Но чаще всего попрошайничество лишь прикрывало еще более заслуживающую порицания деятельность, а во многих случаях и само по себе являлось систематической эксплуатацией доверия людей. В текстах того времени мы можем найти множество рассказов о фальшивых нищих, выставляющих напоказ поддельные увечья и поддельные раны. В королевском указе Карла VII, направленном против «caimans ou belistres» (жуликов), перечислены кое-какие ухищрения, к которым прибегали «мошенники и мошенницы», «притворявшиеся, будто не могут двигать членами, без надобности опиравшиеся на палку и прикидывавшиеся дряхлыми и немощными, изображавшие кровавые раны, паршу, коросту, чесотку, опухоли у детей, налепляя для этого тряпки, разрисовывая кожу шафраном, мукой, кровью и прочими лживыми красками; а также с цепями на руках, обвязанными головами и в грязных, липких, мерзких лохмотьях являвшиеся даже в церковь, и в таком виде они валялись посреди самой большой и людной улицы или на пути у самой большой компании или общества, какие только удавалось найти, например у процессии, и пускали изо рта и ноздрей кровь, сделанную из ягод или киновари, и все это делалось для того, чтобы неправедным образом выманить подаяние, которое причитается истинным Божьим беднякам». Среди всех, притворявшихся нищими, была одна особенно опасная разновидность – «кайманы»: их боялись, потому что они крали детей, уродовали их и калечили, с тем чтобы вернее разжалобить прохожих.

То уважение, каким окружены были паломники, побуждало многих попрошаек взять посох и нашить на одежду ракушки, эмблему Св. Иоанна. Поэтому слово «coquillard» (от «coquille» – ракушка) с начала XV в. приняло уничижительный оттенок, и в конце концов «кокийярами» стали называть организованные шайки преступников. «Египтяне», которые прошли через Францию в 1430 г., уверяли, будто совершают долгое паломничество, предписанное им папой в наказание за то, что прежде они отступились от христианской веры. Некоторые паломники не только попрошайничали, но и торговали драгоценными реликвиями, которые, по их словам, приносили из далеких краев – соломой из Вифлеемских яслей, перьями из крыла архангела Михаила – и о подлинности которых нечего и говорить. Для того чтобы вернее привлечь покупателя и надежнее убедить его в подлинности реликвий, «они оправляли в золото или серебро, или другие металлы, кости, какие им заблагорассудится, и рассказывали людям всякие небылицы, чтобы получать и требовать деньги и другое имущество».

Несмотря на страшные кары, угрожавшие фальшивомонетчикам (их бросали в кипящую воду или масло), огромное разнообразие монет, которые в те времена были в ходу, подталкивало к изготовлению фальшивых денег. Поддельные деньги или предметы (фальшивые слитки, золотые цепочки или пояса) сбывались по искусно разработанному плану: в трактире появлялся «baladeur» (гуляка), который сообщал, что потерял очень дорогую цепь, и горько жаловался на свое невезение; через некоторое время после его ухода появлялся сообщник: он говорил, что нашел золотую цепь и готов дешево ее продать, запрашивая при этом намного меньше ее предполагаемой стоимости. На дне общества существовало и множество других разновидностей «специалистов», перечисленных в королевских указах: взломщики, при помощи отмычки «rossignol» («соловей») вскрывавшие замки и церковные кассы; шулера, игравшие в тавернах в кости из «твердого воска» («forte cire») или поддельные карты; «triacleurs» – шарлатаны, которые торговали чудодейственными мазями, никого ни от чего не вылечившими; «ribbleurs» – преступники, старавшиеся ускользнуть от королевского правосудия, для чего выбривали тонзуру и утверждали, будто подлежат церковному суду. Дело в том, что церковные власти непримиримо требовали выдавать им худших злодеев, если только те ссылались на свое право быть судимыми церковным судом; речь шла не о том, чтобы избавить их от заслуженной кары, но о том, чтобы избежать всякого посягательства на права Церкви. Студенты, «дурные школяры», которых их звание приравнивало в юридическом отношении к духовенству, не преминули этим воспользоваться. В указе Карла VII о пресечении разбоя этим «ribbleurs» посвящен отдельный параграф: «Кроме того, и поскольку в университете, под прикрытием учебы, творятся злые дела, и занимаются этим задиры, называющие себя студентами, беспутные люди, которые только дерутся и развратничают, для прекращения этого всем студентам запрещено иметь при себе оружие или палки, и если таковые обнаружатся, они будут наказаны как миряне. Кроме того, поскольку многие называют себя студентами, не являясь ими, было решено, что все студенты должны иметь письменное подтверждение руководителя колледжа, в котором они учатся, а если они покинут его и перейдут в другой, они должны будут взять у вышеназванного руководителя свидетельство о том, как они учились и сколько времени, иначе такой человек не будет пользоваться привилегиями студента, и, если будет на чем-нибудь пойман, то понесет обычное наказание».

На дне общества, как и в других социальных группах, существовали свои объединения, своя иерархия и свои законы. Нищие «Двора чудес» составляли «Королевство оборванцев» и подчинялись власти своего короля. Наиболее типичный пример организации подобного рода – знаменитая шайка «Кокияйров», которая орудовала в Бургундии и соседних с ней провинциях в середине XV в. и в которую входили не только обычные злоумышленники, но и молодые люди из хороших семей, священники-расстриги и даже почтенные торговцы, скупавшие краденое. Шайка была организована наподобие ремесленного цеха, в ней существовала иерархия мастеров, подмастерьев и учеников, и переход с одной ступени на другую происходил после ряда испытаний, чья трудность постепенно возрастала, а в конце следовало «создать шедевр»: срезать по всем правилам кошелек у женщины, преклонившей колени в церкви; обчистить карманы у манекена, обвешанного бубенчиками, так, чтобы ни один не зазвенел… У «кокийяров» был собственный язык, «жаргон», едва ли не возведенный в литературное достоинство Вийоном в нескольких его балладах – образный язык, на котором вор, срезающий кошельки, именуется «сборщиком винограда», священник с тонзурой – «бритым», а страшные слова заменяются другими: hallegrupвместо «gibet» (виселица), emboureuxвместо «bourreau» (палач).

Что касается «девиц для утех», число которых пропорционально ко всему городскому населению представляется достаточно высоким, то они подчинялись правилам и запретам, исходившим от городской или королевской власти. Как правило, они должны были располагаться на определенных улицах, покидать которые им воспрещалось. Но частые жалобы горожан на несоблюдение этих правил достаточно ясно показывают, что за применением их обычно следили не слишком строго: в 1425 г. прихожане Сен-Мерри жаловались на постоянное присутствие в месте, называвшемся Байбу, «женщин, ведущих дурную и беспутную жизнь», что стесняло идущих в церковь «почтенных, уважаемых и добропорядочных людей». И королевский прево, «решив, что в нашем городе есть множество других мест и площадей, для этого предназначенных, приказал им перебраться на улицу Кур-Робер». «Публичные девки» также подвергались определенным запретам, касающимся одежды. Они не имели права носить одежду или украшения, из-за которых их могли бы принять за честных горожанок; драгоценности, позолоченные пояса, широкие юбки, меховые воротники им носить не полагалось. Но и здесь запреты нарушались, а искушение уподобиться «даме» было сильнее страха перед любым наказанием. В 1427 г. Маленькая Жаннетта предстала перед Парижским Шатле, и там, на глазах у собравшейся толпы, срезали ее «отвернутый» воротник, сняли подбитые беличьим мехом рукава и укоротили шлейф ее упланда; серебряный пояс, который она носила «с излишеством тканей и мехов», был с благотворительными целями передан в госпиталь Отель-Дьё.

Напрасные старания: несколько лет спустя снова пришлось объявлять по всему Парижу, что «развратницы больше не будут носить серебряных поясов, а также отложных воротников и беличьего меха на платье, и будут жить в публичных домах, как в прежние времена…».