Некоторое время все были счастливы: земля кормила, скот размножался, подданные царьки сидели тихо, — но уже назревали в стране события, сопоставимые разве что с Великим Октябрьским переворотом в России. Обретя власть, Эхнатон усиленно стал готовить для Египта эпидемию чумы — введение монотеизма. Эхнатон очень хотел, чтобы все думали, как он, и поступали соответственно. Ведь такими людьми управлять куда как легче.

Вопрос «кем стать?», мучающий нас в детстве, для египетских девушек решался посредством четырех вариантов: танцовщицей, жрицей, плакальщицей или акушеркой. Однако обеспечить каждую египтянку восьмичасовой загруженностью по специальности мужчины не могли и поэтому предлагали им по совместительству самую древнейшую профессию, оплачивавшуюся тогда не деньгами (которых еще не было), а браслетами и кольцами. Мужчины преследовали повивальных бабок в неурочное время, напропалую кутили с танцовщицами, из благочестия обхаживали жриц и уходили к небесному отцу, провожаемые толпой рыдающих и рвущих на себе одежды гражданок. Далекие от разврата сельские женщины основное время уделили хозяйству и детям, а в сезон помогали мужу на поле, и лишь спорадически, по общественной необходимости уподобляли себя то плакальщице, то акушерке. Феминистической заразой древние египтянки не страдали. Кроме того, в отличие от наших современниц они мочились стоя (мужчины сидя); по улицам ходили босиком, а обувались только в доме; придя в отчаянье, хватались не за голову, а за уши; наконец, многие египтянки были самые натуральные алкоголички, на пирах они упивались в дым, и их приходилось разносить по домам.

Став супругой фараона, Нефертити больше не ломала голову, пойти ей в танцовщицы или стать жрицей. У нее была единственная должность — служить фараону на один шаг впереди придворных и придворных дам, быть первой женой государства, «госпожой женщин всех», супругой сына Ра.

Как всякой царице, ей выделили собственное хозяйство, размеры которого мы не знаем, но ясно, что это не шесть соток и даже не правительственная дача с пристроенным экологически чистым совхозом. В низовьях Нила располагались виноградники Нефертити (судя по обилию пометок на сосудах — весьма солидные), где-то неподалеку паслись ее стада, собственные корабли везли добро на собственные склады, а под рукой всегда находился собственный казначей и домоправитель в толпе собственной прислуги, писцов и стражи. Таким образом, быт был налажен, спокойствие и размеренность гарантированы, хватало даже любви, хотя муж был очень занят религиозными преобразованиями и строительством новых храмов.

Юношеская затея Эхнатона (ставшая уже наследственной чертой) — поменять всех богов на солнце — по-прежнему свербила эпилептичный мозг фараона. Теперь, получив реальную власть, он перешел в наступление по всему фронту, не замечая сожженных за собой мостов. Напрасно пытался переохотить его отец, напрасно отговаривали придворные, имевшие свои «плюсы» от многобожия, напрасно даже любимый дядя — второй жрец Амона — доказывал Эхнатону идиотизм подобной затеи.

(Примерная речь дяди Аанена на ухо царствующему племяннику:

— Пораскинь мозгами, владыка Верхнего и Нижнего Египта, до чего же ты глуп! Разве народ без тебя не знает, каким богам полезней поклоняться? Логично помолиться крокодилу: он может съесть. Логично приносить дары Нилу: он возьмет да и пересохнет. Даже бога с головой барана (жрецом которого я являюсь) есть смысл уважить хотя бы за то, что вот такой он не от мира сего. Но какое рациональное зерно можно сыскать в солнцепоклонничестве? Разве когда-нибудь солнце не всходило? Или не садилось? Разве подмечали за ним какие-нибудь выкрутасы? Разве выкидывало оно неожиданные коленца на небосводе? Затмения?.. Полная чушь! Их рассчитали две тысячи лет назад на две тысячи лет вперед. Никогда и никого солнце не подводило. Народ тебя не поймет, ты останешься в дураках, а твое имя станет нарицательным.

Но юный Эхнатон не принимал логики и возражений; ответ был один:

— Солнце-Шов [15], отец мой, да ликует он в небесах от даров моих!)

В первые четыре года правления религиозный оппозиционер умудрился четыре раза поссориться с фиванским жречеством. Видимо, жрецы приходили во дворец и грозили фараону небесными карами или обещали оставить его тело без погребения, как до этого успешно пугали Тутмоса VI и Аменхотепа III. («Партбилет на стол!» в тридцать седьмом — подзатыльник рядом с этой угрозой.) Но все было без толку: Эхнатон лишь злился и лез на рожон.

К святая святых — святилищу Амона в Фивах (современный Карнак) — фараон приказал с восточной стороны пристроить Дом Атона, чтобы на рассвете тихой песней и овощными дарами приветствовать подъем любимого отца. В храме возвели более ста колоссов Эхнатона. Народ диву давался, глядя на них: одежда, корона, скрещенные руки с символами власти (плетью и жезлом) — вроде те же, что и прежде, но лицо и тело! Где это видано, чтобы фараона изображали в натуральном виде, как живого и даже внешне неприятного человека! И фараонов и богов испокон века показывали одинаково красивыми, одинаково стилизованными и одинаково идеализированными. Египтолог А. Море оставил нам такое описание внешности фараона: «Это был юноша среднего роста, хрупкого телосложения, с округлыми женоподобными формами. Скульпторы того времени оставили нам правдивые изображения этого андрогина [16], чьи развитые груди, чересчур полные бедра, выпуклые ляжки производят двусмысленное и болезненное впечатление. Не менее своеобразна и голова: слишком нежный овал лица, наклонно посаженные глаза, плавные очертания длинного и тонкого носа, выступающая нижняя губа, удлиненный и скошенный назад череп, который кажется слишком тяжелым для поддерживающей его хрупкой шеи» [17].

На все недоуменные вопросы посетителей Дома Атона скульптор Бек лишь разводил руками: «Меня научил сам царь», — хотя отлично знал, где собака зарыта: если бы Эхнатон не изменил канон и стиль изображений, неграмотный египтянин не уловил бы разницу между Амоном и Атоном. Новая религия требовала новых изобразительных форм, и раз солнце теперь изображают не соколом, а в натуральном обличье — кругом, то почему сын солнца должен был выглядеть неискренне?

Попутно реформатор собирал команду сподвижников. Сообразительные прибежали сами, чувствуя, что атонизм — это всерьез и, по крайней мере, до конца их жизни. Главные скрипки при дворе играли мама Тэйе, воспитатель Эйе и дядя Аанен. Везир Рамес, служивший еще отцу Эхнатона, остался при той же должности. Фиванский князь Пареннефер (вероятно, дальний родственник) назначен хранителем печати и начальником всех работ в Доме Атона. Возглавив экспедицию за камнем для этого храма, он отправился к порогам и с честью выполнил порученное. Тем не менее среди старых знакомых, посещавших все торжественные праздники и официальные попойки во дворце, среди жрецов и писцов найти необходимое число преданных идее Атона лиц оказалось сложно, проще говоря, Эхнатон не верил в их искренность. И реформатор «пошел в народ», предлагая должности мелким помещикам и даже талантливым ремесленникам, напрямую не связанным с амоновским жречеством и дворцом. Яркий пример этому Май — главный зодчий, носитель опахала справа от царя, сказавший о себе так: «Я — бедняк по отцу и матери, создал меня царь, (а раньше) я просил хлеб».

Конечно, среди подобных Май было много отребья, «уверовавшего» в идеалы монотеистической революции исключительно ради материальных благ и ощущения власти. Так было при всех революциях и переворотах. Но кого уж точно нельзя упрекнуть в неискренности — это Нефертити. Неожиданно она оказалась чуть ли не самой ярой приверженкой Атона и его любимицей. Ступая за мужем, на восходе и на закате она правит службу солнцу, ничем не умаляя своего достоинства рядом с сыном Атона. Более того, иногда Нефертити служит солнцу одна или с дочерью, из чего следует, что фараон с царицей жили порознь, каждый — в своих покоях с собственными молельнями, причем дочь (а потом и дочери) находилась с Нефертити.