Возможно, рядом с ним сидел подканцелярист Иван Попов. Он начал служить копиистом в 1714 году в Земской канцелярии, а в 1719-м был среди московских чиновников, отправленных в Санкт-Петербург для определения в штат учреждавшейся там Юстиц-коллегии. В родной город он вернулся спустя шесть лет, будучи переведен в Московский надворный суд. После упразднения этого учреждения в 1727 году Попов был определен в Московскую губернскую канцелярию, где находился «у судных и розыскных дел», а в 1730-м был направлен в Сыскной приказ. В 1731 году «за приказной труд» его повысили до подканцеляриста, но на этом его карьерный рост прекратился, несмотря на то, что в Сыскном приказе его службу ценили (в ведомости 1738 года Попов получил положительную оценку) [93].

Быть может, в этом же повытье исполнял бюрократические обязанности и происходивший из подьяческих детей подканцелярист Василий Болтунов. Он начал службу в 1729 году в Главной дворцовой канцелярии, а спустя три года вырос до подканцеляриста, но в 1739-м попался «в написании себе в Дворцовые волости фальшивого пашпорта». Для следствия его прислали в Сыскной приказ, а пока шло расследование, его труд «за неимением приказных служителей» использовали в канцелярии. 28 декабря 1741 года Болтунов, как и другие канцелярские служащие приказа, расписался в ознакомлении с указом новой императрицы «о сложении доимок и штрафов и об отпущении впадшим в преступления вин»: «Василий Болтунов читал». Видимо, в этот день он размышлял, спасет ли означенный указ его самого от битья кнутом и сибирской ссылки. Спустя несколько дней он подал прошение, в котором попросил в силу «всемилостивейшего указа» освободить его от наказания и определить к делам в Сыскной приказ. Его просьба была удовлетворена: расследование дела приостановили, а самого Василия, выпоров плетьми, оставили служить в приказе подканцеляристом [94].

За соседним столом располагался еще один повытчик — Нефед Попов, старожил Сыскного приказа: он начал службу в 1731 году копиистом, а к сентябрю 1737-го стал канцеляристом и повытчиком. В учреждении его ценили — в ведомости 1738 года напротив его имени стоит оценка: «При делах быть достоин. Порученное ему дело отправляет неленностно, исправно, и никаких страстей, а именно пьянства и других худых поступков за ним не присмотрено» [95]. Возможно, рядом с ним сидел копиист Андрей Боков. Он служил в Сыскном приказе с момента его учреждения — сначала «пищиком», потом копиистом, а в 1733 году «за приказной его труд» определен подканцеляристом. В 1737 году Боков даже возглавлял повытье, но его работой начальство было недовольно: в ведомости 1738 года отмечено: «…за шумством в делах правление слабое имеет». 28 декабря 1741 года Андрей Боков подписывался под сенатскими указами уже как копиист [96].

Тихий и скромный Семен Сизов появился в Сыскном приказе в 1735 году, сначала исполнял обязанности «пищика», а затем копииста. По-видимому, его работой были довольны: и в ведомости 1738 года, и спустя десять лет его оценивали положительно. Но при этом за долгие годы службы он так и не поднялся выше копииста [97].

Его полной противоположностью был молодой и одаренный семнадцатилетний Дмитрий Аверкиев, который в этот день также был в присутствии. Он поступил на службу в Сыскной приказ в 1739 году пятнадцатилетним подростком, сначала исполнял обязанности «пищика», а 23 января 1740 года в Покровском соборе был торжественно приведен к присяге в должности копииста. В том же году Аверкиев стал подканцеляристом, а два года спустя — канцеляристом. В марте 1745 года Московская сенатская контора требовала прислать из Сыскного приказа в Тайную контору двух канцеляристов для следствия о сектантах. Когда Тайная контора забраковала Илью Васильева и Семена Кочукова, в нее были отправлены лучшие канцелярские служители — канцелярист Дмитрий Аверкиев и подканцелярист Алексей Матвеев. А уже в мае 1745 года прокурор Сыскного приказа Н. С. Безобразов жаловался в Сенат: «…когда оные канцелярист и подканцелярист взяты в ту комиссию, на которых почти вся канцелярия и прокурорские дела зависли»; «…без оных канцеляриста и подканцеляриста в Сыскном приказе в произвождении дел чинитца крайняя остановка и челобитчикам немалая волокита, а колодникам долговременное задержание». Короче говоря, Аверкиев, несмотря на молодой возраст, был незаменимым служащим, на котором держалась значительная часть канцелярской работы. Неудивительно, что в 1746 году сразу после возвращения в Сыскной приказ из Комиссии о раскольниках он был повышен до секретаря. В этом же году у него родился первенец. При своем московском доме Дмитрий Аверкиев имел одного дворового, а в Галицком и Ярославском уездах за ним числились 22 крепостные души мужского пола [98].

В интересующий нас момент подканцелярист Дмитрий Аверкиев находился в повытье протоколиста Петра Донского — «сильном звене» канцелярии Сыскного приказа. Под началом Донского служили надежные и ответственные копиисты Алексей Матвеев (рукой которого, как мы помним, и написано доношение Каина), Степан Молчанов, Иван Фомин и пятнадцатилетний копиист Алексей Донской, сын повытчика. Именно этому повытью, работа которого контролировалась секретарем Сергеем Поповым, и было поручено расследование «дела Ивана Каина».

Говоря о канцелярских служащих Сыскного приказа, нельзя не отметить одну немаловажную деталь. Начиная с указа от 23 мая 1726 года мелким чиновникам, производящим дела, не выдавалось жалованье — они должны были «довольствоваться от дел… с челобитчиков, кто что даст по своей воле» [99]. Из приходо-расходных книг Сыскного приказа видно, что жалованье получали и судьи, и заплечные мастера, и сторожа, и прикрепленный священник. Но секретарям, канцеляристам, подканцеляристам и копиистам казна не выплачивала ни копейки вплоть до 1750 года [100].

Некоторые дела позволяют наглядно представить, каким образом канцелярские служители «кормились от дел». Так, летом 1737 года служители дома князя М. В. Долгорукова Матвей Сахаров и Андрей Тумасов привели в Сыскной приказ дворовую «женку» Марфу Герасимову, обвиняемую в поджигательстве. Позднее Матвей Сахаров жаловался, что секретарь Иван Набоков начал его «устращивать» и «приличать в винность», а канцелярист Осип Бровкин на допросе говорил ему туманные слова, которые были похожи на угрозы: «Ты хоть и приводец, а тем и хочешь прав быть». В то время, когда Сахаров и Тумасов доставили преступницу, судьи уже уехали, поэтому секретарь распорядился задержать до утра как обвиняемую, так и обоих «приводцев». На следующий день, когда княжеские слуги уже были из-под караула отпущены и приехали в Сыскной приказ хлопотать о деле, секретарь Иван Набоков вышел в сени и между ними состоялся разговор, который Сахаров передал таким образом: «…просил с него… якобы за труды, и сказал, что де их то дело пахнет рублев пяти и шести, понеже де он по нем, Сахарове, по оному делу старание многое имел. На что де он, Сахаров, сказал, что у него денег нет, и обещал оному Набокову прислать муки две четверти ^{13} . И оной Набоков сказал, чтоб он прислал к нему три четверти. А Тумасову оной Набоков велел ему, Сахарову, молвить, чтоб он ему, Набокову, дал денег. И он де, Сахаров, сказал, что ему, Тумасову, денег взять негде, понеже он человек бедной. И Набоков де послал ево, Сахарова, ко оному Тумасову вторично, и велел как возможно сыскать денег. И оной Тумасов велел ему, Сахарову, сказать, что он тому Набокову челом бьет рублем. И Набоков ему, Сахарову, сказал, чтоб он, Тумасов, принес бы ему… сего июня 13 дня денег два рубли, и в том подтвердил, что он ли, Сахаров, по нем порука? На что он, Сахаров, сказал, что во оном он до сего дня порука… Да велел же оной Набоков, чтоб он, Сахаров, их накормил и купил икры да рыбы, и он, Сахаров, сказал, что де денег при нем не имеетца, а пришлет из двора. И того дня из двора рыбы, да калачей, да кунган пива он, Сахаров, к нему, Набокову, прислал». Секретарь же на допросе и очной ставке утверждал, что просил вовсе не пять рублей, а десять копеек «на пищу», которые Сахаров ему тотчас же дал и при этом задал вопрос: «Долго ль вы здесь пробудете?» — на который получил ответ: «До ночи, только есть будет нечего». Тогда Сахаров пообещал прислать им «из двора пообедать» и в тот же день передал «небольшой кувшинец ботвинья, да небольшое звено белужин на пример фунта три или четыре, да калачей на две копейки, да пива небольшое число, которое он, Набоков, с имеющимся в том приказе дневальными и прочими подьячими и ел» [101].