И действительно, инквизиторские пытки давно стали рутинными для Мексики. Когда Франсиске де Карвахал, племяннице Альвару де Лэана из города Могадору [320], в 1589 г. приказали пройти в пыточную камеру, она крикнула: «Убейте меня, казните с помощью гарроты по возможности быстрее, но не раздевайте меня совсем, не срамите!» Затем она добавила: «Я честная женщина и вдова, я не смогу жить с этим дальше в мире и в месте, наполненном святостью!»

Но инквизиторы, разумеется, не обратили никакого внимания на это, сорвали с нее одежды так, что Франсиска Карвахал пыталась прикрывать свою грудь руками. «Все порочно! Порочно все! — рыдала она. — Этот ужас следует считать отпущением моих грехов» [321].

Инквизиторы, обученные не поддаваться на подобные просьбы, вопреки взглядам Боканегра, были далеко не миролюбивыми людьми. Пытая своих заключенных, чтобы те признались в своих идеалах, а также для победы над воображаемыми врагами, они выказывали отсутствие гуманности у них самих. Применение пыток, чтобы обезопасить фантазии о желательном для них посмертии, превратилось в зеркало, куда следовало бы посмотреться всему обществу, чтобы понять масштабы разрастающегося заболевания.

Посреди Атлантического океана из воды выступают пыльные скалы, открывающие перед Европой совершенно иной мир. В конце XVI века дикие склоны вулкана Тенерифе предлагали обзорное место, чтобы взглянуть за океан. Ниже гор, на пустынных склонах, земля позволяла возделывать поля пшеницы, виноградники и сахарный тростник. На плантациях сахарного тростника работали рабы-берберы и волоф, привезенные из Сахары и Сенегала. Они своими мачете рубили сахарный тростник и складывали его стебли, готовые для обработки и отправки в Испанию.

Испанцы завоевали острова у туземного населения в период между 1478 и 1496 гг. Последним пал вулканический остров Тенерифе. К 1500 г. на Канарских островах установился испанский образ жизни — возможно, лишь едва пристойный. Проституция процветала повсюду. Сначала на острове Гран-Канария, а затем и на Тенерифе решили организовать публичные дома. Доходы от них поступали испанскому сообществу на островах [322]. Атмосфера вполне соответствовала этому.

Летописец Абрэ Галиндо рассказал историю Хуана Камачо, который умер на острове Лансароте в 1591 г., предположительно в возрасте 146 лет.

«Я знал его и беседовал с ним много раз, — писал Галиндо. — Хотя он и был таким старым, но не казался сгорбленным стариком. Ходил он прямо. За два года до смерти он женился на молодой женщине, которой было двадцать лет, и у нее родился ребенок от него» [323].

К тому времени на Канарских островах уже давно существовала инквизиция. Основанная в 1504 г., она вначале, как и остальные испанские трибуналы, была сосредоточена на конверсос. В 1526 г. имелось восемь «освобожденных» (переданных в руки светских властей) [324].

Но ко времени глубокой старости Камачо на горизонте появился новый враг. Иноземная угроза теперь исходила не от ренегатов-иудеев, а со стороны английских протестантов. В 1587 г. дело дошло до крайности, нескольких из них бросили в тюрьму инквизиции на острове Пальма.

Благочестивые католики на Канарских островах хорошо понимали тот вред, которые причинили их вере протестанты. Один из свидетелей на суде англичан, отвечая на вопрос, знает ли он, что представляют собой такие еретики, сформулировал свой ответ следующим образом: «Быть протестантом предполагает не слушать литургию и не воровать» [325].

Один из инквизиторов, допрашивая Хью Уингфилда из Ротерхема в октябре 1592 г., заявил: «Церковь в Англии представляет собой не церковь, а чертову синагогу!» [326]

Действительно, католики на этих островах подвергались нападкам и провокациям со стороны одного из заключенных, Джона Смита из Бристоля. Он сказал: «Было бы лучше, если монахи женились, чем сегодня встречаться с одной женщиной, а завтра — с другой» [327].

Инквизиция арестовала Смита вместе с Джоном Голдом, Майклом Джеймсом и Джоном Уэром. Они утверждали, что находились в рыболовной экспедиции около африканского побережья, когда их корабль захватили французские пираты. Англичанам пришлось дрейфовать на борту ялика. Они направились к Канарским островам, а когда находились уже недалеко от острова Фуэртевентура, их снова атаковали французы, бросив на берег ни с чем, оставив только одежду, которая была на них [328].

Голд был тоже из Бристоля, Джеймс — из Корнуолла, а Уэар — из Суонаджа. Их арест пришелся на то время, когда отношения между Филиппом II Испанским и королевой Англии Елизаветой приближались к максимальному напряжению, ровно за год до выхода в море Армады. Инквизиторы почувствовали явный запах крови, хотя Уэар покаялся, что перестал есть мясо во время великого поста, хотя и не потому, что решил, что пост — это святое дело. Просто так приказала королева.

Его приговорили к пыткам. Он не сказал всей правды, ему следовало очистить свои показания от ереси [329].

Уэар явно относился к тому разряду людей, чья протестантская вера не заслуживала пытки потро. Уже находясь в пыточной камере, с руками, привязанными к столу (палач стоял рядом), он начал говорить. Фактически англичанин согласился с тем, что справедливость и сочувствие Святой палаты помогли ему вернуться в истинную веру и стать хорошим христианином. Он заявил, что только после того, как инквизиция бросила его тюрьму, он увидел свет и вернулся в лоно святой Матери-Церкви!

Уэар умолял о прощении. Он согласился, что не сказал всей правды, ибо сам дьявол смущал его.

Инквизиторы решили не пытать его. Вместо этого англичанина приговорили к галерам, где ему предстояло сделаться рабом (подобное часто приравнивалось к смертному приговору).

Уэару удалось бежать, 1 мая 1591 г. его сожгли символически (в изображении) [330].

Реакция Уэара на угрозу пытками не была редкостью. Перед лицом почти невыносимой физической боли, которую могла вызвать инквизиция, многие люди придумывали свои показания. Сталкиваясь с удивительным совпадением, что арестованные под пытками внезапно начинают каяться и выдавать других [331], инквизиторы не сделали вывода, что их жертвы, будучи терроризированными и находясь в беспомощном положении, давали бесполезные или вводящие в заблуждение показания. Наоборот, их рассматривали как людей, которые до сего времени скрывали правду. Это оказалось до некоторой степени гибкой концепцией, имеющей необыкновенную связь с предпочтениями следователя (с тем, что он хотел услышать).

Поэтому догма пытки была простой и неопровержимой. Инквизиторы-то знали, какой должна оказаться правда. Вот и продолжали допрос, пока она не всплывала наружу.

Поэтому, хотя расследователи часто сталкивались с тем, что пытки приводили ровно к противоположному эффекту по сравнению с поставленной целью (получалась ложь, а не правда), это игнорировалось. Уже значительно позднее, в 1774 г., при финальном практическом расследовании («режименто») португальской инквизиции будет признано: «Пытка была самым жестоким способом расследования преступлений, совершенно чуждым благочестивым и милосердным чувствам, а также настроениям Матери-Церкви. Это самый надежный способ наказать слабых и невиновных и спасти закоренелых преступников, добившись только лжи и от одних, и от других» [332].