КУЗЬМИН. Хозяин-отец. Он лежал на лавке. Сын послал Гузина купить чаю на семь копеек да ситного на три копейки. Когда он все это принес, сыну показалось мало, он потребовал еще, а у Гузина ничего не было. Он с азартом сгреб его за шиворот и давай тузить, а тот барахтаться. Он мне и крикнул: «Подержи его!» Вижу, человека бьют понапрасну. Ну, и не послушался, то есть держать не стал. Тогда отец встал и давай меня самого за это лупить со щеки на щеку, так что я просто ошалел. Еле-еле вырвался от него, выбег из лавки и закричал: «Караул!» Народ сбежался, и битье прекратилось, потому что городовой пришел.

СУДЬЯ ( Екимову-сыну). Что вы на это скажете?

ЕКИМОВ-СЫН. Я послал Гузина за чаем и ситным. Он принес мало, а пазуха у него оттопыривалась. Я и подумал: верно, он за нее спрятал довесок ситного. Подошел к нему, обыскал его и нашел 1 рубль 25 копеек наших денег. Нос он разбил себе сам, когда не давался обыскивать. Ни я, ни тятенька их и пальцем не трогали.

СУДЬЯ. А кто вам дал право самому его обыскивать?

ЕКИМОВ-СЫН. Они у нас живут, и нас же обирают. Выручка не всегда заперта бывает, чуть отвернешься — они и тащат все, что под руку попадет.

ГУЗИН. Неправда, никаких он денег у меня не отнимал и не искал. Все это побиение, напротив, из-за ситного вышло. А коли первостатейные купцы избивают до полусмерти из-за куска хлеба, так что ж это нашему брату за житье на белом свете? Легче уж и совсем умереть. Право.

СУДЬЯ. Какие именно деньги вы, обыскав Гузина, говорите, отняли у него?

ЕКИМОВ-СЫН. Рублевую бумажку да пять пятачков.

СУДЬЯ. Бумажка была новая или старая?

ЕКИМОВ-СЫН. Новенькая.

СУДЬЯ. При ком вы отняли у Гузина деньги?

ЕКИМОВ-СЫН. В лавке был тогда покупатель из Стрельны.

СУДЬЯ. Позовите отца. ( Входит отец.) При вас сын ваш обыскивал Гузина?

ЕКИМОВ-ОТЕЦ. Да, при нас, и отобрал 1 рубль 25 копеек, которые он украл.

СУДЬЯ. Какими деньгами?

ЕКИМОВ-ОТЕЦ. Бумажка и пять пятачков.

СУДЬЯ. Вы это, кажется, подслушали под дверью?

ЕКИМОВ-ОТЕЦ. Разумеется, слушал. Эка важность.

СУДЬЯ. Бумажка была старая или новая?

ЕКИМОВ-ОТЕЦ. Старая, старая.

СУДЬЯ. Был кто-нибудь в лавке в то время, когда сын отнял у Гузина деньги?

ЕКИМОВ-ОТЕЦ. Никого не было посторонних.

СУДЬЯ. Кто может подтвердить, что отнятые у Гузина вашим сыном деньги украдены у вас, а не его собственные?

ЕКИМОВ-ОТЕЦ. Я, моя совесть. А она дороже тысяч. Я — коммерсант.

СУДЬЯ. Вы — обвиняемый и в настоящем случае не можете быть свидетелем.

ЕКИМОВ-ОТЕЦ. Нет, могу. Я — купец, в Думе гласным состою и супротив этих воров, которых надо просто с лица земли стирать, завсегда имею преферанс.

КУЗЬМИН. Никого, решительно никого в те поры в лавке не было и никаких денег никто у меня не отымал.

СУДЬЯ ( Екимову-сыну). Как же и отец ваш, бывши вместе с вами в лавке, тоже говорит, что там никого не было?

ЕКИМОВ-СЫН. От забывчивости тятенька часто говорит и сам не знает что. На него временами такая меланхолия находит.

ЕКИМОВ-ОТЕЦ. Коли тебя обирают, и остервенение найдет. Их колотить и колотить надо, чтобы нонешнюю дурь-то всю из башки вышибить. Без битья нельзя. Что побьешь, то теперича и возьмешь. Потому что разбойники, воры все хозяйское добро растащат, ежели им поблажать.

СУДЬЯ. Еще раз запрещаю называть их ворами. Предлагаю вам выражаться приличнее, не то опять оштрафую. Затем предположим, что у Гузина нашлись деньги. Разве он не мог их накопить, иметь свои?

ЕКИМОВ-ОТЕЦ. Свои?.. Хе-хе-хе! Да откуда ж у этакого лапотника свои деньги? У нас служит, и все, что у него найдем, наше. И сам он весь наш. Так, я полагаю, и должно быть везде.

ГУЗИН. Да ей-же-ей, никаких денег и в помине не было. Вся вина — ситный.

ЕКИМОВ-ОТЕЦ. Врешь, дурак! Не ситный причиной, а потрепал тебя за то, что не воруй, мозгляк!

СУДЬЯ. Угомонитесь же, наконец, или вы снова будете удалены из присутствия за свои непристойности. Неужели не можете говорить без ругательств?

ЕКИМОВ-ОТЕЦ. Не могу, потому такой уж ндрав имею, и они мне не препятствуй — расшибу! Натура горячая, вот что.

КУЗЬМИН. Я просил после драки расчет, паспорт. Отойти хотел, потому как боязно — совсем, пожалуй, убьет когда-нибудь. Так ни того ни другого не дает.

ЕКИМОВ-ОТЕЦ. Да какой же тебе, вору, расчет? Никакого — пойман в краже. А коли пойман, в шею скважину этакую без дальних околичностей. Это будет верней.

СОСЕДНИЙ ТОРГОВЕЦ. Я занимался своим делом. Вдруг слышу, в лавке Екимовых кричат: «Караул!» Выглянул, вижу, оба молодца бегут оттуда всклокоченные, разбитые. Плачут, говорят: хозяева избили. Гузин в крови весь. На их крик народ сбежался, городовой и повел в полицию.

СТОРОЖ У ЛАВОК. Подбежал я к лавке Екимовых на крик «Караул!». Оба молодца были изрядно таки побиты. У Гузина кровь так и лилась изо рта, из носа. Окромя хозяев в лавке никого не видно было. И я, стало быть, думаю, что только они и повинны в побиении ребят.

ГОРОДОВОЙ. Когда меня призвали на шум, оба плакали, жаловались, жаловались, будто их хозяева побили. У одного вся рожа была в крови. На другой день спрашиваю сына хозяина: из-за чего, мол, вы били ребят? Из-за чая, говорит он. Больше я ничего не могу знать-с.

СУДЬЯ ( Екимовым). Виновность ваша теперь совершенно ясна. Оба вами обиженные просят денежного вознаграждения за побои. Какие вы предложите им условия примирения?

ЕКИМОВ-ОТЕЦ. Да никаких! Ни в жизнь! Чтобы я, первогильдейный купец, стал с ними условливаться? Ни за что! Как вам угодно, а только напрасно подняли вы кутерьму из-за таких пустяков. Нечто мои-то слова ничего не стоят? Нет, коли я что говорю, так уж не сумлевайтесь — верно. За себя постою. Так обо мне вся Дума знает.

СУДЬЯ ( мальчикам). Сколько вы просите денег?

ГУЗИН. Сто рублей. Чтобы, значит, до деревни добраться на них.

СУДЬЯ. Этого нельзя, 50 рублей — высшая мера взыскания за бесчестие.

ГУЗИН. Так пускай 50 рублей заплатят.

КУЗЬМИН. И мне тоже 50 рублей.

ЕКИМОВ-ОТЕЦ. Это за то, что за волосы-то подрали — 50 рублей? Ну нет, этому не бывать — жирно больно. По три, по пять рублей на рыло так уж и быть, отпущу. Хоть и не за что, только бы отстать от греха.

Судья постановляет взыскать с отца и сына Екимовых в пользу Гузина — по 20 рублей с каждого и в пользу Кузьмина — по 15 рублей с каждого.

ЕКИМОВ-ОТЕЦ. Что вы, что вы? Да за что ж так много? Нет, это с вашей стороны нехорошо, право. Потому как пять рублей на обоих-то за глаза довольно.

СУДЬЯ. Если вы решением недовольны, можете его обжаловать. Но прошу не рассуждать здесь.

ЕКИМОВ-ОТЕЦ. Не рассуждать! Гм… Да как же молчать, коли сами-то мозгляки плевка не стоят. А тут — 70 рублей заплати. Да этак вы еще больше кляуз размножите. Я и в Думе буду жаловаться. Ворам платить не за что, говорю вам.

СУДЬЯ. Ступайте, ваше дело кончено.

Все выходят. Екимов-отец злобно сверкает глазами и весь дрожит от ярости.

Кража в церкви

Полиция доставила к мировому судье 6-го участка Санкт-Петербурга (1867 год) семнадцатилетнего мещанина Владимирова. В протоколе было изложено, что Владимиров, будучи в церкви у всенощной, вытащил из кармана у Молоткина и Иванова по носовому платку. Он был пойман и приведен в полицию, где при обыске у него нашли еще два платка. На вопрос: «Кому они принадлежат?» Владимиров ответил, что обо всем скажет только судье.

СУДЬЯ. Признаете вы себя виновным в краже во время всенощной платков из карманов?

ВЛАДИМИРОВ. Да, виновен.

СУДЬЯ. Сколько вы украли платков?

ВЛАДИМИРОВ. Четыре.

СУДЬЯ. У кого вы их крали?

ВЛАДИМИРОВ. Не могу знать-с.

МОЛОТКИН. Я пошел прикладываться к образам. В это время он и вытащил у меня платок. Да, должно быть, второпях сунул мне в карман какой-то ключ на веревочке. Я хватился платка, ан вместо него нашел в кармане ключ.