморенная сном. Эти безделушки были ее талисманами.

Клод стал тем, кто снова научил ее верить всем сердцем, причем не только тому, как верить, но и — кому. Джей был слишком неугомонен, Уоллис слишком непоколебима, Маффин можно было верить только до тех пор, пока речь не заходила о ее собственных интересах. Клоду она доверяла безоговорочно, по решающий шаг в становлении собственной личности сделала тогда, когда научилась верить и доверять себе самой.

— Клод, подожди!

Когда Софи подбежала достаточно близко, он услышал и обернулся. Она увидела его печально поникшую голову и какую-то побитую улыбку. Он ничего не скрывал. И впервые Софи дрогнула. Он старался превозмочь случившееся по-своему, и, вероятно, ей следовало бы оставить его наедине с самим собой.

— Клод… Я надеялась, что мы сможем…

— Поговорить? — Он было выпрямился, но тут же поник снова. — Я бы предпочел не разговаривать, Софи. Что мы можем сказать друг другу? Ты возвращаешься к Джею. Мы оба это знаем.

Она колебалась, не чувствуя уверенности в том, что приняла окончательное решение:

— Я не знаю…

С печальной нежностью он прикоснулся к лямке ее рабочего комбинезона, той самой лямке, за которую, бывало, тянул, чтобы привлечь ее внимание.

— Независимо ни от чего, — мягко сказал он, — мы оба знаем, что ко мне ты не вернешься.

По тому, как гримаса боли исказила ее лицо, он понял, что прав, и глаза его потухли.

«О, Клод, прошу тебя… прошу тебя, не рви себе сердце, — мысленно продолжила она. — Невыносимо видеть, как ты страдаешь». Сердце ее переполнилось горем, и желание сказать все, что она должна была сказать ему, стало нестерпимым, Софи заставила себя признать его правоту. Она к нему не вернется. Он уже смирился с тем, что между ними все кончено, но, естественно, он позволит ей сказать, что для нее значит. Он вернул ей жизнь и надежду. Это теперь останется с ней, он всегда будет жить в ее душе.

Стая чаек взмыла в небо, неистово рассекая крыльями студеный утренний воздух. Софи закуталась в плащ и постаралась перекричать поднятый ими шум, но не смогла и, наконец, сдалась. «В любом случае я делаю это не для него, а для себя, поняла она вдруг». Все эти разговоры о благодарности — вовсе не то, что он хотел бы услышать, они — то, что ей необходимо излить.

Когда птичий гомон стих вдали, Софи заговорила.

— Человек становится взрослым, — начала она. — Иногда это случается лишь тогда, когда он достигает зрелого возраста. Но когда это все же случается, порой приходится прощаться со многим ради того, чтобы понять, кто же мы есть на самом деле. Человеку приходится открывать свой путь. Свой собственный путь. — Его улыбка стала более спокойной, так он давал ей понять, что отпускает ее.

«За это мне тоже следует быть ему благодарной, — подумала Софи, — он понял».

— Полагаю, теперь ты приостановишь процесс, — сказал он, когда они шли обратно к пляжу.

— Наверное.

Сначала Клод советовал ей повременить с подачей документов, пока вопрос с наследством Джея не будет урегулирован, но недавно порекомендовал все же начать процесс. Это была его идея устроить вечеринку и объявить об их помолвке, и, разумеется, он хотел, чтобы это было сделано официально. Софи не понимала, к чему такая спешка, но видела, что для него это важно, и согласилась. Теперь было разумно приостановить процесс или, по крайней мере, отложить его, если возможно.

— Не забывай щипать себя, — нежно сказал Клод. — Не забывай об этом, Софи.

Софи подняла голову и увидела, что глаза его блестят — похоже, от слез. У нее невыносимо сжалось сердце. Во время первого лечебного сеанса она рассказывала ему о своих снах, в которых видела Джея, и он дал ей тогда благоразумный совет: «Если вы не знаете, сон это или явь, ущипните себя. Боль реальна. Это вернет вас к действительности».

К следующему сеансу вся рука у нее была в синяках, но сны начали отступать. Любой ребенок знает это, но Софи никогда об этом не думала.

— Не забуду, — ответила она. — Обещаю.

Она в последний раз взяла его за руку, но не ощутила силы в его пожатии, и это стало последней каплей. Софи невольно бросилась к нему и обняла.