За ними, во втором ряду, располагались четыре женщины — их матери. Одна из них полная, дородная, с высокой пышной копной темно-рыжих волос, двое других — ничем не приметные, скромно одетые, молчаливые, и последняя, та, что была всех ближе к подсудимому, — худая, угловатая, с лицом маленьким и угрюмым.
Пока Давлетшин разглядывал их, открылась дверь зала, и появился адвокат Хромов. Поздоровавшись, как всегда, учтиво и вежливо, он занял свой стол и с довольным видом стал выкладывать из портфеля бумаги, кодексы, журналы.
«С задержкой на сей раз. Хотя настроение хорошее. Не иначе, как запасся каверзной бомбочкой», — подумал Давлетшин, зная, что Хромов слыл человеком обстоятельным, в зал заседания приходил задолго до начала судебного процесса.
«Бомбочка напрашивается сама, — продолжал размышлять помощник прокурора. — Дело тяжелое, смутное… Да и стороны, представленные в нем, уж слишком противоположны. Он — студент, вчерашний солдат, десантник, а они…»
— Прошу встать! Суд идет! — прервал его раздумья негромкий, но твердый голос секретаря.
Все поднялись.
Председательствующий и два народных заседателя, обе женщины, выйдя из судейской комнаты, расположились в высоких креслах за большим тумбовым столом, облицовка которого сияла позолотой герба республики.
Все снова сели, и в зале воцарилась тишина.
Председательствующий объявил о начале судебного заседания и приступил к проверке анкетных данных подсудимого.
Давлетшин уже знал: фамилия его Нагимов, ему двадцать четыре года, учится на втором курсе университета. Известно было и о том, что подсудимый имел превосходную характеристику, дисциплинирован, инициативен.
Когда адвокат Хромов попросил суд допустить к участию в судебном разбирательстве общественного защитника, помощник прокурора возражать не стал. Пусть выступит, выскажет мнение коллектива…
И вот председательствующий оглашает обвинительное заключение:
— Семнадцатого июня сего года Нагимов, проходя через площадку Летнего сада, увидел подростков Хорькова, Исмагилова, Гатина и Лыкова, которые находились возле опьяневшего Крылова и пытались помочь ему подняться. Посчитав, что подростки хотят ограбить Крылова, Нагимов сделал им замечание, после чего между сторонами произошла ссора, перешедшая в драку. Обладая явным физическим превосходством над подростками, Нагимов нанес им множество ударов руками и ногами, причинив Хорькову тяжкие, Исмагилову менее тяжкие, а Гатину и Лыкову легкие телесные повреждения, совершив тем самым преступления, предусмотренные статьями сто восьмой частью первой, сто девятой частью первой и сто двенадцатой частью второй Уголовного кодекса…
Закончив, председательствующий поднял голову и вопросительно взглянул на подсудимого:
— Вам ясна сущность обвинения?
— Да.
— Признаете ли себя виновным?
Подсудимый ответил не сразу. Прошло несколько секунд напряженного молчания, прежде чем он вздохнул и проговорил с какой-то угрюмой задумчивостью:
— Да… наверное… Хотя с некоторыми выводами следствия и не согласен. Но об этом потом…
Давлетшин заметил: адвокат, обменявшись со своим подзащитным коротким взглядом, кивнул ему и, как ни в чем не бывало, углубился в свои бумаги.
«Нет, нет, они явно что-то замышляют!» — опять подумал помощник прокурора.
Судебное следствие начали с допроса подсудимого.
Нагимов встал, метнув беспокойный взгляд в угол зала, где сидела его жена, — теперь это уже было известно — и, выпрямившись, начал тихим, спокойным голосом:
— В тот день я сдал трудный экзамен и возвращался домой в самом хорошем расположении духа. Обычно ходил берегом реки, чуть стороной, а тут решил заглянуть в сад, развеяться немного, посмотреть на зелень. Когда шел мимо детской площадки, то услышал из-за кустов, отделявших площадку от аллеи, какие-то крики, словно кто-то звал на помощь…
— Минутку! — перебил председательствующий. — Уточните, что именно вы слышали, в какой форме звучал призыв о помощи?
— Так и кричали: помогите! — спокойно ответил подсудимый. — Не сильно, каким-то слабым, беспомощным голосом.
— Хорошо. Продолжайте дальше.
— Я подумал, что кому-то плохо, и через кусты пробрался к площадке. Тут увидел: на земле сидит мужчина, а возле него, наклонившись, стоит паренек, вот этот, — Нагимов указал на Хорькова, — и обшаривает его карманы. Рядом находились эти трое…
На губах Хорькова появилась кривая усмешка. Но подсудимый, казалось, не замечал ее.
— Мужчина, увидев меня, перестал кричать, начал отбиваться, отталкивать Хорькова руками, и тогда тот ударил его по лицу. Мужчина прикрыл руками голову и лег на землю. Я не выдержал, подошел к ребятам, и спросил, кто этот человек и зачем они обижают его. Хорьков с вызовом пнул лежащего мужчину ногой, посмотрел на меня и сказал: «Рви отсюда, вахлак, а не то сам ляжешь рядом…» Я хотел поднять лежащего, но эти трое преградили мне путь, а Хорьков тихонько, как бы невзначай, сказал своим: «Отделайте этого фраера, чтобы не маячил здесь…» Тут Исмагилов внезапно подскочил ко мне и ударил, но я сумел защититься и дать сдачи. Он упал. Тогда Хорьков, Гатин и Лыков напали на меня сразу втроем и между нами завязалась драка. Длилась она недолго… Я не знаю, кому и сколько раз попал, помню только, отбивал их удары, но и наносил ответные… Когда все кончилось, того мужчины поблизости уже не было. Гатин и Лыков подхватили под руки Хорькова и, ничего не говоря, увели куда-то. За ними ушел Исмагилов. Я привел себя в порядок и направился домой. В ту же ночь меня задержали, а потом отпустили, оставив, пока идет следствие, на свободе…
Подсудимый помолчал, о чем-то подумал и, повернувшись раза два в сторону своего адвоката, добавил:
— А теперь о том, что хотел сказать по самому делу… Меня обвиняют, будто я преднамеренно нанес этим ребятам телесные повреждения… Не было у меня такого намерения. Честное слово, не было. Действовал я сообразно обстановке, как меня учили в школе, в армии. Другое дело, все ли учел и предусмотрел… Мне трудно судить об этом. Здесь есть прокурор, защитник. Вы, граждане судьи… Одно могу сказать, случись так еще раз, вряд ли я поступил бы иначе…
Председательствующий переговорил с народными заседателями и спросил, обращаясь к участникам процесса:
— Есть вопросы к подсудимому?
Давлетшин утвердительно кивнул и устремил взгляд на подсудимого, который теперь тоже смотрел на него с каким-то затаенным вниманием.
— Вы сказали: «Все ли я учел и предусмотрел»… Как понимать эти слова? Может быть, вы просто не решаетесь поведать суду что-то важное, неизвестное?
— Нет, я сказал все, как было. Не утаил ничего. Но, видите ли… — подсудимый потер рукой висок, — ребята молодые. Может, надо было с ними как-то иначе, хотя… хотя Хорьков не уступит взрослому… И потом кое-что я слышал про эту… необходимую оборону. Там все слишком сложно. Какие-то пределы, соразмерности… Видимо, я что-то нарушил. Иначе зачем бы я сидел здесь?
— Еще вопросы? — осведомился председательствующий.
Адвокат отрицательно покачал головой. Промолчал и сидевший рядом с ним общественный защитник, однокурсник Нагимова.
— Разрешите? — поднялась с места полная женщина — мать Хорькова. Она проворно поправила платье и, полуобернувшись к подсудимому Нагимову, почему-то обращалась к председательствующему: — Этот молодой человек только что сказал здесь: если повторится такой же случай, он не поступит иначе… Не означает ли это, что он и дальше будет калечить детей, избивать их, когда ему вздумается?
— Вопрос обращен к вам, подсудимый. Отвечайте, — сказал председательствующий.
Нагимов, продолжая стоять, смерил Хорькову холодным взглядом, чуть нахмурился и произнес, не меняя голоса:
— Нет, не буду… Но детей можно искалечить не только кулаками…
Хорькова с возмущением посмотрела на него.
— Вы эгоист! Вы не сделали для себя никаких выводов! — с еле сдерживаемым гневом проговорила она и села.
— Если больше нет вопросов, — невозмутимо продолжал председательствующий, — то суд, как и было обусловлено вначале, переходит к допросам потерпевших. Встаньте, Хорьков, и подойдите сюда!