— Боже упаси! Просто как-то скрепить договор, — сказал он и протянул ей руку.

— Пожмем друг другу руки? — спросила она, и ей вдруг страшно захотелось смеяться. — Почему бы и нет? Все вокруг нас, кажется, стремительно сжимается. — Она взяла его протянутую руку.

Мей слышала только биение собственного сердца, видела только его глаза. Не блестящие, как серебро, глаза мальчика, которого она знала, а стальные, почти непроницаемые. Она задрожала, когда он приблизился и поцеловал ее. А потом она закрыла глаза, и все ее страхи испарились в тепле его губ, нежности его поцелуя и горько-сладостных воспоминаний, которые вдруг вырвались на свободу.

Что-то изменилось. Он изменился.

Его поцелуй был уверенным, смелым. И все-таки где-то в его глубине она ощутила того мальчика, который лег около нее в конюшне, раздел ее, ласкал ее. И она на какой-то миг перестала быть женщиной, подавившей в себе жажду любви ради семьи, ради того, чтобы ухаживать за больным дедом, вести свое дело, создать для себя некое подобие жизни.

Губы Адама касались ее губ, и в ней воскресла болезненная необходимость забыть об осторожности, броситься очертя голову навстречу опасности, ответить на его поцелуй.

— Ох!

От этого короткого, но такого выразительного восклицания Робби Мей отступила на шаг и залилась краской:

— Робби…

— Мне показалась, вы уже давно вернулись, — заметила та.

— Я упала. В парке. Адам мне помог.

— Тогда понятно, откуда взялся котенок, — сказала Робби сердито. — И почему над плитой сушатся брюки.

— Мы оба здорово перепачкались, — заметил Адам.

— Уверена, меня совершенно не касается, что вы делали в парке, — проворчала Робби, притворяясь, что не замечает его. — Но, видите ли, пришел Джереми.

— Джереми? — повторила Мей, стараясь собраться.

— Он принес рисунки наклеек для меда.

— Правда? Хорошо…

Расширение производства меда было одним из ее планов на будущее, и Джереми Дэвидсон вызвался сделать для нее эскизы наклеек.

— Он делает вам одолжение, Мей, так что не заставляйте его ждать, — сказала Робби сердито и повернулась, чтобы уйти.

— Робби, пожалуйста, подожди, — начала Мей и, вдруг потеряв уверенность в себе, посмотрела на Адама. Она хотела объяснить Робби, что этот поцелуй ничего не значит, что это было просто скрепление договора, как рукопожатие. Но когда Робби остановилась, всем своим видом выражая неодобрение, Мей не смогла найти нужных слов.

— Иди к тому человеку, который принес эскизы, — поторопил ее Адам и кивнул, как бы показывая ей, что она может реализовывать свои планы, что у нее есть будущее. — И положись на меня.

— А Ненси? — Она посмотрела на малышку. Это было проще, чем смотреть в глаза Адаму или Робби.

— Я сейчас спущусь вместе с ней.

Она буквально вылетела из комнаты, стремясь скрыть смущение. Адам готов был убить себя.

Большинство женщин в ее положении немедленно ухватились бы за его предложение, а она поначалу ответила отказом. Его самоуверенность рассердила ее, и он не мог с этим примириться. Он стал целовать ее, так как поклялся себе, что она заплатит ему за все обиды, за все унижения. Но она, вместо того чтобы сопротивляться, как он ожидал, ответила с жаром, в котором сгорела его гордость победителя. Осталась только жажда большего.

Он желал ее. Он мог получать любых женщин по своему выбору. Красивых женщин. Из тех, которым смотрят вслед, встретив на улице. От Мей Колридж он хотел только, чтобы она положила свою гордость к его ногам. И он бы добился этого.

Она была его последней ошибкой, его единственной слабостью. С того дня, как он ушел прочь от этого дома в мокрой, смерзавшейся на спине одежде, он не позволял никаким чувствам вставать на его пути.

С дипломом в кармане, кучей невозвращенных долгов и матерью, не способной присмотреть ни за Саффи, ни за собой, он смог найти работу только в маленькой фирме, которая влачила жалкое существование еще с тех времен, когда чай из Китая доставляли клиперы. Это было не то, о чем он мечтал. Но через пять лет он оказался во главе этой фирмы, а теперь был президентом международной компании, которая вела торговлю по всему миру.

Но его успехи, кажется, не производили впечатления на сердитую экономку Мей.

— Давно мы с вами не виделись, мистрис Робинсон.

— Да уж. Но ничего, кажется, не изменилось, мистер Вейвелл, — ответила та ледяным голосом.

— Наоборот. Я хочу, чтобы вы первой узнали, что Мей и я решили пожениться.

— Пожениться? — выдохнула она. — Когда?

— В этом месяце.

— То есть… — Она покачала головой. — К чему такая спешка? Что вам, собственно, надо? Если вы думаете, что Мей получила в наследство хорошее состояние…

— Мне не нужны ее деньги. Но я нужен Мей. Она только что узнала, что если не вступит в брак до своего тридцатилетия, то потеряет дом.

— Осталось меньше четырех недель… — Робби вздохнула. — Так за этим Фредди Дженнингс звонил сегодня утром?

— Насколько я понимаю, да. Кажется, когда он отнес завещание Джеймса Колриджа на апробацию, всплыла какая-то древняя приписка.

Робби побледнела, но не отступила:

— А почему вы бросились на выручку, Адам Вейвелл? Вам-то какой с этого прок? — И, не дав ему ответить, она продолжала: — А где мама этой малышки? Что она обо всем этом думает?

— Ненси, — сказал Адам, вдруг поняв, что ребенок тут очень кстати, — позволь представить тебе мистрис Хетти Робинсон. Мистрис Робинсон, познакомьтесь с моей племянницей.

— Так это дочка Саффи? — Робби подошла к девочке. Суровое выражение ее лица смягчилось, она погладила сжатую в кулачок ручку малышки. — Какая хорошенькая! Но где же ваша сестра-то? В тюрьме? В исправительном доме?

— Ни там, ни там, — ответил он, сдерживая эмоции. — Просто у нас некоторые семейные проблемы.

— Ну, в этом нет ничего нового.

— Это верно, — признал он. Немного самоунижения не повредит. — Саффи была уверена, что Мей ей поможет.

— Опять? Или она мало намучилась из-за вашего семейства?

Намучилась?

— Я встретил ее в парке, — объяснил Адам. — Она сидела на дереве. Спасала котенка.

Робби закатила глаза. Уже лучше.

— И она рассказала мне о своих бедах только для того, чтобы объяснить, почему она не может взять к себе Ненси.

— И вы тут же предложили ей немедленный брак. Вытащили сразу двух женщин одной веревкой. — Судя по ее ироничному тону, она, в отличие от Мей, вовсе не была уверена, что он совершает акт альтруизма.

— Считайте, трех, — ответил он ей в тон. — Я полагаю, Мей переживала и из-за вас, мистрис Робинсон. Это ведь и ваш дом.

Он мог бы поклясться, что она покраснела, не будь это столь невероятно.

— Она так сказала? — спросила экономка. — Ну, я-то не в счет.

— Вы знаете, что это не так, — возразил он, чтобы закрепить успех. — У нее есть только этот дом и вы.

На этот раз она, несомненно, покраснела.

— Это верно. Бедная девочка. Что ж, мистер Вейвелл, я уверена, это очень благородно с вашей стороны. Только скажите мне вот что. Почему ваша сестра или вы не возьмете телефон и не позвоните в какую-нибудь контору, которая присылает нянь на время? Как я понимаю, теперь вам это по карману.

— Радуйтесь за Мей, что я этого не сделал, — сказал он.

Ее это не удовлетворило. Она явно сомневалась в чистоте его мотивов, но после минутного молчания кивнула:

Ну что ж, хорошо. Но имейте в виду вот что. Если вы ее обидите, будете иметь дело со мной. А я ни перед чем не остановлюсь.

— Обижу ее? Зачем мне ее обижать?

— Вы так уже делали, — сказала она. — Такова ваша природа. Я видела с вами многих женщин на фотографиях в журналах для сплетников. Скольких из них вы бросили с разбитым сердцем? — Она не стала дожидаться ответа. — Последние десять лет Мей ухаживала за больным дедом. Она горюет о нем. Она беззащитна.

— Но если я не помогу ей, она лишится дома, своего дела, своих любимых животных, — напомнил он.

Она посмотрела на него долгим взглядом: