Мехмед понимал (а его старый визирь Халил знал это еще лучше): главное теперь — быстрота. Захват городов требовал человеческих жертв. Воодушевление и надежды побуждали прибегнуть к штурму — и к тому, чтобы заполнять рвы задавленными телами: это обусловливалось нехваткой времени. В случае неожиданных неудач боевой дух воинов оказался бы подорван. При скоплении такого числа людей слухи, разногласия, недовольство могли вызывать волнения в войсках, подобно ветру на лугу, и даже превосходно организованные лагеря турецкой армии не были застрахованы от сыпного тифа, если в летнюю пору дело слишком затягивалось. Это представляло вполне реальную опасность для рискованного предприятия Мехмеда. Он знал благодаря сети венецианских шпионов, что помощь с Запада может прийти по суше или по морю — то, насколько значительны будут ссоры и расхождения между христианскими державами, не играло существенной роли. Когда Мехмед пристально смотрел с холма Малтепа на прикрывающие Город с суши стены, то взбегавшие на холмы, то уходившие в низины, с их близко стоявшими башнями, с их тройной системой обороны и вспоминал связанную с ними историю стойкого сопротивления горожан, он мог открыто выражать веру в мощь своих войск, но наибольшие надежды, видимо, возлагал на силу пушек.

Что же до Константина, то для него время являлось лучшим союзником. Расчеты оборонявшихся выглядели чрезвычайно просто. Возможность снять осаду с помощью контрудара отсутствовала. Все свои надежды они возлагали на длительное сопротивление: они собирались продержаться достаточно долго для того, чтобы какие-либо силы с запада проложили к ним путь через кольцо блокады. Они отразили натиск арабов в 678 году. Они должны были выстоять и сейчас.

Если у Константина и имелся какой-либо козырь, то это, конечно, Джоваини Джустиниани. Генуэзец прибыл в Город, уже имея репутацию «человека, сведущего в военном деле». Он понимал, как выявить и устранить недостатки в системе укреплений, знал, как лучше всего применять оборонительное оружие (например, катапульты и ручницы) и как наиболее эффективно использовать ограниченные силы, находившиеся в Константинополе. Он обучал защитников искусству обороны крепостей и обдумывал возможности вылазки из калитки в стене. Жестокие войны между итальянскими городами-государствами породили поколения талантливых специалистов, профессионалов-наемников, изучавших оборону городов и как науку, и как искусство. Однако Джустиниани никогда не сталкивался с массированным применением артиллерии. Его мастерству предстояло подвергнуться самой суровой проверке в ходе событий, которые вот-вот должны были произойти.

Стрельба из пушки.

Потребовался немалый срок, чтобы большие пушки, трясясь, прибыли по грязным дорогам из Эдирне на повозках с цельнолитыми колесами по весенней распутице. Шум разносился далеко вокруг. Быки в упряжках двигались с трудом, оглашая воздух мычанием. Люди кричали. Оси скрипели, издавая протяжный, однообразный звук, подобный зловещему голосу судьбы.

Когда орудия достигли линии фронта, понадобилось немало времени, чтобы выгрузить их с помощью блоков, нужным образом разместить и нацелить каждую пушку. 6 апреля, вероятно, лишь некоторые из легких орудий уже находились на месте. Первые их выстрелы по стенам не дали особого эффекта. Вскоре после начала осады предприняли энергичный, но плохо организованный штурм силами иррегулярной пехоты в районе уязвимого участка стены в долине Лика. Люди Джустиниани сделали вылазку и обратили в бегство непрошеных гостей, «убивая одних и раня других». Порядок в османском лагере восстановили только в результате мощной контратаки, вынудившей обороняющихся укрыться за стенами. Первое поражение, по-видимому, убедило султана, что лучше подождать до того, как развернется артиллерия, чем идти на риск, чреватый ослаблением боевого духа воинов [17].

Тем временем он продолжил вести осадные мероприятия так, как это было принято у османов. Спрятавшиеся в укрытиях за земляными валами саперы начали осторожно вести работы в центральном секторе. Им предстояло прорыть туннель длиной в двести пятьдесят ярдов в сторону стены, позволивший бы затем подорвать ее. Было также приказано попытаться заполнить большой ров в подходящих местах, «принеся камни, фашинник, куски земли и накапливая иной материал такого рода» до того дня, когда начнется запланированный штурм стен, — опасная, даже смертельно опасная работа для воинов. Ров находился в сорока ярдах от стены и прикрывал незащищенный участок, который можно было выровнять, лишь подвергаясь жестокому обстрелу. Повсюду, где можно было как-то закрепиться или продвинуться вперед, требовалось преодолеть яростное сопротивление. Джустиниани изучил особенности местности и принялся оказывать противодействие усилиям осаждающих. Его люди начали устраивать вылазки и засады в темноте — предполагалось, что защитники «вырвутся из городских ворот, стремясь атаковать тех, кто находится за пределами стен. Иногда, когда они будут выпрыгивать из рва, их будут отбрасывать назад. В других случаях они [защитники] захватят в плен турок», которых нужно будет подвергнуть пыткам для получения информации. Отчаянные вылазки из рва оказались эффективными, но осажденные быстро поняли — соотношение потерь для них неприемлемо. Смерть каждого обученного бойца причиняла защитникам серьезный ущерб, и не имело значения, сколько при этом погибало турок, поэтому вскоре было принято решение сражаться преимущественно со стен: «пусть одни стреляют из арбалетов, другие — простыми стрелами [из луков]». Борьбе за ров суждено было стать одним из самых напряженных эпизодов осады.

После 7 апреля, ожидая прибытия тяжелой артиллерии, нетерпеливый султан занялся другими делами. Двигаясь через Фракию, османская армия захватывала по дороге греческие селения, но некоторые отрезанные от внешнего мира крепости до сих пор не были взяты. Таковые Мехмед обходил, предоставив наблюдение за ними специально выделенным отрядам. Вероятно, 8 апреля он выступил со значительными силами и несколькими пушками, рассчитывая захватить крепость Ферапию, стоявшую на холме, откуда открывался вид на Босфор за «Перерезанным горлом». Цитадель сопротивлялась два дня, пока артиллерия не разрушила ее укрепления и не уничтожила большинство ее защитников. Остальные, «когда уже не могли долее держаться, сдались и сказали [Мехмеду], что он может поступить с ними как пожелает. И он посадил на кол сорок человек». Другой подобный замок, в Студионе на Мраморном море, также быстро смели огнем пушек. На сей раз тридцать шесть несчастных выживших защитников посадили на кол за пределами стен.

Спустя несколько дней Балтоглу, адмирал Мехмеда, направился с частью флота к Принцевым островам в Мраморном море, планируя овладеть традиционным убежищем императорской фамилии во времена смут. На самом большом из островов, Принкипо, стояла мощная крепость, где находилось «тридцать тяжеловооруженных воинов и несколько местных жителей». Они отказались капитулировать. Когда стало ясно, что артиллерийского огня недостаточно, чтобы вынудить обороняющихся сдаться, люди Балтоглу собрали огромное количество хвороста у стены и подожгли его. Смола, сера и крепкий ветер сделали огонь настолько сильным, что он охватил башни, а вскоре пылала уже вся крепость. Те, кто не сгорел в пламени, сдались на милость победителей. Воинов убили на месте, мирных жителей продали в рабство.

11 апреля Мехмед вернулся в свой красно-золотой шатер. Теперь артиллерию полностью укомплектовали. Мехмед сгруппировал ее в четырнадцать или пятнадцать батарей и разместил их вдоль стен в ключевых пунктах, которые считал наиболее уязвимыми. Одну из самых больших пушек Урбана, «ужасное орудие», поставили на особой позиции у Влахернской стены близ Золотого Рога, «где не было прикрытия ни в виде рва, ни внешней стены». Другую расположили близ точки, где смыкаются стены под прямым углом, а третью — у Пигийских ворот дальше к югу. Остальные пушки расставили в наиболее важных местах вдоль уязвимой долины Лика. Гигантскую пушку Урбана, нареченную греками «Базиликой» — «царской пушкой», — установили напротив палатки султана, откуда он мог в полной мере убедиться в ее эффективности. Она держала под угрозой ворота Святого Романа — «самые непрочные в Городе». Каждой крупной пушке оказывала поддержку батарея малых, и турки любовно называли их всех «медведицей с детенышами». Орудия стреляли каменными ядрами весом от двухсот до тысячи пятисот фунтов (как в случае с монстром Урбана). По словам некоего наблюдателя, ядро одной из самых больших пушек достигало в «высоту до колена, а у другой — до пояса» соответственно. Другой заявил: что самый крупный след от выстрела, который ему удалось измерить, достигал «одиннадцати его ладоней в окружности». Хотя очевидцы говорили о «бесчисленных орудиях войны», в распоряжении Мехмеда имелось в общей сложности, по-видимому, примерно шестьдесят девять орудий (по меркам того времени — огромная сила). В ряде пунктов в поддержку артиллерии использовались и другие, более старые технические средства для метания камней, такие, как требюше — катапульта, приводившаяся в действие с помощью противовеса. Требюше сыграли чрезвычайно важную роль при взятии мусульманами замков крестоносцев тремя столетиями раньше. Теперь они выглядели орудиями из другой эпохи.