— Строилось все это во время строительного бума восьмидесятых, — поясняет Джек, — когда округ был такой, что и любое дерьмо нарасхват. Тогда кто только не строил — все строителями заделались, спешили делать деньги, так что не очень-то смотрели, что строят и где — лишь бы побыстрее. Вот и получилось, что вырыли котлованы на зыбком грунте, и весь этот комплекс ползет вниз. Домовладельцы попытались подать в суд на подрядчиков, а тех уже и след простыл, так что судятся они теперь с их страховой компанией. Конца тяжбе не видно, а комплекс между тем сползает в океан.

— Я думала, что такое может быть, только если Крупное грянет.

«Крупным» здесь зовется разрушительное землетрясение, апокалипсис, о котором здесь слагают анекдоты, но которого все страшатся.

— Да Крупного и не понадобится, — говорит Джек. — Видишь эти холмы за нами? Их склоны — чуть ли не последний девственный участок на всем Южном побережье. Есть еще один холм — над Лагуной, и другой — над Сан-Клементе.

В сезон пожаров — горячую, сухую и ветреную погоду, при том что эти холмы покрыты растительностью, достаточно одной искры в ветреный день — и вызывай пожарных с побережья. Пожаром охватит ущелья, огонь зажмет в кольцо все эти дома, из которых некоторые сгорят, другие же — выстоят.

А после сезона пожаров обычно наступает сезон дождей. Больших дождей мы уже несколько лет не видели, но все впереди. Таким образом, сначала горит лес на склонах, а после льют дожди.

Что порождает оползни. И все те склоны, которые они оголили, застроив всяким дерьмом, сползают вниз. А что же кондоминиумы и особняки, возведенные на зыбком грунте? Рушатся и летят в тартарары, потому что земля под ними не выдерживает. И мы полетим вниз вперемешку с грудой дерьма, строительного мусора и глины.

Вначале мать-природа сжигает нас, потом смывает.

— А ты был бы не против, правда, Джек?

Они стоят на улице возле гаража.

Над ними высятся громады домов, неотличимых друг от друга.

— Может, и так, — говорит Джек.

Может, это предотвратило бы гибель Стрэндс.

На двери гаража объявление:

— Сёрфинг-склад?

— Да, я там пару досок держу, — говорит Джек.

Дом многоквартирный, а кухня Джека приходится как раз над гаражами. Он щелкает кнопкой дистанционного пульта, и дверь гаража распахивается с металлическим скрежетом.

Сёрфинг-склад, думает Летти, неплохо сказано.

На козлах громоздятся большие доски, и еще несколько висят по стенам на полках. В гараже пахнет лаком и политурой. На стенах старые плакаты с изображениями спортсменов-сёрфингистов.

— Ты все такой же, Джек, — говорит Летти.

— Вот самая лучшая, — говорит Джек и проводит рукой по старой доске, подпертой двумя козлами. Доска трехсоставная, темное дерево поблескивает на свету — безукоризненно выделанное, без заметных швов. Превосходная работа. На ней надпись: «делал Дейл Велзи, 1957».

— Отцовская?

— Угу.

— Помню я все это.

— Вижу, что помнишь.

— Ты никак от прошлого не отделаешься, — говорит она.

— Тогда было лучше.

— Пусть так.

Одолев шестнадцать бетонных ступеней, они оказываются перед дверью Джека.

Его комплекс зовется «корпус С — Адмиралтейский». Справа, как входишь в квартиру, — кухня, небольшая, но из окна виден тупик высоких зданий, а в ясную погоду на востоке вырисовывается Седловина. Слева обеденная ниша и гостиная с камином, спальня слева от гостиной.

Раздвижные стеклянные двери ведут на веранду.

— Mira! [19]— воскликнула Летти. — Ну и вид отсюда! Восторг да и только!

Она выходит на веранду.

— Ага, — говорит Джек, кивком указывая на ряды торговых точек справа, протянувшихся по Голден-Лантерн. — И рынок Хьюза просматривается, и «Королевский бургер», и химчистка. Когда ветер западный, можно горелым жирком из «Бургера» наслаждаться. А при восточном ветре несет чесноком из итальянского ресторанчика.

— Да брось ты, — говорит Летти, потому что вид с веранды действительно восхитительный.

Если не глядеть на торговые точки и кондоминиумы на склоне, а устремлять взгляд прямо перед собой, видишь просторы океана, справа различаешь остров Каталину, а впереди — остров Сан-Клементе. За взгорком слева — гавань Дана-Пойнта, а дальше, до самой Мексики, — безлюдный пустынный берег.

— Наверно, здесь на закате особенно красиво, — говорит Летти.

— Здесь хорошо, — говорит Джек. — Зимой океан пучится, вздымается синим шлагбаумом. Он в двух милях отсюда, но различить можно.

— Неужели? Такой вид на миллион долларов тянет.

«Берлога» обошлась ему в 260 тысяч — по здешним меркам, дешево.

— По-моему, я сейчас опять зареву, — говорит Летти.

— Хочешь, чтоб я с тобой побыл или одной остаться?

— Одной.

У него на языке вертится: «Mi casa es su casa», [20]но он решает промолчать.

— Располагайся, как хочешь, — говорит Джек.

— Но я не собиралась гнать тебя отсюда.

— У меня есть кое-какие дела внизу, — говорит он. — Если понадоблюсь, стукни в пол или еще как-нибудь дай знать. Я услышу.

— Ладно.

Он спешит уйти, потому что уже на этом «ладно» голос ее дрожит, а глаза наполняются слезами. Он идет в гараж и начинает шлифовать доску. Берет наждачную бумагу, обертывает ее вокруг куска дерева и начинает водить ею взад-вперед. Медленно, без нажима. Он входит в ритм, превращая старый бальзовый чурбан в гладкую и законченную доску.

Сверху до него доносятся рыдания. Рыдания, вопли и звук швыряемых подушек и простой домашней утвари, и все это так громко, что можно ожидать звонка из Союза домовладельцев со строгим внушением — дескать, незачем превращать кондоминиум в дом скорби, а столь откровенные горестные вопли нарушают покой жильцов и правила поведения в закрытых помещениях.

Через полтора часа вопли стихают.

Выждав еще двадцать минут, Джек поднимается наверх.

Она спит на кушетке.

Лицо распухло от слез, глаза превратились в щелки, но, так или иначе, они закрыты. Черные волосы разметались по подушке.

Глядеть на нее спящую — это и наслаждение, и боль. Спящая Летти — это как тлеющий огонь, вот-вот готовый вспыхнуть, ждущий только повода. Это помнилось ему еще с тех пор, когда они были вместе и он просыпался раньше нее, глядел на нее и думал, за что ему такое счастье — такая красивая, такая хорошая девушка.

И через двенадцать лет он думает: я все еще люблю ее.

И что же? Я отшвырнул ее от себя, вышвырнул, как швыряют что-нибудь в океан, а вот теперь волна выбросила ее опять на мой кусочек береговой полосы. Жизнь дарит тебе опять нечто, тобой не заслуженное.

Не давай себе увлечься, думает он. Охолони. Она вернулась не потому, что любит тебя, а потому, что ты ей нужен.

Потому что произошел пожар, в котором сгорела ее сестра.

Из шкафа в передней он достает лишнее одеяло и укрывает ее.

Ее рассказ ничего не меняет. За плечами у Пам — алкоголизм и наркомания. В ее крови обнаружены и алкоголь, и наркотик.

И этотрассказ Летти изменить не в силах.

Единственно правдивым в своем рассказе, и Джек это знает точно, может быть только огонь.

Огонь способен говорить.

И потому неудивительно, думает Джек, что существует выражение «языки пламени» — ведь огонь и вправду ведет с тобой разговор. Горя, он говорит с тобой цветом пламени и дыма, скоростью распространения, звуками, которые он издает, поглощая тот или иной материал, а сгорая, он оставляет после себя письменный рассказ.

Огонь сам себе летописец.