Но он-то все это знал.

Он первым из парней заметил прелесть этих округлых форм, которые вышли из моды полвека назад.

Но когда он расстегнул ее блузку, то понял, что память его подвела: он увидел богатство, которое не нуждалось ни в китовом усе, ни в лифчике хитрого покроя. Нечто, данное самой природой. И он подумал, как жестоко ошибалась эта секретарша по поводу Мей.

Нет, ей не надо сбрасывать вес. Ни грамма.

Мей с удовольствием стояла бы под душем до тех пор, пока теплый поток не смыл бы всю горечь этого утра. Но поскольку вода была не в силах этого сделать, она удовлетворилась тем, что смыла гелем с лимонным ароматом остатки грязи. Ее кожа разогрелась, но она продолжала дрожать. Результат пережитого шока. А тут еще Адам Вейвелл…

Когда-то она мечтала быть нужной ему. Но эту тайну она доверила только своему дневнику. И вот сейчас он просит ее о помощи.

Она насухо вытерлась банным полотенцем и закуталась с ног до головы в теплый халат.

Ей не стоило волноваться. Адам пронес Ненси через будуар и закрыл за собой дверь.

Мей не стала надевать юбку золотого оттенка, которую давным-давно купила на распродаже и ни разу не надела. Предпочла затасканные брюки и тонкий свитер. Какой смысл состязаться с его теперешними девицами? Стройные, блестящие, как пантеры. А она больше походит на шотландского пони. Маленькая, толстенькая, неуклюжая. Типичный клоун.

Самое интересное, что Мей, зная все это, и сейчас поддалась бы очарованию его улыбки, если бы только позволили обстоятельства. Она без колебаний готова была взять на себя заботу об очаровательной дочурке Саффи. Это шанс быть рядом с ним, пусть лишь неделю-другую, пока не вернется мама девочки. Испорченная, согласно стандартам большинства людей, но тем не менее живущая яркой жизнью.

Ненси начала похныкивать, и Адам инстинктивно стал укачивать ее, ходить взад-вперед по гостиной Мей, не веря, что проникнуть в эту крепость оказалось так просто.

Он осмотрел картины на стенах. Ее книги. Взял маленький томик в кожаном переплете, который лежал на столике как бы затем, чтобы постоянно быть под рукой.

Сонеты Шекспира. Когда он положил томик на место, из него что-то выпало. Лепесток розы, заложенный между страницами. Он наклонился, поднял его, но лепесток рассыпался у него в руке в пыль. И на мгновение он вспомнил букет роз, который в середине зимы стоил ему целого состояния. Всего, что он заработал, помогая на рынке перед уроками в школе.

Он занялся фотографиями в серебряных рамках. Ее дедушка и бабушка. Ее мама, только что окончившая школу. Он взял фотографию Мей с котенком в руках, сделанную лет пять-шесть назад. И, несмотря на все неприятности этого утра, улыбнулся. Улыбнулся воспоминаниям, которые так ярко вспыхнули в его мозгу оттого, что он сейчас здесь.

Мей может теперь смотреть на него ледяным взглядом, но она по-прежнему готова рискнуть головой из-за котенка. И такой же отклик вызовет в ней любое беззащитное существо, попавшее в беду, — будь то ворона, тонущая в желобе на школьной крыше (тогда их обоих наказали самым суровым образом за эту эскападу), или котенок на дереве.

Не то чтобы она пользовалась за это уважением.

Она была из тех низеньких толстушек, над которыми всегда смеются в школе. К тому же многие, боясь обвинений в том, что они подлизываются к девочке из большого дома, не решались завести с ней дружбу.

Ей бы следовало учиться в какой-нибудь дорогой частной школе, где ученицы носят нарядную форму, сшитую на заказ, и говорят как принцессы. Там она была бы равной среди равных.

Ее семья могла бы себе это позволить. Но блестящая мама бедной маленькой Мей Колридж, пользуясь всеми преимуществами своего происхождения, повернулась тем не менее спиной к своему классу, стала ярой феминисткой, публично высказывалась против подобного элитаризма и умерла от родильной горячки в каком-то жалком госпитале в третьем мире. А отец ребенка так никогда и не объявился.

Мей, как и ее мать, держалась соответственно своему происхождению. Она не говорила на жаргоне, не глотала звуки, не укорачивала юбку и не носила галстук вместо пояса. И не стремилась стать «такой, как все», потому что это тоже было бы предательством по отношению к ее происхождению.

Именно это сначала и привлекло его в ней. Он-то, будучи «не такой, как все», ходил опустив голову. Он завидовал ее спокойному, твердому мужеству и восхищался ей. Восхищался ее принципом «Сначала делай, потом думай», мгновенной реакцией на любую ситуацию.

Ненси, решив, что ей требуется нечто большее, чем «ши-ши» и укачивание, открыла ротик и издала удивительно душераздирающий звук. Адам поставил фотографию на место и позвал Мей.

Вода уже давно перестала шуметь, и он, не получив ответа, постучал в дверь спальни.

— На помощь! — Ответа не было. — Мей! — Он чуточку приоткрыл дверь, не услышал возмущенных возгласов и распахнул ее настежь.

Комната, белоснежное прибежище истинной женственности, поразила его. Ему почему-то казалось, что стены ее комнаты должны быть увешаны портретами страждущих животных. Но единственной картиной тут была акварель, изображавшая Колридж-Хаус во времена его процветания. Еще одно напоминание о том, кто она такая?

— Мей?

Она подскочила, услышав голос Адама.

— Прости, я не хотел тебя пугать. Просто Ненси начинает шуметь.

— Может быть, ее надо переодеть. Или накормить.

Он беспомощно пожал плечами.

— Насколько я понимаю, и то и другое надо делать регулярно, — сказала она, извлекла из гардероба один из шелковых халатов деда и протянула ему. — Сначала облачись вот в это, а потом иди за своими брюками. — И тут же поняла свою ошибку: он не может надеть халат, пока у него на руках Ненси. Она взяла ребенка. Теплое маленькое существо во влажных ползунках прижалось к ее плечу. — Ее надо переодеть.

— Да, — сказал он, пробуя завязать пояс халата.

— Ты знал!

— Я не был уверен, — ответил он, оглядываясь кругом. — Это комната твоего деда.

Это не было вопросом, и она не потрудилась ответить.

Она могла, возможно, должна была бы приспособить комнату хозяина для занятий своих курсов по выходным дням, но не сумела заставить себя это сделать.

Старинная мебель блестела. На кровати чистые простыни. Осенняя роза, которую Робби поставила на туалетный столик, лучилась в свете бледного солнца.

— Поразительно.

— Как ты верно заметил, Адам, он был поразительным человеком.

Мей резко повернулась и, предоставив ему выбирать, идти за ней или нет, вернулась в спальню. Он направился за ней.

— Тебе придется научиться это делать, — заметила она, достала чистое полотенце и протянула Адаму.

Он молча развернул полотенце на кровати, а Мей положила Ненси. Малышка немедленно захныкала.

— Присмотри за ней, — сказала Мей, борясь с инстинктивным желанием опять взять девочку на руки и успокоить. — Я принесу ее вещи.

Она сняла сумку с коляски, открыла, нашла там небольшой розовый мешочек, достала один подгузник и протянула ему.

— Я? — Он посмотрел на малышку, потом на Мей. — Ты ведь шутишь, правда?

Она продолжала держать подгузник в протянутой руке, и он взял его:

— Хорошо. Но ты руководи мной.

— Почему ты думаешь, что я что-то понимаю в переодевании младенцев? Если ты хочешь сказать, что я женщина, то это ничего не значит.

Адам, собиравшийся сказать именно это, передумал.

— Ты действительно ничего не понимаешь в младенцах? — уточнил он.

— Оглянись вокруг, Адам. Последним младенцем, спавшим в этой детской, была я.

— Это была твоя детская? — спросил Адам. Он обвел комнату взглядом. Кровать с кружевным пологом, голубой ковер, бархатные шторы на окне, у которого она стояла, наблюдая, как ее «поразительный» дед унижал его.

— Это была комната моей няни, — ответила Мей. — Детская рядом.

— Повезло твоей няне, — заметил Адам. Эта комната с ванной была почти таких же размеров, как квартира, в которой он вырос.