Шоколад действительно был неплохой. Алексею скормили удвоенную порцию, хоть парень и отнекивался. Но и старшина попробовала. Собственно, в будущем не все так погано, как иногда кажется...

Кажется и не спала. Нет, спала, но час тот промелькнул как секунда. Разбитые 'Хелеус' ничего не показывали. Майор поднял всех без ора, но непреклонно. Сдерживается, гад. Смягчает...

Провокатор он, конечно. По всему видно. Мерзкий тип. Умный и насквозь мерзкий. И ненавидеть его следовало бы сильнее, чем фашистов. Но сильнее, чем гансов и ихнего Гитлера, ненавидеть просто невозможно. Ладно, нужно разобраться. Время еще будет. В чем майор прав - дело до конца доводить нужно. Самолет все-таки не ЭТИ сбили. Незачем им было за Сергеем Вячеславовичем охотиться...

Здесь логика давала сбой. Просто невозможно даже на миг представить, что подполковник Варварин был не тем, кем он был. Советский человек! И попробуйте иное гавкнуть! От него урона немцам побольше, чем от целого танкового полка было. Понятно, санинструктору много знать не положено, но все равно... Разве мог он предателем числиться?

Сука, е... сволочь, ты, майор. Запутал, дерьмом всё облил...

Марина закинула в кузов вещмешок. 'Диверсантка' уже тарахтела, Лешка выковыривал осколки отсутствующего лобового стекла - вечно они в кабине откуда-то появлялись. Топтался рядом с бортом здоровяк старший лейтенант. Должно быть, подсадить хотел. Тварь. Может, он и вообще штабс-лейтенант какой-то?

Шведова вспрыгнула на колесо, стремительно перебралась через борт. Черт с ним, что юбка задралась - только бы не прикасался, урод иномирный. Ряшку нажрал... Всё-таки белогвардейцы они или нет?

Остальные уже загрузились. Майор хозяйственно расстилал телогрейки - захапал обе, вздремнуть собирается. Торчок подмигивал - у кабины трясет меньше, место уже занял. Собственно, Женька тоже туда нацелился. Вот кто он-то такой? Неужели тоже чужой? Но как же в это поверить? Рожа интеллигентная, опять окуляры нацепил, пилотка как из задницы. Москвич, он и есть москвич. Но ТАМ ведь совсем другие должны быть...

- Ты чего, брезгуешь, что ли? - хмуро спросил москвич-переводчик. - Садись посередке, мягче будет. Или мне к борту отсесть?

Марина села на лапник между лейтенантом - то ли своим, то ли чужим, - и надежным Торчком. Павло Захарович скреб щеку, уже щетинистую - по всему видно, принять то, что майор наплел, было нелегко и видавшему виды ефрейтору. Что ж делать-то теперь?

Майор, с удобством устроившийся на лапнике и телогрейках, приоткрыл один глаз:

- Вы беседуйте, не стесняйтесь. Я сплю крепко. Только уж лучше на отвлеченные темы дискутируйте. А то я пугаюсь, когда над головой из нагана шмаляют.

- Спите, Виктор Иванович, какие уж тут разговоры на ходу? - сказал Земляков, устраивая понадежнее винтовку.

В кузов заглянул старший лейтенант:

- Устроились? Можем двигаться?

- Так давно пора, - заметил Попутный, зевая.

Хлопнула дверь, из кабины донеслось:

- Он сказал 'поехали!' и взмахнул рукой. Жми, Леха...

Когда старшина заревела, Женька вообще ничего не понял. Девчонка не плакала, а натурально ревела. Говорят 'в три ручья', так тут все четыре. Потому как и из носа... И эти всхлипы задыхающиеся... Кошмар какой. Уткнулась в плечо Торчку и аж колотит её...

Женька вытащил флягу, но совать воду было нелепо - подавится определенно. Вцепилась в юбку свою - кулак аж белый. Попутный глянул, решил спать дальше.

Не всхлипывала, стонала-задыхалась. Негромко, но прямо хоть вытаскивай 'Лахти' да стреляйся. Торчок что-то бормотал, гладил девчонку по плечу.

- Может, остановимся? - пробормотал Женька, кривясь.

- Та пройдет сейчас. Наш Варварин тож так говаривал. Про 'поехали', да про руку махнувшую... - беспомощно пояснил ефрейтор.

Шведова крепко сунула ему кулаком в живот, всхлипнула особо яростно...

Проскочили хутор, выехали к шоссе, ждали, когда регулировщик разрешит в колону втиснуться, а Шведова все плакала. Обессилила, правда, хлюпала по-простому. Пила из фляжки, зубами звякала, снова хлюпала. Лицо вновь распухло, взрослым, бабьим стало.

- Марин, он не нарочно. Я про Коваленко. У нас так часто говорят, - сказал Женька, вертя в руках старшинскую пилотку. - Фраза просто знаменитая. Её наш первый космонавт скажет. Ну, когда в космос полетит.

- О как, - Торчок покрутил головой. - А оно, наш или ваш взлетел-то?

- Советский.

- Оно и понятно, - Торчок погладил мятый старшинский погон. - Слышь, Мариш, чего мы творили-то.

Шведова только всхлипнула, но Женька, чувствую непонятную обиду, сказал:

- И наши регулярно летают. Стараемся не сдавать позиции.

- Э-э... - ефрейтор лишь махнул рукой.

- Пилотку отдайте, - старшина села, попыталась вытереть красное лицо. Ей слили остатки воды. Шведова утерлась, надела пилотку.

- Уроды вы. Под царским, небось, флагом жопы капиталистам лижете?

- Не знаю, - мрачно сказал Женька. - Он какой был-то, царский-то? Черт, да не смотри на меня так. Я по армейской форме, на головном уборе, вот такую же звезду красную ношу. Пусть и не на пилотке.

- Не хочу об этом, - Шведова яростно вытерла распухший нос. - О другом рассказывай. О нормальном.

- Ну... - Женька посмотрел на часы без стрелок на ее запястье. - Во, могу о часах этих. Можно сказать, лично с эсесмана снял. В Харькове дело было...

Трясло полуторку, пыль садилась серой пудрой, скрипела на зубах. Рассказывал Земляков. Почему-то не о рукопашных схватках с озверевшими эсесами, и не об отчаянном штурме Госпрома. О госпитале сказать захотелось. О том, как вытащили, вывезли раненых, всех, до последнего человека. Как немцы были в двух шагах, а от корпусов Клингородка все отходили набитые ранеными машины и повозки. И каким чудом тот транспорт соскребали со всего города. О Варварине вроде и не упоминал, но ведь понятно. Участвовал. Правильная та операция была. Как 'калька' не выгибайся обратно, как вектор не рыскай, люди-то живы остались.

Ленинград

11:40

Проснулся Женька от дребезжащего звонка - трамвай голосил - битый, мятый, но живой трамвайчик. Вокруг высились стены домов: выбитые стекла, краснеющий под пятнами осыпавшейся штукатурки кирпич, провисшие оборванные провода. "Диверсантка" стояла на перекрестке, пропускала общественный транспорт. Кто-то невидимый бодро и невнятно говорил сверху о литовских партизанских отрядах "Смерть оккупантам", "Вильнюс", "Победа" и имени таинственного Костаса Калинаускаса . Ага, радио, громкоговоритель...

Личный состав спал. Шведова скрутилась клубком, ловко втиснув голову во впадину между вещмешками. Торчок похрапывал, приоткрыв рот с желтоватыми редкими зубами. Женька сел, нащупал свою пилотку, - тьфу, за отворотами красной пыли полно - еще в Выборге стройматериалами запасся.

Попутный приоткрыл глаз:

- Северная Пальмира, Земляков. Досыпай, пока можно.

Спать Женьке больше не хотелось. Сидел у борта, смотрел на малолюдные улицы. В Питере, в смысле, в Ленинграде, Земляков бывал в малолетстве, да и года два назад с предками наведывался - на концерт "Скорпионс" приезжали. Сейчас в серых, пыльных улицах можно было узнать что-то знакомое. Но... Жуткая ведь вещь - Блокада...

"Диверсантка" вывернула к набережной, вдалеке мелькнул купол Исаакиевского собора. Все-таки Питер...

- Ну, что, Женя? Кировская Мариинка ныне, кажется, еще в эвакуации, в Перми "Сусанина" репетирует, посему мы задерживаться не будем. Все равно Ирочка Богачева еще под стол пешком ходит, - бормотал Попутный, поглядывая на изнуренные дома и развалины, и энергично приводя себя в прядок похлопыванием по пухлым щекам, массажем висков и куцых бровей. Огорченно почистил фуражку с заметно вылинявшим околышем. Достал из полевой сумки флакон одеколона - содержимого плескалось чуть на донышке, но заблагоухало изрядно. Хотя букет был сомнительным.