Питер, как известно, город маленький, и у меня с редакторшей этой передачи оказалась общая знакомая. Как–то она обо мне обмолвилась, и редакторша активно воодушевилась: как! поэтесса (я автор пары сборников стихов)! на «скорой» работает! людей от смерти спасает! И тут же загорелась идеей сделать меня героиней одной из этих передач.
Надо сказать, мой образ у нее в воображении сложился и впрямь выдающийся: хрупкая женщина поэтической наружности с затуманенным вдохновением взором склоняется над изголовьем умирающего больного, возвращая его к жизни…
Красиво, аж спасу нет. Только вот ко мне всё это никакого отношения не имеет. Ни ко мне, ни к реальности. Но телевидение, доложу я вам, за свои заблуждения держится чрезвычайно стойко. В этом мне пришлось убедиться на собственной шкуре.
Приехала ко мне на работу съемочная группа. Во главе, понятно, режиссер — молоденькая восторженная девочка. И вот тут оно и началось.
Сначала им не понравилось, что облик у меня того…не слишком поэтический какой–то. А какой он должен быть к десяти часам вечера, когда я целый день без роздыху пахала? Или они рассчитывали, что я на работе если не стихи, то истории болезней гусиным пером при свечах пишу?
Ладно, в конце концов смирились они с тем, что Бог мне дал, и решили мое несовершенство антуражем подправить.
— Нам бы, — говорят, — руины какие–нибудь поживописнее и фонарь поскрипучее, а вы под ним на фоне машины «скорой помощи» свои стихи читать будете.
Ну, с руинами в Санкт–Петербурге не проблема, например на Лиговке у нас их пруд пруди, хоть снимай кино про апокалипсис. А тут как раз и вызов в те края удачно подоспел — дамочке бальзаковского возраста от водки дюже худо стало. Оживились телевизионщики, представили пресловутую пасторальку у изголовья пациентки — и полезли все в карету «скорой помощи».
А надо сказать, что дом, куда мы ехали, даже по меркам Лиговки — руина выдающаяся. Один бок выше, другой ниже, первый этаж расселен, на втором еще живут, на крыше деревце растет, а дверей в парадной и вовсе нет. И света нет. А лестница крутая и настолько уже исхоженная, что ногу на ступеньки только боком поставить можно. И посреди всего этого великолепия — огромная куча свежего, простите мне, дерьма. Петербург, культурная столица.
Девочку восторженную, которая всем этим цирком дирижировала, туда как–то не потянуло. А вот оператор со звукооператором за мной героически полезли. Я им русским языком объясняю, что в квартире им делать нечего, наши алкаши — народ отмороженный и от аппаратуры в два счета одни осколки оставят.
— Ладно, — отвечают, — мы только ваш вход и выход из квартиры снимем. А внутри звук запишем (и тут же микрофончик мне цепляют на халат), и потом этот звук на какую–нибудь романтическую картинку наложим.
Спорить я не стала, только предупредила, чтобы на лестнице поосторожней были — узко, опять–таки, ступеньки крутые, куча тут еще. Они меня обсмеяли — типа ребята крутые, с вертолета снимали, с парашюта снимали, что им эта куча? И пошли мы всем коллективом — впереди я на двенадцатисантиметровых шпильках, под мышкой папка, на плече кардиограф, в руке чемодан, в зубах сигарета, а за мною эти добры молодцы со всеми своими бебехами.
Молодцы на лестнице остались, я — в квартиру, как мне и положено. Вошла — и, очень мягко скажем, обомлела. Потому как моя «больная», в дупель пьяная, со стаканом в руке, на меня вызверилась и спрашивает: а х*ли ж ты пришла? Я ей прямо честно и ответила: а какого ж ты меня того же матерного слова вызвала? Она стаканом на меня махнула, по всей родословной обложила. Кыш, говорит, уйди, горячка белая.
Я в долгу, конечно, не осталась. Сама по родословной по ее вдоль–поперек прошлась и сверх того добавила. Выхожу — а оператор меня в кадр поймать пытается. Влево, вправо с камерой — поймал! Не столько, правда, меня, сколько ту самую кучу под ноги. И на ней же по всей лестнице проехался. Но камеру из рук не выпустил. Профессионал.
Профессионала отмывали долго. Все спиртовые салфетки из моего чемодана извели, к ларьку за минералкой дважды съездили. Романтики у телевизионщиков, конечно, поубавилось. И то — такой звукоряд ни на одну приличную картинку не наложишь…
Но народ от своего не отступил. Загнали меня под фонарь, и я им битый час стихи читала. Наконец угомонились и решили напоследок снять красоты ночного Питера из кареты «скорой помощи». Но только чтобы при этом внутри свет горел, а я бы с видом поэтическим то ли вирши на бланке истории болезни кропала, то ли алкогольный статус этой швабры описывала.
Операторы девочке объясняют — если в салоне будет свет гореть, то изнутри пейзажи не снять. А если будет темно, то весь мой томный облик незамеченным останется. Ругались, ругались — даже моего водителя достали. А надо сказать, что он примерно за год до того со мной в съемках уже участвовал. Тогда телеканал «Культура» о «Пасынках Гиппократа» большой сюжет снимал, а я туда как главная героиня романа попала.
Так вот, молчал мой водила суровый, молчал, а потом не выдержал:
— Слушайте, — говорит, — вот до вас «Культура» тут работала, так они за полчаса всё сняли. А до того еще голландцы целый фильм о Вежиной снимали, те за два часа легко управились. А с вами я уже четвертый час мотаюсь, а материала сняли — с гулькин член!
Энтэвэшники от потрясения заткнулись, за пять минут всё споренько досняли и рассосались в неизвестном направлении.
Передачу, кстати, я так и не увидела, поскольку телевизор не смотрю. Так что не знаю даже, что из этого всего в конечном счете вышло.
А что б ни вышло — толку–то с того…
А знакомая моя, которая меня в эту историю втравила, уверяет, что теперь кое–кого на НТВ от одного упоминания обо мне в конвульсиях трясет…
Впрочем же — и это тоже слава.
Другой–то всё равно уже не будет, надо полагать…А знакомая моя, которая меня в эту историю втравила, уверяет, что теперь кое–кого на НТВ от одного упоминания обо мне в конвульсиях трясет… Впрочем же — и это тоже слава. Другой–то всё равно уже не будет, надо полагать…
В поисках точки «джи»
Массовый снос крыш у нашего народонаселения…
Ладно, ладно, хорошо. Не стану повторять, самой уже наскучило. Я лучше о законе парных случаев на примере одного дежурства расскажу.
Штука это иррациональная, но статистически сугубо достоверная. Сама в очередной раз убедилась.
Дежурство началось с телефонного звонка. Очень стеснительная дама желала проконсультироваться непременно с врачом и непременно женского пола. И шепотом призналась, что они с сексуальным партнером два часа искали точку «джи» для достижения неземного удовольствия. Но вместо космического оргазма ей почему–то теперь больно мочиться. Я тоже шепотом посоветовала ей принять ношпу, а заодно утешила, что поиски пресловутой точки обычно ничем иным и не заканчиваются.
Замечу в скобках: эти поиски действительно ничем иным по большей части не заканчиваются, кроме как вульгарным асептическим циститом. Я это как специалист вам говорю, как лекарь и — ну, сами догадаетесь.
Наше многомудрое народонаселение располагает пресловутую точку в верхней части влагалища, на границе второй и заключительной его третей. То есть как раз там, где к наружной стенке влагалища практически вплотную примыкает мочевой пузырь с входящей в него парой мочеточников. Именуется сие аллантоисным треугольником, и в этом самом треугольнике, во–первых, легче всего возникают воспаления, а во–вторых и в главных, там скапливается весь высыпающийся из мочеточников песок. И если таковой песок имеется (а он как правило имеется), энергичная долбежка в это место животворящим органом приводит к результату м–м… не столько, скажем так, желаемому, сколько предсказуемому.
Кому–то, впрочем, и цистит оргазм.
В общем, тем, что не одна она такая, дамочка утешилась. Дальше началась обычная рутина. Тон все сутки задавали жертвы СМИ.
Насмотрелись наши не в меру впечатлительные граждане программ про страшный свиной грипп — и давай на «скорую» названивать. Истерики достойные плоды: подо–зрение на свиной грипп, контакт с подозрением на свиной грипп, подозрение на контакт с подозрением на свиной грипп. Ну, здесь закон парности случаев как будто ни при чем, хотя… Из почти трех десятков таких вызовов ровнехонько два случая подряд на грипп и вправду потянули.