— Я вижу, ты улавливаешь саму суть. Я бы не стал комментировать фразу насчет твоей м… задницы.

— Ты неправильно понял. Это выражение относится к твоей м… заднице, — засмеялась она, не выдержав комичности ситуации.

— Да… Английский язык не такой уж и простой. Боюсь, я попал впросак.

— Так и есть. — Люси посмеялась, и внезапно ее лицо стало серьезным. — Я вижу, у меня нет выбора.

— Выбор всегда есть, Люси. Но верь мне, то удовольствие, которое ты доставила сегодня малышке, — торжественно сказал он, — вполне покрывает расходы на эту одежду.

Пораженная, Люси разрывалась между гневом и смехом. Она вернулась в свою комнату и села среди кипы блестящих пакетов. Она трогала ткани и не могла поверить, что видела перед собой то, о чем могла только мечтать в подростковом возрасте. Она примерила блузку и расчувствовалась.

— Люси? — голос Амейры вернул ее в реальность.

Девочка стояла в проеме двери, ее лицо выглядело напуганным.

— Привет, дорогая, — сказала Люси, сдерживая набегающие слезы. — Не хочешь помочь мне распаковать это?

Амейре дважды объяснять не надо было, она с большим энтузиазмом стала нырять в коробки и доставать вещи одна красивее другой. Они вдвоем громко восхищались ими, брызгали друг на друга духами и смеялись. И прекрасно обходились без слов.

— Что мне надеть? — спросила Люси, дублируя вопрос жестами. — Что бы ты надела?

Амейра тут же вытащила темно-красную тунику, расшитую бисером, и приложила к себе.

— Хороший выбор! — воскликнула Люси и захлопала в ладоши. Наряд был обворожительным, интересного кроя и довольно-таки экзотическим. Возможно, девочке всего три года, но у нее уже есть вкус. — Ну, ты готова, — засмеялась Люси, глядя, как она, подбирая края туники, пытается изобразить походку модели.

Примерив несколько вариантов, она остановилась на сером платье, вышитом бусинами по горловине и манжетам. Оно был не совсем простым и в то же время не противоречило англосаксонской склонности сливаться с окружающей средой.

Амейра скорчила рожицу, давая ей понять, что не совсем довольна выбором, и принялась подбирать шарфик, чтобы хоть как-то оживить цвет. А Люси в это время стала рассматривать сексуальное нижнее белье. Для женщины, которая всю свою жизнь носила удобное хлопчатобумажное однотонное белье, эти вещицы были открытием. Но она сразу поняла, что для каждого наряда куплен соответствующий по цвету комплект. Поэтому тут же выбрала серый шелковый.

Горя желанием принять душ и нарядиться, Люси оправила Амейру к няне и, собравшись с духом, взглянула на себя в зеркало.

Синяки на самом деле были ужасающими, но опухоль спала и оба глаза выглядели одинаково. Так что все оказалось не так страшно, как она себе представляла.

Хан зашел в свой кабинет и, открыв ящик письменного стола, достал фотографию Hyp, которую давно туда убрал. В ее глазах было столько любви….

Он поставил фотографию на стол, чтобы видеть ее каждый раз, когда работает, и прикоснулся к ее лицу, как делал это уже тысячу раз… Он как будто пытался вернуть ее, удержать в этом мире.

— Я сделал все, чтобы она осталась жива, — сказал он, краем глаза заметив, что Люси стоит у открытой двери. Эта женщина уже занимала пространство его дома, его мысли, все то, что принадлежало Hyp. — Она хотела вернуться из больницы домой, провести больше времени с ребенком. Умереть в мире и покое, — сказал Ханиф запинающимся голосом. — Я не мог этого позволить, и, слушаясь меня, она провела последние свои дни в больнице, получая лечение, которое уже не помогало. Только причиняло ей боль.

Люси поставила костыли к двери, взяла фотографию со стола и внимательно посмотрела на нее.

— Она была очень красивой.

— Это Hyp разбила зеркало. В ванной. Она бросила в него бутылку с ароматическим маслом. Думала, что становится некрасивой.

— Как она могла так думать? Ей стоило только посмотреть в твои глаза, чтобы убедиться в обратном, увидеть, как сильно ты ее любишь.

Его лицо помрачнело.

— Я заметила, как меняются твои глаза, когда ты говоришь о ней, Хан. Может все измениться, но не любовь.

— Правда? Если бы я любил ее, то позволил бы умереть так, как она хотела: дома, с ребенком на руках. — Он никогда еще не признавался в своей вине вслух. И не знал, почему делает это сейчас. После случая с Люси внутри в нем все перевернулось, перемешалось. — Как я могу себя за это простить?

— Ты человек, Хан. Ты не хотел потерять ее. И она это знала.

— Быть человеком — это оправдание?

— Она разбила зеркало, потому что ее отображение было напоминанием того, что она никогда не увидит, как ее девочка станет взрослой женщиной, будет иметь своих детей. Что она никогда не постареет рядом с тобой, в этом саду.

— Я принесу тебе блокнот и ручку, как ты просила, — сухо сказал он, давая ей понять, что разговор окончен. — Я также не знаю, кто из сестер помогал Захиру.

Ругая себя за то, что позволила себе лишнего, Люси ушла.

Хан смотрел, как ловко она ковыляла, опираясь на костыли. Он уже хотел позвать ее, но не решился.

Он должен немного отдалиться от нее. Нет, ему надо совсем отдалиться от нее.

Думая об этом, он позвонил Фатие и сказал, что Люси проведет вечер с ней и с ней же поужинает. Затем позвонил Захиру, чтобы узнать, кто из сестер ему помогал, и написал на конверте имя, чтобы оставить его Люси, перед тем как уйти в охотничий домик на ужин с мужчинами, где они не будут говорить исключительно о лошадях, соколах и выносливости верблюдов.

Однако комната Люси была пуста. Несомненно, она воспользовалась великолепным вечером для того, чтобы погулять в саду. И хорошо.

Он подошел к письменному столу, чтобы оставить на нем конверт, и увидел книгу со стихами, которую дал ей в саду. Ханифу стало любопытно, какое стихотворение заинтересовало ее.

Райский Сад ты напрасно ищешь

В водопаде снов…

Вдруг из книги выпал лист бумаги. Сложенный вдвое, он развернулся на полу, и Ханиф увидел детский рисунок, на котором были изображены три человека.

Семья. Отец, мать и ребенок.

И хотя Амейра не уделила много внимания деталям, было и так понятно, кого она нарисовала.

Когда он поднял голову, Люси стояла в дверном проеме, держа за руку юную художницу.

Ханифа охватило волнение, он представил, какой была бы его жизнь, если бы Hyp осталась в живых. Ведь она так и не успела обнять своего ребенка.

А девочка нуждалась в тепле, в том, чтобы кто-нибудь обнимал ее и любил.

— Хан…

Люси вздрогнула, когда он смял лист бумаги и бросил его в угол, и инстинктивно закрыла рукой Амейру, которая пыталась спрятаться в складках ее платья.

— Хан, это ничего не значит. Она всего лишь маленькая девочка. Она же не понимает.

— Но ты-то понимаешь. Ты сидела и смотрела, вдохновляла ее… — Он направился к выходу, но Люси не двигалась. — Дай пройти, Люси.

— Куда ты? — потребовала она ответа. Потребовала!

— Никуда, в пустыню. Туда, где пусто так же, как и внутри меня. Туда, где воздух ничем не пахнет. Где ничего не меняется. Где нет никаких воспоминаний.

— Твои воспоминания всегда с тобой! — крикнула она ему вслед. — Они — это ты и есть.

Но он уже ушел.

Люси вздохнула, сожалея, что он не хочет ее слушать. Но ему было больно, и, хоть и не намеренно, она была причиной этой боли.

Она встала на колени перед Амейрой и прижала ее к себе.

— Все будет хорошо, дорогая, — сказала она мягко. — Твой папа любит тебя. Просто не может себе позволить показать это, потому что ему очень больно. Но однажды он придет и возьмет тебя за руку. И обнимет тебя так крепко, что тебе захочется умереть от счастья.

Люси продолжала говорить, пока не засомневалась, кому она это говорит: Амейре или той брошенной девочке, которой когда-то была сама.