Это была не просто резиденция. Она вздымалась, как я уже говорил, над Провенским округом, или бальяжем, который подчинялся Парижскому отделению Ордена, центральному во Французской провинции, подчиненной, как все европейские провинции Ордена тамплиеров, Великому магистру, резиденция которого вместе с его штабом находилась, в соответствии с Уставом, в Святой Земле. Каждая провинция имела своих досмотрщиков (нечто вроде генеральных инспекторов), назначавшихся магистром и его капитулом. Мы дополним, когда придет время, эту несколько схематичную картину.

Идет 1250 год: положим, Жослену двадцать лет. Он крепкий малый, коренастый и статный, у него серые глаза и светлые волосы с рыжеватым оттенком, румянец на лице, хотя уже и с загаром, который он приобрел благодаря жизни на свежем воздухе — можно сказать, благодаря верховой езде. У него плечи кузнеца, проворные и крепкие ноги и та гибкость движений, которая вообще свойственна молодости, но с налетом сдержанности. Его бледный лоб ничем не похож на монашеский лоб, скрытый шевелюрой; это и не лоб мыслителя, но он отражает природный ум. На лице виден намек на золотистую бородку, обрамляющую тяжелый квадратный подбородок, выдающий энергичную натуру, и пушок растущих усов, которые несколько маскируют его алые губы. У него жилистые руки, прекрасно приспособленные для того, чтобы управляться с мечом и держать копье, но, учитывая, сколь они велики и сильны, понимаешь, что при случае они могли бы стать и руками доброго работника. Таков физический облик парня. Он является точным сколком с изображений людей той эпохи, которые предстают перед нами в живописных портретах, высеченных в камне или нарисованных на цветных миниатюрах. Высокий рост и удлиненный профиль — находки скульпторов, ваявших статуи-колонны.

Жослен принадлежит к захудалому роду мелкого провинциального дворянства, даже менее зажиточного, чем большинство буржуа Провена, которого Крестовые походы довели до оскудения и почти полного разорения. Предки Жослена последовали за своими суверенами, графами Шампани и Бри, в Святую Землю. Как и многие им подобные, они наскоро продали, находясь в затруднительном материальном положении, свои лучшие земли и залезли в долги, чтобы собрать необходимые средства на экипировку и содержание оруженосцев, на непомерные издержки путешествия. Ни один из них не обосновался в Святой Земле, не получил в награду добрый фьеф от короля Иерусалимского, графа Эдесского или князя Антиохийского. Возможно, они ничего и не требовали для себя, не питая склонности к интригам. Либо же, тяжело переживая неудачи страны, они, закончив труды и выполнив свою миссию, и не помышляли ни о чем другом, кроме скорейшего возвращения на родину. Не сняв иного урожая, кроме ран, они возвращались бедняками или не возвращались вовсе, пав под сабельными ударами в безвестной битве, или по дороге домой, или встретив смерть в тошнотворной тесноте корабля, набитого паломниками. От одного Крестового похода к другому семья постепенно теряла свое влияние, ибо теперь уже знатность определялась не древностью рода или несением службы, но количеством земель, величиной податей и суммой дохода.

Жослен же был всего-навсего младшим представителем семьи. Все, чем она владела, получил по наследству его старший брат. Младший, согласно распространенному обычаю, был предназначен Церкви. У приходского священника он выучился читать и писать. Он даже немного познал латынь — вполне достаточно, чтобы уразуметь мессу, но не более того. Однако горячая кровь, текущая в его жилах, не позволяла ему довольствоваться жизнью, исполненной прилежания и смирения. Жослен родился воином и всадником. Он это понимал и, возможно, сожалел о своей непригодности для исполнения благочестивой должности в каком-либо богатом приходе. Но это происходило не от недостатка веры — напротив, он всем своим юным сердцем любил Господа Иисуса Христа и Богородицу, но ему нужно было тратить свои силы, скопившиеся благодаря праздности, скакать верхом до изнеможения своего коня. Его единственной и всепоглощающей страстью стала охота, это подобие войны — по крайней мере травля. К тому же голова его была слишком занята подвигами, воспетыми в героических поэмах и обманчивых песнях труверов, и историями о свершениях его предков, которые семейные предания не преминули приукрасить. Он мечтал походить на одного из своих старших родичей, который был свидетелем взятия Иерусалима Готфридом Бульонским. Не будем забывать, что юноша в свои двадцать лет обладал богатым воображением и, согласно потребностям натуры, грезил о великих делах и геройских подвигах. Что его отталкивало и пугало больше всего — как всякого юношу, уроженца любой страны, находящегося в расцвете своей молодости, — так это монотонность повседневной жизни, ежедневные обязанности, превращавшие жизнь в тусклое существование, хотя бы и не лишенное некоторого комфорта. Добавьте к этой естественной предрасположенности предания старины и дух романтизма. Отказавшись стать клириком, но не имея ни гроша за душой, чего мог Жослен ожидать от жизни? Он сделался солдатом, поступил на службу к графу Шампанскому, предки которого всегда покровительствовали его семье и который знал, что эти мелкие дворяне жили здесь с незапамятных времен. Но на что была похожа служба в округе, подчиненном сеньору де Труа, владельцы которого держали некое подобие королевского двора? Можно ли было там отличиться, стоя на страже у ворот, уходя в дозор, следуя в свите графа, когда тот отправлялся в свои владения в Провене, препровождая подозрительных в тюрьму или приговоренных к смерти на виселицу? В том ли состояло предназначение рыцаря? Разумеется, граф в своей милости торжественно произвел его за службу в рыцари и обещал ему выгодный брак. Но стоило ли жениться на дурнушке, чтобы заиметь ренту и блистать в свете? Его влекло иное: очарование Востока, то есть неизведанное. Но, будучи бедняком, мог ли он надеяться попасть за море, если граф не решится стать крестоносцем? Жослен достаточно наслушался разговоров и понимал, что дух Крестовых походов отошел в прошлое. С другой стороны, вращаясь среди знати, он достаточно насмотрелся на их эгоизм и тщеславие. И наконец, его, как и некоторых тамплиеров, постигло несколько любовных неудач, укрепив его раннее презрение к миру. Куртуазная любовь, введенная в моду поэтами, была лишь великосветской игрой, в которую Жослен не желает играть. У него слишком тяжело на душе. Он слишком остро чувствует, сколь не похоже это галантное притворство на обуревавшую его жажду любви, которую он не в состоянии выразить.

Именно в таком состоянии разочарования он познакомился с тамплиерами Провена. Он увидел их, жадно присматривался к ним, когда они входили и выходили из двух своих укрепленных резиденций в Провене. Он наблюдал их выбритые головы и бородатые лица, их туники, украшенные красным крестом, и их белые плащи. Одни из них суетились на рынке, исполняя возложенные на них обязанности, которые Жослену казались таинственными. Другие попарно, верхом на изумительных лошадях сопровождали богатых купцов, возвращавшихся в Париж.

Из любопытства он даже посетил одну из их церквей и присутствовал на службе. После этого тамплиеры заговорили с Жосленом и повели разговор с той учтивостью, которой они славились в тогдашнем мире. Самый старший из них предложил ему отобедать с ними в светлой трапезной. Затем юноша осмотрел резиденцию и ее подсобные помещения. Неизменно с ним беседовали в том же любезном тоне, и, наконец, сам командор проводил его до портала и оказал ему честь, обращаясь с ним не как с бедным рыцарем, но как с равным. Под конец командор сказал, что он, когда был молодым тамплиером, знал отца Жослена, который показал ему пример безукоризненной честности.

В другой раз в том же городе Жослен отважился спросить, как вступить в Орден тамплиеров, сожалея, что может предложить за свой прием лишь немного денег, мельницу и несколько арпанов земли, которые оставил ему в наследство дядя. Храмовник заверил его: Орден не ищет богатств, но жаждет обрести истинные ценности и твердое желание служить. Однако он не стал забегать вперед, что-либо советовать Жослену или влиять на него, и тот, привыкший к солдатской прямоте, был удивлен подобной деликатностью.