— Не все, но достаточно, чтобы наладить с Дейзи контакт. Более того, она несколько изменила свое мнение о тебе. Ты больше не самовлюбленная кукла, какой была до этого, — съязвил Иво. — Миранда может даже подготовить Дейзи к некоторой практической работе, если та будет в ней заинтересована.

— Меня удивляет, как ты легко обо всем рассуждаешь, — с недоверием произнесла Белль.

— Мое сознание не замутнено эмоциональными переживаниями. Я исхожу из того представления, что все здоровые и разумные люди хотят жить хорошо и не хотят жить плохо. И в моих силах помочь им разобраться в себе. Если человек упорствует, отказываясь жить хорошо, значит, он либо неизлечимо болен, либо феноменально глуп, а такие люди меня не интересуют.

— Очень назидательная лекция, — сжав губы, проговорила Белль. — Но если эти самые эмоции, которые не омрачают твой разум, действуют обескураживающе на всех остальных, то как быть? Она моя сестра. Я не могу отказаться поддерживать ее, даже если она будет упорствовать.

— У меня тоже есть сестра.

— И что? Это не одно и то же. Вам не приходилось преодолевать пятнадцатилетний разрыв. Между вами не стояло абсолютное непонимание и скрытая враждебность. Вы всегда были одной семьей. У меня с Дейзи все обстоит иначе.

— Знаешь, что меня удивляет, Белль? Ни ты, ни Дейзи не вините в случившемся свою мать.

— Как мы можем ее в этом винить, Иво? Ты не представляешь себе, каким она была человеком. Она заботилась о нас, как могла. Она была очень болезненной, слабой. Но всегда была такой ласковой с нами! Даже Дейзи, несмотря на малый возраст, помнит ее и говорит, что никогда не была так счастлива, как в первые годы жизни. И это не вымысел, это правда, — сквозь слезы призналась Белль.

— А что ее отец?

— Отец Дейзи был игроком и аферистом. Он просто сбежал, когда его долги стали угрожающе крупными. А до этого заложил мамин дом в трех разных фирмах. Когда она обо всем узнала, ничего нельзя было поделать. Нас просто выселили и забрали дом...

— Но следовало подать на него в суд за мошенничество.

— Тогда бы все узнали, что нам негде и не на что жить. И грудную Дейзи еще при жизни матери забрала бы служба опеки. И маме, вместо того чтобы доказывать виновность сбежавшего отца, с которого все равно ничего невозможно было взыскать, пришлось бы обивать пороги за право увидеться с дочерью.

— Неужели ситуация была настолько безвыходной?

— Мама приняла быстрое решение. Когда наше имущество арестовали, она пробралась в дом, упаковала все необходимые для жизни вещи, какие могла унести, и бежала вместе с нами.

— И вы скрывались?

— Четыре года, все время до смерти мамы. Она не была столь хладнокровна, как ты, Иво. Она была подвержена многим эмоциям, в том числе страху и отчаянью. Отец Дейзи был подонком. Он не только обворовывал маму, он напивался, бил и оскорблял ее. Но он был и виртуозным лицемером. Никто из общих знакомых и подумать не мог о нем таких дурных вещей, потому что он умел представиться настоящим джентльменом. Отчим бессовестно влюбил маму в себя, с тем чтобы обобрать ее. И она долгое время верила ему. Он говорил, что у него собственное дело, и она верила. Он говорил, что в его делах наступил кризис, и она верила и сама предлагала свою помощь, чем он и пользовался. А когда с нами произошло такое несчастье, не нашлось ни одного человека среди знакомых и друзей, кто бы хоть чем-то согласился нам помочь...

— И чем ты можешь объяснить желание Дейзи найти этого так называемого отца?

— Возможно, тем, что узы крови священны и не требуют оправдания. А потом, она знает, что наша мама любила его, и верит, что смогла бы полюбить его тоже.

— Бред какой-то, — сообщил свое мнение об услышанном Иво.

Белль нахмурилась, но промолчала.

— Все, что я знаю о священных узах крови, так это то, что наши родители терпеть не могли друг друга и не любили ни меня, ни Миранду.

Глаза Белль округлились от неожиданного откровения.

— Ты когда-нибудь слышала, чтобы я или Миранда упоминали о родителях?

— Трудно сказать... — Белль задумалась. — Не припоминаю.

— А это и не удивительно. Мы их почти не знали. У нас были няни, воспитатели, наставники, педагоги, профессора. Нас отсылали то к кому-либо из родственников, то к дедушкам и бабушкам, которые ничем не отличались от наших родителей, то в закрытые школы-интернаты. Мы очень рано научились обходиться без взрослых, благо деньги были у нас всегда...

— Ты никогда не говорил об этом прежде. А как же вы тогда проводили каникулы?

— В нашем кругу принято приглашать на каникулы однокашников, чтобы не сойти с ума в родительских поместьях от тоски. То мы к кому-либо ехали, то к нам приезжали наши друзья. Мы находили, чем себя занять, пока родители отдыхали от нас. А после университета многие стали такими же папами и мамами. Замкнутый круг, Белль.

— Это ужасно!

— Согласен с тобой. Но нас не так просто сломить. Мы многое пережили, когда были моложе. У нас есть деньги, власть и иллюзия, что все можно купить.

— Я знаю, что ты шутишь, Иво, — ласково улыбнулась ему Белль. — Пойдем домой... — Девушка положила горячую ладонь на его щеку.

У Иво захватило дух. Он понял, что произошло то, к чему он шел все эти дни. Иво понял, что победил ее упрямство. Но это произошло иначе, чем он запланировал.

Что-то в его признаниях заставило ее смягчиться, а это было равносильно жалости. И такого чувства к себе Иво принять не мог.

— Нет, — сухо произнес он.

Иво жестом попросил ее не вставать, а сам откинулся на спинку своего стула. Помолчав с минуту, он произнес:

— Еще недавно я хотел это услышать. Я был уверен, что ты ушла от меня, не подумав. Устала на работе, набралась новых впечатлений в Гималайском туре, придумала изменить свою жизнь, перекрасилась, сменила наряды... Я думал вернуть тебя в прежние берега. Хотел вернуть собственное спокойствие...

— Иво...

— Не перебивай меня. Я хочу все сказать. Не надо принимать близко к сердцу мои рассказы про детство. Это ничего не меняет. Я хочу сказать правду...

Иво замолчал, когда к их столу подошел официант с заказанным ужином.

Иво злился на себя. Он хотел спектакля, потому и привел ее в это людное место. Он хотел легко, собственным обаянием вернуть себе ее женское расположение. Но неожиданно получился серьезный разговор. Им следовало быть сейчас в приватном месте и беседовать с глазу на глаз. Но Иво не терпел подобных бесед. Он был застигнут врасплох, так как решился на несвойственную ему простосердечность.

— Должен признать, я тебе больше не нужен. У тебя есть все необходимое, чтобы наполнить этим собственную жизнь. И ты не сможешь найти себе место в моей жизни. Просто не захочешь его искать. И я ради тебя не стану ничего менять. Мы оба прекрасно это понимаем. И не стоит обманывать себя и друг друга. Хватит... — через силу договорил он.

— Что заставляет тебя так говорить?

— Понимание ситуации. Я знаю, что толкнуло тебя выйти за меня замуж. Так бы сделала любая женщина на твоем месте. Это не самомнение — это правда. А я хотел тебя. Так мы и стали супругами, верно, Белль? Но ты ведь не станешь отрицать, что хочешь иметь детей, нуждаешься в ухаживаниях, в обожании... Ты всегда будешь хотеть больше, чем я могу тебе дать. Так стоит ли продлевать это разочарование? Давай проясним все, пока окончательно не запутались.

— Проясним что, Иво? — недоумевала шокированная Белль.

— Я еще помню наш медовый месяц, Белль. Ты не умолкая твердила о будущем, о детях... Я не воспринимал это тогда, потому что знал: все будет так, как я хочу. Но все три года я давал тебе то, от чего ты не отказывалась. Решив от меня уйти, ты тем самым признала, что прежние отношения исчерпали себя. Если мы вновь станем жить вместе, ты должна четко осознавать, что все останется по-старому.

— И поэтому ты прежде времени прервал наш медовый месяц, якобы из-за срочной командировки? Поэтому ты распорядился, чтобы мы спали в разных спальнях? Скажи просто, Иво: ты не любил меня тогда и не любишь сейчас. Я с самого начала была для тебя временной женой, а не человеком, с которым ты бы хотел провести жизнь. Это будет честно... Все три года я была одинока.