Взяв уголовное дело, я быстро отыскал нужный протокол и вслух, достаточно громко, прочитал Мухарлямову те строки, которые непосредственно касались темы нашего разговора.

Мухарлямов слушал с вниманием, судя по всему, взвешивая про себя каждое слово. Ведь по существу это были первые доказательства, которые раскрывал перед ним следователь.

Кончив читать, я отложил дело в сторонку и посмотрел на Мухарлямова.

— Мне остается лишь добавить, что Даутова в тот вечер была совершенно трезвой. Это установлено экспертизой…

Мухарлямов долго сидел молча. Взгляд напряженный, сжатые губы, вздувшиеся на скулах желваки бесспорно свидетельствовали о том, что в нем шла тяжелая внутренняя борьба. Борьба истины с ложью. Совести с бесчестьем. Смелости с трусостью. И кончилась эта борьба тем, что Мухарлямов глубоко вздохнул, насупил взгляд и, воинственно расправив плечи, спросил:

— Так где же она была тогда?

— Вы ее увезли. Она была с вами в гараже.

Он поднял глаза, лицо его исказила наглая улыбка:

— Кто это видел?

— У нас нет свидетелей, но, наверное, вы кое-что оставили там, в автомобиле. Кстати, где он?

— Стоит в гараже.

— Ключи от гаража у вас?

— Я потерял их.

— По-видимому, гараж придется взламывать.

— Дело ваше. Но предупреждаю, там есть свои секреты…

— Тем более…

Я смотрел в глаза этому человеку, и мне от души хотелось тогда, чтобы он говорил правду. Не потому, что в ней заключался мой успех, нет. Просто я видел, что он, желая этого или нет, все более осложняет свое положение, углубляясь в болото лжи и самого неприкрытого ханжества. И я спросил его опять, уповая на благоразумие:

— Вы намерены утверждать, что не были в гараже с Даутовой?

— Да, я утверждаю, что Даутова оставила меня и на неизвестной машине уехала в город. Быть с нею в гараже в ту ночь я не мог. У меня алиби!

— Вот как? — я с нарочитой растерянностью взглянул на Мухарлямова. Заметив это, он сразу осмелел.

— Да, у меня есть алиби! Ту ночь я провел в другом месте, с другим человеком.

— С женой? — поинтересовался я.

— Нет. С женой я не живу уже больше месяца, вы, наверное, знаете. Я захожу к ней лишь изредка, чтобы повидать детей.

— Вы ночевали у родственников?

— Нет.

— Так, значит, коротали время с приятелем за чашечкой кофе?

— Нет, нет! — вскипел Мухарлямов, беспокойно заерзав на стуле. Но тут же взял себя в руки и произнес с тяжелым вздохом: — Хорошо, я скажу, где провел ту ночь, только прошу сохранить все в тайне. Не о себе пекусь… Это очень порядочная женщина, и мне бы не хотелось ставить ее в неловкое положение. Видите ли, я был… я был у Иванцовой. У Зинаиды Михайловны Иванцовой. Это моя близкая знакомая…

— Я вынужден занести ваши слова в протокол.

— Хорошо. Только еще раз прошу, не разглашайте этой тайны. Она не переживет…

— Ей не придется переживать, Мухарлямов.

— Что? — не понял он.

— Этой женщине незачем переживать. Вы не были у нее в ту ночь.

— Как? — вскочил он со стула. — Вы знаете Иванцову?

Да, и тут нам удалось опередить Мухарлямова. Эта уже немолодая, солидная женщина, действительно, была страстно влюблена в него, и сумей он встретиться с нею до того, как мы допрашивали ее, алиби Мухарлямову наверняка было бы обеспечено, как говорится, железное. Но тут хорошо сработал инспектор Усманов. Изучая круг знакомств Мухарлямова, он сумел каким-то путем выйти на эту женщину и, как работник, умеющий заглядывать в завтрашний день, отыскал и допросил ее, предотвратив возможность получения Мухарлямовым выгодного доказательства своей невиновности.

— Садитесь, Мухарлямов, — успокоил я его. — Садитесь и выслушайте меня.

Он послушно сел.

— Нам действительно известно о существовании этой женщины. Более того, наши работники уже имели с нею беседу. Не стану скрывать — результаты не в вашу пользу.

Я снова взял в руки уголовное дело и раскрыл его.

— Вот протокол допроса Иванцовой. Я могу зачитать ее показания. Вы говорили здесь о порядочности этой женщины. У меня нет оснований спорить с вами. К счастью, она не стала обманывать нас. Вы не были у нее в ту ночь. Не были! Или, может быть, вам требуется очная ставка?

Мухарлямов отрицательно покачал головой и в каком-то немом оцепенении уставился в стол.

— Так где же вы все-таки были тогда? — продолжал настаивать я, чувствуя, что пришло время, когда Мухарлямов должен сказать правду или уже не скажет ее никогда.

— Где находился? — с тупым безразличием переспросил он. — Везде. Разъезжал по городу. Спал в машине. Потом снова ездил. И так до утра… А вообще-то… а вообще-то надо подумать. Дайте время. Мне надо подумать…

Я уже считал тогда, что все идет как нельзя лучше, и следствие приближается к завершающему этапу. Но дальнейшие события сложились так, что этому делу было суждено надолго остаться в моей памяти. И сейчас еще воспоминания тех дней пробуждают во мне такое чувство, будто к спине моей пробирается жуткий холод.

После нашей встречи с Мухарлямовым обстоятельства потребовали, чтобы я срочно выехал в другой город. Когда я вернулся, Мухарлямова уже не было в живых. А произошло вот что.

Находясь в следственном изоляторе, Мухарлямов неожиданно потребовал к себе следователя, заявив, что хочет показать место, где спрятан ключ от гаража. Так как меня не было, для встречи с Мухарлямовым прибыл помощник прокурора, совсем еще молодой, неопытный работник, который, выслушав арестованного, разрешил инспектору Усманову и еще одному оперативнику поехать с ним на квартиру, где якобы спрятан ключ. Предстоящая поездка ни у кого не вызвала опасений: оперативники были опытные, оба хорошо владели приемами самбо и каратэ. К тому же с ними находился водитель автомашины — тоже сотрудник милиции.

Приехали. Поставили машину возле подъезда и поднялись на второй этаж. Ничего не подозревая, Усманов протянул Мухарлямову изъятый у него при задержании ключ, и тот начал не спеша открывать дверь.

Усманов и потом не мог объяснить, как все произошло: Мухарлямов, открыв дверь, мгновенно шмыгнул в квартиру и защелкнул изнутри замок. Оперативники сначала растерялись, а потом, опомнившись, начали барабанить по двери кулаками, призывая Мухарлямова к благоразумию. Но тот не отвечал. Оставалось последнее — идти на взлом. Пока искали топор да лом, прошло минут двадцать, не меньше. Когда оперативники взломали дверь, квартира была пуста. С открытого балкона вниз свисала веревка…

Тревогу объявили сразу, но Мухарлямов успел приехать в гараж, и умчаться на своем автомобиле. Куда он держал путь, о чем думал, предпринимая столь рискованный шаг, для нас всех так и осталось тайной.

Машину засекли в двух километрах от города, пустились в погоню. Впереди под горой находилась река. Преследователи надеялись, что беглец не сумеет пробраться к ней. Недалеко, от берега располагался пост ГАИ, закрывавший подступы к разомлевшей под весенним солнцем реки. Но инспектора ГАИ не смогли остановить автомашину, и когда преследователи, спустившись с горы, подкатили к берегу, невдалеке от него на льду зияла полынья, в которой еще продолжала бурлить вода, возвещая об ушедшей на дно автомашине…

Как переживал тогда Усманов! Говорят, в сердцах он даже ударил кулаком по капоту дежурного газика, оставив на нем внушительную вмятину, чем заслужил хорошую трепку от начальника милиции. Во всяком случае, явившись утром следующего дня ко мне в кабинет, он уже не проявлял несдержанности, а просто сидел, повесив нос и нахмурив брови. Я, как мог, утешал его.

— Не печалься, Марат. Это не поможет делу. Неудача, которую мы потерпели, не первая и, надо полагать, не станет последней. Как говорили древние, не тонет только тот, кто всегда сидит на мели…

— Вы это о ком? О нем или обо мне? — угрюмо вопрошал Усманов.

— Конечно, о тебе. А если говорить о нем, то уж лучше сидел бы он на мели…

— Мне тоже так кажется, — утешался инспектор. — И какая муха его укусила?