Когда я впервые услышала об этом, меня поразила метафора: идея, согласно которой радуга должна оставлять позади себя ослепительно белый след. Однако правда оказалась куда прозаичнее.

«Вы видели когда-нибудь отбросы рептилий?» — спросил меня рейнджер, с которым я решила обсудить этот миф.

Я призналась, что нет. Тогда мы отправились при свете его фонарика на охоту за продуктами жизнедеятельности геккона и скоро нашли «подарок» на стеклянной крыше телефонной будки. Экскременты напоминали маленькие белые личинки. После питона остаются кучки побольше, мой собеседник изобразил шар размером с теннисный мяч.

«А теперь представьте, что сделает Змей-Радуга, предварительно хорошенько закусив».

Через несколько дней удача от меня отвернулась. Я явилась в офис за разрешением, но, как выяснилось, его оформление нисколько не продвинулось.

— Но Томпсон сам меня приглашал, — настаивала я.

— А откуда нам знать? — последовал ответ.

Увы, я не знала ни одного телефонного номера в Оэнпелли, разве что в Центре искусств, однако никак не могла туда дозвониться. Я попросила телефонистку попробовать еще несколько раз, а сама отправилась прогуляться и обдумать, что же предпринять, чтобы узнать побольше о неуловимой краске. И тут я случайно столкнулась с гидом, возившим туристов по местам обитания диких животных.

«Вам стоит поехать на буйволовую ферму. Пэтси покажет, как работают краски», — посоветовал он.

Уже на следующее утро я рассматривала пустынную ферму, расположенную вдали от дорог и охраняемую знаками типа «Посягательства на собственность караются судебным преследованием» и «Осторожно: забор под напряжением!». Место выглядело весьма необычно: повсюду огромные кучи металла — красного и ржавого, словно здесь, в пустыне, потерпел крушение грузовой самолет. Я вышла из машины и огляделась. Дрожащая утренняя дымка предупреждала о грядущей жаре. Вокруг рогов, аккуратно распиленных и сложенных на земле, жужжали мухи, а в воздухе висел неприятный запах скотобойни.

И только я подумала, что хозяев дома нет, как из сарая вышли Пэтси и ее муж Дейв. Пэтси родилась в Арнемленде и выросла в традиционном сообществе, а Дэйв — белый австралиец, он много лет служил рейнджером, а сейчас руководит фермой. Пэтси первый раз вышла замуж за жителя прибрежного поселения в сердце Арнемленда, однако рано овдовела и после смерти мужа подверглась преследованиям мужчины, которого не любила.

— Мой дядя Пэдди сказал — выходи за Дейва, так я и сделала, — пояснила мне она.

Сначала Пэтси больше молчала, однако потом оживилась, и мы разговорились. Позднее она объяснила, почему была такой грустной: ее младший брат умер на прошлой неделе. Ему был всего тридцать один год, и он был одним из последних настоящих бушменов, как мне потом сказали в городе. Молодой человек даже не пил. В ночь накануне смерти он в темноте увидел кота и на следующее утро умер. За год до этого у него вышла ссора с близким родственником, сказала Пэтси, вздохнув. Мы замолчали, размышляя, каждая на свой манер, о мире, полном магии и мести. Пэтси согласилась взять меня в буш (так называют в Австралии лесистую местность), чтобы показать, как искать краски для корзин. Мы проехали несколько километров за электрические заграждения, которые Дейв пообещал отключить. Потом Пэтси выскочила из машины с топором в руке и стала выкапывать маленький куст, растущий в стороне от остальных, а я молилась, чтобы Дейв не забыл выполнить обещание.

— Желтая краска, — объяснила она. — И красная тоже.

Я спросила, что она имеет в виду, но Пэтси пообещала показать позже, а пока научила меня добывать серую краску из зеленого фрукта — плода дерева капок, сердцевиной которого, серой и перистой, раньше набивали матрацы.

На завтрак мне предложили вместо хлеба белую мякоть песчаной пальмы, сочную и горьковато-сладкую, а в качестве «джема» мы ели яблоки и красных муравьев с зелеными брюшками, содержащих витамин С в таких диких количествах, что щипало язык. Пока я стояла настороже и выглядывала буйволов, Пэтси срубила пол дерева, сделала раздвоенную палочку и затем стала нанизывать на нее листья пандана, которые росли из ствола пальмы подобно пучку непослушных волос. Это исходный материал для корзин, объяснила Пэтси. Вернувшись на ферму, мы уселись на «мат» из железа, и она показала мне, как обдирать листья, отделяя мякоть. В течение часа она обработала пятьдесят, пока я едва разделалась с одним. Вокруг прыгал щенок, который спутал все листья. Пэтси чмокнула его, потом прижала к себе и снова чмокнула.

И вдруг мимо нас прошел настоящий динозавр.

— Это Коротышка, — рассмеялась Пэтси, увидев мое вытянувшееся от удивления лицо.

Коротышка — игуана, метровая ящерица со свирепой мордой, прекрасно характеризующей ее нрав, и без хвоста, который забияка потеряла в драке.

Пэтси взяла корни желтого куста и содрала с них кору, сложила в кастрюлю и стала кипятить вместе с оголенными листьями пандана. Листья, которые я умудрилась испортить своими кривыми руками, тоже собрали вместе и сожгли.

— Это красная краска, — сказала Пэтси, добавляя пепел в один из горшков. — А это желтая, — добавила она, показывая на другой.

Стало понятно, что кора обладает свойствами, схожими с кусочками охры: желтый можно превратить в красный путем термической обработки, но в этом случае нужно добавить какую-то щелочь, например древесный пепел, а не просто прокалить, как охру. Пэтси показала мне книгу «Дух Арнемленда», в которой было несколько фотографий мальчика, раскрашенного для церемонии, — ему на лицо распылили белую охру (помните ту технику рисунков-отпечатков, что я видела в пещерах), а грудь расписали полосками желтой, белой и красной охры.

На другой фотографии я увидела церемониальную заплечную сумку одного из старейшин: цилиндрической формы, жесткую, как корзина, с узором в виде белых, красных и желтых ромбов. Я вдруг осознала, насколько четко красители растительного происхождения соответствуют краске из охры, красной, белой, желтой и черной.

— Осторожно, — мимоходом прокомментировала Пэтси, листая страницы. — Женщинам смотреть на это запрещено, — сказала она, указывая на другие иллюстрации. И пояснила: — Нет, на фотографии мы смотреть можем, нельзя только в жизни.

Значит, попадая в объектив фотокамеры, предметы утрачивают свой священный статус. Пэтси с детства пугали страшилками о женщинах, которых убивали за то, что они подглядывали за церемониями.

— Так было, пока не пришли белые, — сказала она, а потом задумчиво добавила: — Но, может, и сейчас так…

Через три дня мне в очередной раз отказали в посещении Арнемленда. Ну что же, я кружила вокруг охры и Арнемленда, разговаривала с людьми, которые использовали краски для охоты, видела, как их до сих пор используют на похоронах. Я познакомилась с красками, которыми женщины имитируют священные узоры. А теперь настало время для встречи с художниками.

«По дороге в Барунгу есть большое сборище художников», — сказали мне.

Я им позвонила, поскольку территория входила в охраняемую область к юго-востоку от Какаду.

— Можно ли мне приехать? Как я могу запросить разрешение? — эти вопросы я задала Дэвиду Лейну, координатору по искусству, и тот заверил, что разрешение он мне обеспечит, и подтвердил, что художники используют натуральную охру.

— Мы возьмем вас на ее поиски, если захотите.

Я взяла напрокат единственный доступный здесь транспорт — массивный патрульный «ниссан», в котором сразу ощутила себя Королевой Дороги, но, добравшись до места, почувствовала себя не в своей тарелке за рулем этой огромной машины, которая явно не вписывалась в пейзаж, поскольку обнаружила милое сельское сообщество около пяти сотен человек. Меня встретили плетеные заборы и ухоженная спортивная площадка, высокие дома в центре, окруженные газонами. Городок Бесвик возник в 1940-х годах в результате срочного переселения сюда аборигенов, когда Япония начала бомбежку прибрежных районов. Некоторые вернулись потом в Арнемленд, но многие остались, причем до сих пор мечтают вернуться домой. Одним из этих мечтателей был Том Келли.