В круговороте людей перед церковью Тоня ведет Хейди к Гунвальду, который никак не отваживается выйти из церкви. Он стоит в дверях с совершенно голым лицом.

— Вот она, — говорит Тоня.

Хейди коротко улыбается. Похоже, ни она, ни Гунвальд не знают, что сказать. Но сейчас они могут еще некоторое время об этом не думать: всё вдруг перекрывает страшный шум. Кто-то шваркает дверь машины, во всё горло выкрикивая: «Спасибо, что подвезли!» — а потом с грохотом распахивает кованые ворота церковной ограды.

Это Уле. Он вбегает в толпу с криком «Тоня!». Рубашка выбилась из брюк, а галстук развевается за спиной, как хвост.

— Она вернулась! Ведьма вернулась!

Уле хватает Тоню за локоть.

— Ведьма, хозяйка собаки, она…

И Уле замолкает, словно уткнувшись с разбегу в столб: оказывается, ведьма совсем рядом. Несколько секунд он стоит молча и неподвижно, а потом набирает побольше воздуха и с яростью тычет пальцем в Хейди:

— Ты продала хутор! Я сам видел!

На церковном дворе повисает нехорошая тишина. Все глаза обращены к маленькой группке с Уле и Хейди в центре. Грудь Уле вздымается и опадает, как маленькая волна.

— Она приехала и спросила, где Гунвальд. Я сказал правду. Я ответил, что вы в церкви, а я стерегу дом. И я проследил за ней!

Уле рассказывает, что стал шпионить за Хейди, чтобы узнать, куда она уехала. И что он дошел до кемпинга «Здоровье», и там стояла ее машина.

— Я лег на клумбу и всё слышал — окна были открыты. Она продала хутор! Не уберег я его…

Уле в ярости, он даже плачет. Честное слово, объясняет он сквозь рыдания, он бежал изо всех сил.

— Но я опоздал. Этот мужик из кемпинга поблагодарил ее, а она сказала, что надеется, что он доволен сделкой.

Уле больше не в силах говорить, он с ревом кидается на ведьму.

Хейди останавливает его так же легко, как в свое время остановила кинувшуюся на нее Тоню.

— Будешь отпираться? — Уле беснуется в железных тисках Хейди. — Будешь отпираться? Ты подписала бумагу, он сказал спасибо! — выкрикивает он.

Хейди ставит его на землю.

— Я не отрицаю, но я…

У Гунвальда лицо совершенно серого цвета. Тоня чувствует, что из нее вытекли все силы.

— Хейди, — шепчет она. — Хаген всё угробит. Ты обещала не продавать ему.

Больше Тоня говорить не в силах. Хейди сглатывает.

— Хаген ничего не угробит… — начинает она.

— Угробит! И ты это знаешь! — кричит Тоня, уже не пытаясь сдерживать слезы. Она рыдает в голос на виду у всех.

— Прекратите плакать. Всё не так, — говорит Хейди, сконфуженно глядя на людей вокруг.

Она резко подбирает с Тониной щеки пару слез.

— Прекрати плакать, я сказала. Тоня, я купила кемпинг Хагена.

— Ну, пошло веселье! — крикнула тетя Эйр, когда первая машина въехала во двор. И как в воду глядела. Дом быстро заполнился снизу доверху гостями. Уле и Брур познакомились с Андреей и остальными из Тониного класса. Они приехали издалека, из Барквики. Петер привез Нильса и Анну, мама с папой позвали своих друзей. Салли пришла при полном параде. Она купила Тоне прекрасного стеклянного ангела. Давно уже в доме не собиралось столько людей.

И самое прекрасное: Хейди пришла. У Тони теплеет в животе каждый раз, когда она ее видит. Хейди в основном помалкивает. И Гунвальд тоже. Но они пришли со скрипками. Ближе к вечеру папа сдвигает мебель в угол — для танцев, и Хейди с Гунвальдом начинают играть. Тоня достает свой аккордеон и подыгрывает им.

— Ты не играешь, а хрипишь на нем, как простуженный слон, — кричит тетя Эйр, зажимая уши.

— Но постепенно ты научишься, — утешает Тоню тетя Идун.

Около часу ночи, когда первые гости начинают разъезжаться, Уле, Брур и Тоня подсаживаются на диван к Хейди.

— Ты по правде купила кемпинг Хагена, да? — спрашивает Тоня.

Хейди кивает.

— Клаус Хаген, кажется, устал от Глиммердала.

Уле отводит глаза.

— Что смотрите? — кричит Уле обиженно, заметив, что они смеются. — Откуда я мог знать? Обычно люди не покупают вот так, за здорово живешь, кемпинги. Что ты с ним, кстати, будешь делать? — спрашивает он сердито.

— Собираюсь им заниматься, по крайней мере часть года, — отвечает Хейди. — А буду уезжать — поставлю кого-нибудь присматривать за ним вместо себя.

— А с детьми туда можно будет приезжать? — спрашивает Брур.

— Можно, — отвечает Хейди.

— А с шумными? — спрашивает Уле.

— С шумными — в первую очередь, — обещает Хейди.

Просиявший Уле вскакивает с дивана:

— Тоня, чур, сегодня мы ночуем на улице!

Еще бы! Конечно, сегодня они ночуют под открытым небом!

Когда праздник закончился, Уле с Бруром побежали на хутор Гунвальда и Хейди за свитерами, и Тоня улучила минутку, чтобы остаться с Хейди наедине.

— Ты будешь водиться с Гунвальдом, когда приедешь в Глиммердал? — спрашивает она.

Ей не удается скрыть озабоченность в голосе.

Хейди искоса бросает взгляд на своего здоровенного папашу. Он в это время болтает с Тониными родителями.

— Наверно, буду, — отвечает Хейди. — Но теперь я сама буду делать, как захочу.

Тоня кивает.

— Пойми, я безумно злилась на Гунвальда почти тридцать лет, — говорит Хейди. — Это же не так просто: раз — и перестал.

Тоня смотрит на Гунвальда и чувствует, что она безумно любит его. Внезапно он поворачивается к дивану, на котором они сидят. Он сует в карманы брюк свои ручищи и улыбается.

— Гунвальд радуется, — объясняет Тоня Хейди.

— Вижу, — говорит Хейди.

После разъезда гостей Тоня берет свой спальный мешок и выходит в глиммердалскую ночь. Уле и Брур взяли спальники у теток. Усталые, они втроем бредут, дурачась, к опушке леса. Там они раскатывают на мягком мху коврики. Уже очень поздно. Наверняка почти три часа.

— Я не буду спать всю ночь, — объявляет Уле.

Он едва успевает застегнуть молнию на спальнике, как они слышат его храп.

Уле в своем репертуаре, — бормочет Брур, сворачиваясь калачиком.

Он дарит Тоне одну из своих ангельских улыбок и затихает.

Тоня, полных десяти лет, не спит. В долине Глиммердал всё шумит и поет. Но вдруг она различает новый звук. Она осторожно садится и всматривается в противоположный край долины. В беседке горит свет. В круге света — две рослые тени.

Довольная Тоня снова заползает в спальник.

— Что бы они без меня делали? — шепчет она и закрывает глаза.

И гроза Глиммердала засыпает, а далекая мелодия двух скрипок сливается с баюкающими распевами реки, рождая волшебную музыку пасхальной апрельской ночи.