Так в 1752 году на окраине тогдашней Москвы возник большой тюремный комплекс размерами 56×34 сажени. Столь масштабного места для содержания арестантов ранее в Москве не было. Прямой преемницей Калужского острога станет известная Бутырская тюрьма, спроектированная архитектором М. Ф. Казаковым, которая до наших дней является главным следственным изолятором Москвы. Эпоха, когда сотни человек находились в заключении, претерпевали пытки в Кремле и возле Красной площади, попрошайничали из окон и, закованные в кандалы, в изодранных рубахах выходили просить милостыню, безвозвратно ушла в прошлое.

Однако в интересующий нас период, во времена Ваньки Каина, Сыскной приказ, главный розыскной орган Московского региона, еще располагался на старом месте — на современном Васильевском спуске, в непосредственной близости от кремлевских стен.

Этот день в 1741 году пришелся на понедельник. Тем не менее в Судном приказе, Вотчинной коллегии, Коммерц-коллегии и многих других московских государственных учреждениях он был нерабочим. В рапорте о приходе и выходе присутствующих Юстиц-конторы напротив 25–29 декабря стоит отметка: «Во оные числа заседания не было, а был праздник Рождества Христова, в которые и по Регламенту заседания иметь не велено» [54].

Но в Сыскном приказе 28 декабря было обычным рабочим днем. Судьи — действительный статский советник князь Яков Никитич Кропоткин, коллежский асессор Афанасий Сытин и капитан Андрей Писарев — явились в присутствие к семи часам «по полуночи» и отработали до двух часов «по полудни» [55]. В какое время прибыли на службу другие сотрудники приказа, мы не знаем, но Генеральный регламент предписывал «канцелярским служителям, кроме… воскресных дней и господских праздников, сидеть по вся дни, и съезжаться за час до судей». Скорее всего, это требование соблюдалось, поскольку секретари должны были к приезду судей подготовить доклады, а для этого требовалось присутствие остальных приказных служителей — канцеляристов, подканцеляристов, копиистов и писчиков.

Генеральный регламент 1720 года предусматривал следующий порядок действий по прибытии судей в присутствие: «Сколь скоро коллегиум в вышепомянутое время и часы соберется… то доносит и чтет секретарь всё в надлежащем порядке, а именно нижеписанным образом: перво публичные государственные дела, касающиеся его царского величества интереса, потом приватные дела. При обоих таких управлениях должность чина секретарского в том состоит, что ему на всех приходящих письмах и доношениях номеры подписывать, и на них числа, когда поданы, приписывать, и об оных без всякого подлога или пристрастия по номерам и числам доносить, разве когда дела такие между прочими случатся, которые остановки иметь не могут, но вскоре отправлены быть имеют; и в таком случае порядок оной отставить, и об тех наперед доносить надлежит, которые нужнее».

Хорошо сохранившиеся протокольные книги Сыскного приказа показывают, что служащие главного московского розыскного органа в целом придерживались данного предписания.

В этот день судьи Сыскного приказа заслушали 13 докладов: пять сделал секретарь Сергей Попов, четыре — секретарь Дмитрий Шарапов, три — Иван Богомолов и один — Иван Григоров. По этим докладам присутствующие отдали девять текущих распоряжений и подписали два решительных протокола.

В первую очередь присутствующим доложили о присланных Московской сенатской конторой правительственных указах: о новой форме присяги при определении чиновников в службу, «о сложении доимок и штрафов и об отпущении впадшим в преступления вин», а также касаемо того, «ежели кто имеет деньги или пожитки бывшей фрейлины Юлии» (речь шла о Юлии Менгден, отправившейся в ссылку вместе с семейством свергнутого младенца-императора Ивана Антоновича. — Е.А.). Первые два указа доставил в приказ солдат сенатской роты Иван Лукьянов в пятницу 25 декабря, а последний принес солдат сенатской роты Федор Федоров еще во вторник 22 декабря [56]. Но во вторник присутствовал один князь Яков Кропоткин (остальные судьи заболели), да и тот отъехал рано; в среду присутствия не было, так как судьи были на приеме у турецкого посла, а в пятницу был праздник Рождества Христова. Поэтому так и пролежали эти документы запечатанными до понедельника (распечатывать императорские и сенатские указы имел право только глава государственного учреждения). Главный судья Яков Кропоткин вскрыл пакеты, а секретарь зачитал указы вслух. После прочтения присутствующие отдали распоряжение: «…записать в книгу, взять в приказной стол и сообщить с таковыми присылаемыми указами, и о получении рапортовать, и секретарям и приказным служителям объявить с подпиской», — что и было исполнено. В Московскую сенатскую контору были в тот же день отправлены рапорты о их получении [57].

Канцелярские служащие Сыскного приказа по очереди читали правительственные указы, подписываясь в специальном листе. Эти мелкие чиновники, видимо, не без интереса ознакомились с повелением новой императрицы: «…ежели кто имеет у себя какие пожитки или деньги фрейлины Юлияны Менгденовой, отданные от нее на сохранение или для отвозу и переводу по векселям куда, тако ж буде кто имеет на себе какие долги ее, те б люди объявляли о том… без утайки… под опасением за необъявление жестокого штрафа».

Между тем секретарь Сергей Попов докладывал судьям о поданном челобитье старосты дворцовой деревни Бабье Ожерелье с просьбой вернуть ему под расписку ^{7} содержащегося в Сыскном приказе крестьянина Устина Емельянова для отдачи в рекруты. Судьи распорядились челобитье «записать в книгу, взять к делу и, справясь, доложить». Затем Попов доложил о прошении подканцеляриста конторы иностранных дел Андрея Полозова определить его сына в копиисты Сыскного приказа. Судьи и в отношении этого дела приказали «записать в книгу, взять в приказной стол и, выписав из указов, доложить». Секретарь Иван Богомолов сделал доклад о поданном 22 декабря заявлении полковницы Алены Степановны Хвостовой на своего крепостного Никиту Антипьева, подозреваемого в краже «домовой рухляди». Далее судьи заслушали сообщение о челобитье часовых дел мастера Варлаама Алексеева сына Бункина о краже из его дома настольных часов и приказали: «…приняв пошлины по указу, записать в книгу явочных челобитен впредь для ведома» [58].

Затем другой секретарь, Дмитрий Шарапов, представил к слушанию решительные протоколы по двум делам. Первое дело было заведено по жалобе вдовы княгини Авдотьи Ивановны Одоевской. Ее 23-летний домовой служитель Василий Артамонов в феврале 1741 года написал в господскую вотчину, село Лаву Алатырского уезда, местному колдуну Алексею Зайцеву письмо, в котором просил прислать в Москву (а жил он при своей госпоже в Китай-городе, близ Никольских ворот) «гадательную» книжку и различные травы с причудливыми названиями («Одолен глава», «Иван-змеца», «Кудрява» и пр.). Вскоре колдун сбежал, а в его доме между различными «непотребными письмами» с магическими заговорами было обнаружено и письмо Артамонова. Княгиня была так разгневана, что 17 декабря повелела немедленно отвести дворового слугу в Сыскной приказ, лично подписав челобитье, где обвинила его в «ереси». На допросе Василий признался, что действительно отправил письмо колдуну, но при этом утверждал: «…ереси и еретичества к заговорам и к порче и прочему ничему не умеет». 21 декабря Одоевская челобитьем объявила: «Я, именованная, тому Артамонову розыску (пытки. — Е.А.) не желаю, а оной мой человек подлежит для отдачи за вотчины в рекруты». 28-го судьи Сыскного приказа подписали протокол, по которому следовало Василию Артамонову «учинить наказание, бить плетьми нещадно и, по учинении наказания, взяв с него, Артамонова, приводные деньги, для отдачи в рекруты отдать в дом оной вдове госпоже Одоевской с распиской». В тот же день Артамонов был выпорот в застенке, а затем передан служителю княгини Василию Федорову [59].