Рассказ также подчеркивает, что мусульмане сознавали свое отличие и считали себя более добродетельными, нежели христиане, окружавшие их и в этот период, несомненно более многочисленные. Он имеет и политический подтекст, напоминая о роли йеменцев в завоевании и о том, что правительству следует относиться к ним с почтением за заслуги того времени. Последний редактор, Ибн Абд аль-Хакам, в чьем труде мы находим этот рассказ, писал в середине IX века, когда те старые йеменские семейства уже утрачивали свое влияние и особое положение, поскольку военная сила в Египте перешла к турецкому войску, собранному халифами Аббасидами в Багдаде. Однако, повествуя о героизме прежних поколений, он напоминает о правах и положении своего класса в свое время. Рассказ явно подвергался переработке при передаче, но он сохраняет социальную память о твердости, благочестии и йеменском происхождении завоевателей. Эти воспоминания сохранились, потому что имели ценность для тех, кто их поддерживал, но они также отражают если не подробности, то реальную общую картину самого завоевания.

Арабская историография также сильно разнится в подходах и в качестве. В общем, сообщения о первых фазах завоевания, с 630-х по 650-е, насыщены мифическими элементами и общими местами, вымышленными речами, диалогами и списками имен участников. Соответственно, в них недостает подробностей относительно топографии и местности, снаряжения и тактики. Некоторые сообщения о завоевании Египта и Северной Африки дает местная историографическая традиция, но в обоих случаях эти традиции досадно слабы. Завоевания начала VIII века описываются с большими различиями. Отчеты об экспедиции в Трансоксанию, собранные и обработанные Абу л-Хасаном аль-Мадаини и приведенные в «Истории» ат-Табари, намного превосходят живостью и подробностью описания главных кампаний того времени. Они полны живых эпизодов и действий, зноя и пыли и описывают поражения арабских войск с той же полнотой, как и успехи. Ни одно из других описаний не приближается настолько к реальности пограничных войн. Отчет о завоевании Испании в те же десятилетия представляет им разительный контраст. Повествование скудно, переполнено фольклорными и мифическими элементами и датами, принятыми спустя два века после событий: испанские историки тщетно пытались разобраться в этой мешанине.

Параллельно с новой арабской доминантой существовали другие, более древние культурные традиции, создававшие собственную литературу. Конечно, некоторые из ее представителей продолжали писать на греческом — языке высшей культуры. Наиболее известен из них Иоанн Дамаскин — главный представитель греческой ортодоксальной теологии VIII века. Он происходил из семьи арабских чиновников, служивших в аппарате управления Омейядов в Дамаске так же, как их предки служили византийцам. Однако святой Иоанн, как его назвали впоследствии, принадлежал к последнему поколению, которое вело дела на греческом, и к тому же он не был историком. У нас отсутствуют местные греческие исторические труды по арабскому завоеванию. Разумеется, люди за пределами Византийской территории, где греческий оставался государственным языком, продолжали писать историю на греческом. Любопытно, однако, что главный греческий отчет того периода, написанный монахом Феофаном в Константинополе, по-видимому, основан на арабских и сирийских источниках, переведенных на греческий. Независимых византийских преданий, по которым можно было бы проверить арабские сообщения, не существует.

Для историка этого периода сирийская традиция оказывается важнее греческой. Сирийцы писали на диалекте арамейского — языка семитской группы, не слишком отличающегося от иврита и арабского, но использовавшего свою, отличную от них письменность. На протяжении веков арамейский был языком разговорного общения на всем Плодородном Полумесяце, и его понимали как подданные византийских императоров в Сирии, так и подданные персидского шахиншаха в Ираке. Христос и его ученики в обыденной жизни говорили на нем же. Его еще используют в некоторых местах, особенно в маленьком сирийском городке Малула — христианском по преимуществу селении, остававшемся до недавнего времени изолированным в скалистом горном ущелье к северу от Дамаска. С приходом в Сирию христианства Библию перевели на сирийский, и во многих сельских областях, удаленных от грекоязычных городов побережья, церковные службы и все религиозные записи велись на сирийском — на языке, понятном местному населению.

Сирийская историография начального периода мусульманства имеет в основном церковное происхождение. Как и в средневековой Европе, большинство летописцев составляли монахи или священники, которых заботили прежде всего монастырь и мир вокруг него. Они выказывают не меньший интерес к суровой не по сезону погоде и к проблемам сельского хозяйства— то и другое непосредственно сказывалось на жизни монастыря, — чем к войнам и делам правителей. Прежде всего их волнует церковная политика, деяния прославленных святых, соперничество за церковные посты, злодеяния развращенных или, хуже того, впавших в ересь священнослужителей. В этом сельском мире гор и степей приход монголов воспринимается так же, как заморозки в мае или нашествие саранчи: это бремя, возложенное Господом на верующих, возможно, в наказание за их грехи, и во всяком случае его следует выносить по возможности стоически. На современный взгляд может показаться странным, что местное население и не думало браться за оружие и противостоять врагу. Их мораль гласила, что человек должен хранить верность Богу, и Бог сохранит его.

Существует и литература сопротивления, но это — апокалиптическая литература. Авторы этих сочинений ждут того дня, когда великий царь или император уничтожит власть арабов и тем ускорит наступление конца света. Придет конец нынешним страданиям и тирании, но не посредством сопротивления угнетенных, а через божественное, сверхъестественное вмешательство. Эти сочинения во многих отношениях фантастичны и эксцентричны, так что читатель XXI века вполне может удивиться, как можно было верить им или принимать их всерьез. Но они позволяют заглянуть во внутренний мир огромных масс населения Плодородного Полумесяца, завоеванного и покоренного чужаками-пришельцами. Беспомощность и фатализм, усвоенные за поколения жизни под властью далекого и безответственного правительства, по-видимому, не позволяли этим людям взяться за оружие для самозащиты: лучше положиться на молитвы в настоящем и на явление долгожданного справедливого правителя в будущем.

Были и другие немусульманские традиции исторических записей. В далекой твердыне Кавказских гор армяне исчисляли традицию летописания по меньшей мере от прихода христианства в IV веке. Относительно мусульманского завоевания хроники Себеоса представляют несколько волнующих страниц информации, в основном совпадающей с общим абрисом арабской традиции. О завоевании Египта говорит коптская хроника Иоанна Никиусского, епископа из маленького городка в дельте Нила, бывшего очевидцем событий. Хроника сохранилась только в переводе на эфиопский, часть текста утрачена, а оставшаяся часть спутанна. Об Испании рассказывает латинская хроника, созданная на юге, в завоеванном мусульманами районе. Она известна по последнему году записи как «Хроника 754 года». Наконец, в VIII веке распространилась традиция христианских летописаний на арабском, черпавшая как из христианской, так и из арабской традиций. Эти летописи иногда описывают почти современные им события и дают нам бесценную информацию, но они кратки и обрывочны, отчего многие вопросы так и остаются без ответов.

Хотя христианские летописи иногда до обидного коротки, расплывчаты и запутаны, они обеспечивают тем не менее как средство проверки, так и противоядие против материала, попавшего в более объемные и, очевидно, более приглаженные арабские рукописи. Арабские историки интересуются исключительно деяниями мусульман. Из всех неверных приводятся речи лишь византийских императоров и персидских генералов, чтобы противопоставить их возвышенную форму неизбежному последующему поражению. Случайный читатель, например, «Истории пророков и царей» ат-Табари вряд ли получит представление о том, что большая часть населения земель, которым в VIII и IX веках правили халифы, не было мусульманским, и тем более об их заботах и о том, как сказалось на них нашествие арабов. Пока они выплачивали условленные налоги и не проявляли открытой враждебности к новому режиму, их дела полностью игнорировались в хрониках новой элиты.