Он не думал, что она так поступит. Считал, что лишь только она возьмет ребенка на руки, так сразу его полюбит.

Нет. Он никогда не сможет сказать Люси, как все было. Но Клэр Грэхэм права — придется открыть хотя бы такую долю правды, какую она выдержит. Потом, когда подрастет, пусть сама обратится к Брук со всеми «почему». Спросит, как та могла так поступить. Тогда, возможно, и ему перепадет толика объяснений, потому что он так и не понял мотивов этого поступка.

А сейчас надо хоть как-то поговорить об этом с Люси, пока она не нафантазировала чего-нибудь невероятного. Он уставился в кастрюлю, словно ждал вдохновения от ее содержимого. Увы…

— Люси…

— Что мы едим? — Она обхватила его за талию длинной, тонкой рукой и, встав на цыпочки, заглянула в кастрюлю.

— Спагетти карбонария.

— О, вкуснятина. Можно мне запивать кока-колой?

Он посмотрел на нее сверху вниз, и у него не хватило храбрости для разговора.

— Если мне будет можно пивом.

— Фу. Пиво отвратительное.

— Да? А ты откуда знаешь, какой у пива вкус?

Она хихикнула, и от этого его сердце, как всегда, дрогнуло.

— Тогда давай, неси напитки, пока я раскладываю еду.

Позже он сделал вторую попытку:

— Люси, мисс Грэхэм сегодня приглашала меня к себе.

Короткий испуганный взгляд, потом небрежное «да?». Потом: «Можно, я включу телевизор?» Она не собиралась спрашивать, зачем директриса хотела его видеть.

— Не сейчас.

— Но я хочу это посмотреть, — возразила она с необычным для нее угрюмым видом. Все было хуже, намного хуже, чем он себе представлял.

— Она сказала мне… — начал он и запнулся. — Она сказала… — Он смотрел на ее макушку, так как она вдруг оказалась целиком поглощенной своими кроссовками. — Она сказала мне о Дне спорта, — наконец проговорил он. — Ты забыла или не хотела, чтобы я пришел?

Она вскинула голову.

— Нет! Нельзя! Тебе нельзя приходить!

— Почему? — Ее реакция испугала его, но он постарался улыбкой скрыть тревогу. — Ты что, собираешься быть последней во всех видах?

Было очевидно, что какое-то мгновение она боролась с искушением именно этим и отговориться. Но тут же, наверно, поняла, что его абсолютно не волнует, какое место она займет в беге на пятьдесят метров и удачно ли прыгнет в высоту.

— Нет. Но если ты придешь, то все испортишь… — Она замолчала.

— Что испорчу, солнышко?

— Я… я… — Она покраснела. — Я сделала кое-что, и ты за это на меня очень рассердишься, папа.

Он почти боялся спрашивать, но узнать необходимо. Он притянул ее к себе, посадил на колени и прижал к груди.

— Позволь мне самому это решать. Я думаю, все не так плохо, как тебе кажется.

После довольно долгого молчания она пробормотала ему в рубашку:

— Я… написала… письмо… — Ему показалось, что у него остановилось сердце, пока длилась эта бесконечная пауза.

— Кому ты написала письмо, солнышко? — не выдержав, спросил он.

— Маме. Я написала маме и попросила ее приехать на День спорта. — И тут слова полились неудержимо: — Я попросила ее приехать, потому что они сказали, что я вру, они мне не поверили, но ведь это правда, папочка? — Она отклонилась назад и посмотрела на него, каждой клеточкой своего тела умоляя сказать, что это правда. — Правда, что Брук Лоуренс — моя мама?

У него в горле стоял ком размером с теннисный мяч, мешавший говорить. Он с усилием произнес:

— Да, Люси. Твоя мама — Брук Лоуренс.

Если он чего-то и ожидал, то прежде всего упреков за то, что не сказал ей раньше. И ее торжествующий вопль «ура!» словно ножом пронзил ему сердце.

— И она приедет на День спорта, и все узнают… — Она съехала с его колен и волчком закружилась по комнате.

— Осторожно! — Но предостережение запоздало: она уже смахнула стоявшую на телевизоре фарфоровую фигурку спаниеля. Фигурка упала на ковер и осталась бы целой и невредимой, но Люси, не успев остановиться, наступила на нее, и послышался хруст.

Фиц поймал дочь за плечи, когда ее шатнуло к нему, и зажал в спасительных тисках объятий, где она была в безопасности, где никакая беда не могла ее достать… По крайней мере так ему казалось.

Осторожно отпустив ее, он нагнулся за фарфоровой собачкой.

— Вот здесь немножко откололось, — сказал он, потерев большим пальцем нос собачки. — А ухо можно будет приклеить. — Он подобрал ухо, и оно тут же развалилось у него в пальцах. Знакомое ощущение. Последнее время оно посещает его все чаще.

Когда он наконец поднял голову и набрался храбрости посмотреть на нее, Люси все так же стояла перед ним. Он никогда еще не видел ее такой неподвижной.

— Я взяла ключ от твоего письменного стола у тебя на ночном столике, — сказала она. — Нам задали тему по истории семьи, и Джози принесла свое свидетельство о рождении. Там было имя ее мамы, и я подумала… — Она запнулась. — Прости меня, папа.

Ну нет. Это он должен просить у нее прощения. Нельзя было ставить дочь в такое положение, чтобы ей пришлось таскать ключи и шарить по ящикам в поисках того, что ей следовало давно знать.

— Ты видела фотографии, документы об опеке? — Люси нахмурилась, не поняв последнего слова, но, разумеется, она все видела. Иначе как бы узнала, куда писать?

— Она ведь приедет, правда, папочка? — Люси смотрела с таким отчаянием, с такой надеждой… Сколько уже времени она находится в таком состоянии? Почему он ничего не замечал? — Я написала ей, что тебя не будет, что ей не придется встречаться с тобой.

— Вот как? — Он чуть не улыбнулся в ответ на ее прямоту. — В таком случае я уверен, что она приедет. Если сможет. Она ведь может быть за границей, на съемках очередного фильма. Ты подумала об этом?

Лицо Люси омрачилось, но тут же снова просветлело.

— Нет, она не за границей. На прошлой неделе я видела ее по телевизору.

Да, он тоже видел: она рекламировала новый сериал, который начнут показывать в следующем месяце. Но это были отдельные куски из сериала, и по ним о ее местонахождении судить нельзя. Разве что новый сериал связан с книгой, и тогда предстоит бесконечный раунд ток-шоу с ее присутствием в студии, утренние телепередачи, весь рекламный цикл.

Придется все разузнать. При всей своей убежденности, что Брук не захочет и на милю приблизиться к дочери, он поймал себя на том, что дал девочке молчаливое обещание: если это вообще окажется в человеческих силах — хотя бы пришлось связать эту женщину по рукам и ногам и привезти ее в багажнике «рейнджровера», — он заставит ее присутствовать на Дне спорта.

Тянуть больше нельзя, решила Брон, надкусывая тост. Придется позвонить отцу Люси и сказать ему о письме.

Этой мысли оказалось достаточно, чтобы лишить ее аппетита, и она отложила тост. Если бы она не открывала этого письма! Если бы вообще могла забыть, что видела его. Ведь оно предназначалось не ей. Если бы не это совпадение инициалов…

Сначала она выпьет кофе. Она потянулась за кружкой, сшибла банку с джемом и, втянув голову в плечи, смотрела, как та падает и разбивается о выложенный плиткой пол. Следующие несколько минут Брон занималась уборкой, тщательно собирая осколки стекла и липкие лужицы. Это нужно сделать обязательно, говорила она себе — и работала все медленнее, оттягивая момент.

Важно то, что она прочиталаписьмо. В чем бы ни заключалась истина, Люси Фицпатрик — это ребенок, которому нужна помощь, и не исключено, что она, Брон, является единственным человеком в мире, который это знает.

Она без сна провела долгие ночные часы, еще не привыкнув к тишине, к тому, что никто в ней не нуждается, говоря себе, что впутываться в семейные проблемы других людей — значит нарываться на неприятности. Но одно дело — говорить и совсем другое — убедить.

Когда забрезжил рассвет, Брон прекратила бесплодные попытки уснуть, вышла в дышащий утренней прохладой сад и постаралась прогнать мысли о Люси в яростной борьбе с сорняками, которые буквально на глазах лезли из земли в это время года. Ведь у нее сколько угодно своих проблем. Например: что делать дальше?