Более интересно и целенаправленно решалась вторая задача — освоение матчасти. Собственно, матчасть — сухое, уставное слово. Его несколько несправедливо применять при рассказе о той технике, которую нам приходилось изучать на полигоне. Конечно, нам повезло. Ведь на полигоне: в его лабораториях, на испытательных стендах, пусковых площадках отрабатывалась современнейшая, уникальная техника — продукт самой передовой по тем временам научной, технической и конструкторской мысли. А отработку этой техники производили ученые, конструкторы, испытатели под руководством Сергея Павловича Королева. Мы, молодые, пока наблюдали за всем этим сложным процессом как бы со стороны и не предполагали, что совсем скоро станем его непосредственными участниками. Помнится, как с большим любопытством и интересом мы рассматривали и даже трогали руками в монтажно-испытательном корпусе площадки № 2 наш первый советский спутник Земли (помните: бип-бип-бип с орбиты?). Правда, это был его дублер, но все равно было приятно, что вот он рядом с тобой. Когда мы, будучи еще в Ростове, летним вечером 1957 года вместе с тысячами ростовчан вышли на набережную Дона посмотреть на пролетавший спутник (его хорошо было видно на фоне темного южного неба), то мы уж точно не предполагали, что придет время и мы сможем этот самый спутник потрогать руками. Если честно, то он на меня поначалу не произвел должного впечатления. Я никак не предполагал, что первый в мире спутник Земли, запуск которого произвел такой фурор в мире, на деле всего лишь маленький блестящий шарик диаметром не более метра, с четырьмя длинными, метра по три, усами — антеннами. Кстати, я долго не мог понять, как же эти пружинные антенны выполняют свои функции, если встречные потоки воздуха должны прижимать их к корпусу спутника. Потом мне популярно объяснили, что на тех высотах, где летают эти спутники, никаких встречных потоков нет, как нет и самой атмосферы. Вот с такого элементарнейшего ликбеза началось мое приобщение к космосу. Успокаивает и тешит лишь мысль, что это было не где-нибудь, а на полигоне, рядом с этим самым первым искусственным спутником нашей планеты.

Ракеты ракетами, служба службой, но мы не забывали и о культурном досуге. Начальству нашему было не до того, как мы проводим свое свободное от службы время. А это — субботний вечер и воскресенье, если ты не в наряде, конечно. Основное культурное субботнее мероприятие — прокрутка в бараке, клубе второй площадки, какого-либо фильма, но явно не из серии «Взято в качестве трофея…», а после этого — здесь же, в зале, танцы. Партнерши — немногочисленные представительницы промышленности и работницы пищеблока. С первой категорией сложновато — мужская половина гражданских командированных от промышленности, изрядно подогретая спиртом, не очень-то подпускала нас к своим коллегам, со второй — значительно проще, но похоже, российские кулинарные техникумы отправляли по разнарядке в казахские степи не самых лучших своих представительниц. Поэтому местные эстеты, любители танцев и утонченной женской красоты (я, естественно, среди них) любыми правдами и неправдами стремились субботний вечер провести в обществе дам площадки № 10. Как правило, мы не успевали на мотовоз, который увозил по домам местных офицеров, поэтому добирались на попутных машинах. Бывало, повезет сразу, а бывало, что и стоишь на бетонке в шинелишке и в брючках навыпуск на пронзительном ветру, пока совсем не окоченеешь, плюнешь на все и вернешься в объятия местного пищеблока. А помню, один раз мы, человек пять, остановили грузовик, дружно забрались в кузов, тесно прижались друг к другу, чтобы не замерзнуть, и мигом домчались до цели — Дома офицеров на десятой площадке. Выходим на свет и к своему ужасу убеждаемся, что мы все с ног до головы, как кочегары, в угольной пыли. Оказывается, этот грузовичок привез уголь для котельной нашей площадки, водитель как-то запамятовал предупредить нас об этом, а мы в темноте и на радостях поначалу и не обратили на это внимания. Культурное мероприятие было сорвано. И еще об одном культпоходе на «десятку» память сохранила зарубку. Со временем практически у каждого из наших любителей танцев на площадке № 10 появилась своя постоянная партнерша (пусть она так называется). Во всяком случае, мы по молодости были уверены, что эта дама сердца неделю сидит у окошка, вздыхает и ждет очередной субботы, когда на попутках примчится ее донжуан. Помнится мне такой случай. В один из очередных «наскоков» на танцплощадку мне удалось познакомиться с девушкой по имени Лида. Естественно, что мы договорились, что продолжим наше томное танго в следующую субботу, в мой очередной приезд. Стал думать, чем отметить это знаменательное событие. А это были времена, когда на полигоне был строжайший «сухой» закон, с промышленниками — держателями спирта, мы еще тесно не контактировали, поэтому для нас, молодежи, это всегда была проблема. Проведя в течение недели сложные временные расчеты, в следующую субботу я был на станции Тюра-Там к тому моменту, когда проходил поезд Москва — Ташкент. Через три часа я был уже в соседнем городке Джусалы. Полчаса на то, чтобы в местном магазине купить пару бутылок портвейна с символическим названием «Лидия», и еще через три часа я уже подходил к танцплощадке, где меня конечно же с нетерпением ждала Лидия. Но увы и ах! — моя бывшая партнерша лихо отплясывала уже с другим лейтенантом. Все мои намеки на возможные сюрпризы, позвякивания драгоценными бутылками не увенчались успехом. Быстро оценив обстановку, я сразу же понял, что мой так хорошо продуманный план рухнул! В условиях острейшего дефицита по женской части это и понятно. Вокруг Лидии неотступно крутилась пара моих приятелей, а теперь уже — конкурентов и гнусных разлучников. Ситуация катастрофическая, я на грани поражения, в голове лихорадочно бродят мысли: самовольно покинул гарнизон, нарушил «сухой» закон, из скудного лейтенантского пайка потратил кучу денег. Факт налицо — я остался с «Лидией», но без Лидии. Печальный каламбур! Согревала лишь мысль, что хоть бутылки сохраню. Вот уж Володя Магичев обрадуется. Скажу, что специально ездил в Джусалы, чтобы доставить ему удовольствие. Вот так мы и веселились — молодые, здоровые, не обремененные еще семейными заботами и житейскими проблемами, жизнерадостные лейтенанты. Фантазии у местных и наших политработников хватало лишь на то, чтобы устраивать различные смотры художественной самодеятельности да вечера семейного отдыха, в простонародье — все те же танцы. Да особо и винить их было не за что. Ни у кого даже и мыслей не было пригласить на полигон на гастроли столичный театр или популярную музыкальную группу. Не положено! Секретно! Ну мы-то ладно. Народ временный, через некоторое время покинем полигон (молодо-зелено! Мы были уверены, что наше постоянное место расположения будет где-то невдалеке от цивилизации!), а каково местным офицерам, о которых никто не знает и к которым никого не пускают. В 1958 году Н. С. Хрущев в одном из своих зарубежных выступлений так сказал о первых ракетчиках, первых испытателях: «…A кто конкретно эти люди — пока широко не известно. Тем, кто создал ракету и искусственные спутники Земли, мы воздвигнем обелиск, золотом напишем их славные имена, чтобы они в веках были известны потомкам. Да, когда придет время, будут опубликованы фотографии и имена этих прославленных людей, и они станут широко известны в народе. Мы очень ценим этих людей, дорожим ими, оберегаем их безопасность…» Хорошие слов а! Вот только с безопасностью можно было бы и послабее. Куда уж безопаснее бескрайние казахские степи и строжайшие запреты на общение с внешним миром!

С большим интересом работали мы, молодые инженеры, в лабораториях и в тематических отделах полигона. От изучения документации мы постепенно переходили непосредственно к технике — приборам, блокам, коммутационным устройствам, бортовым источникам питания, сложному кабельному хозяйству ракеты. Нам это все было очень интересно, мы с удовольствием проводили много времени с офицерами полигона, к которым нас прикрепили, пытаясь познать как можно больше и быстрее все, что касается наших подопечных систем. Наш порыв руководством полигона и нашими командирами был замечен, и вскоре группа молодых специалистов нашей части была допущена к боевым работам — пускам опытных образцов ракет, которые проводились совместными расчетами разработчиков и испытателей полигона. Я был назначен дублером к Александру Поцелуеву. Если честно, все это было более привлекательно, чем проводить политзанятия с солдатами, заниматься обустройством нашей части, мастерить из воздуха агитационные щиты и ходить в наряды. Правда, наш друг и однокурсник Кепов потихонечку стал проявлять командирскую твердость и требовательность. Уж больно резкие переходы — еще полгода назад мы с ним ходили патрулем по центральной ростовской улице Энгельса, которая сейчас Садовая, со знанием дела обсуждали детали, достоинства и недостатки встречных представительниц прекрасного пола, а сегодня он с нами на «вы», а меня публично отчитал за то, что мой подчиненный рядовой заснул на политзанятиях. Я-то здесь при чем! На мое законное и справедливое возмущение товарищ капитан Кепов прочитывал мне маленькое нравоучение, поворачивал «кругом» и отправлял к подчиненному личному составу нести службу дальше и повышать уровень своей боевой и политической подготовки. Со временем все потихонечку уладилось, мы, молодежь, научились разумно сочетать отношения служебные и дружеские. И все же мой командир один раз, по моему глубокому убеждению, сорвался и несправедливо использовал свое служебное положение. Где-то в конце 1958 года прошел слух, что группа специалистов нашей части будет направлена на два-три месяца на практику в организации промышленности, где разрабатывались наши системы. А эти организации почти все расположены в Москве или под Москвой. Вот здорово! Каждый из нас думал, что именно он попадет в заветный список командируемых в Москву. После уже поднадоевшего полигона с занудой Кеповым — попасть домой, к маме с папой, отоспаться и отъесться, нормально помыться в ванне, пощеголять в гражданском платье (лейтенантская форма уже стала обыденной, серой и скучной). Мы начинали бредить этой поездкой, особенно москвичи, прикидывали, анализировали, кто может поехать, а кто — нет. Вот, например, я — система стабилизации сложнейшая, на полигоне ее не освоишь, в Москве проблем с жильем не будет, подчиненного личного состава — кот наплакал. У Батюни те же убедительные доводы (жить он будет у меня). Ну не Кепову же ехать в Москву, когда у него на плечах большое хозяйство, десятки офицеров и солдат, которыми надо же кому-то командовать. Так мы рассуждали с Батюней по вечерам, валяясь на кроватях после ужина. Как всегда наши доводы совпали с мнением начальства: я, Батюня и Юра Лупинос едем в Москву, Кепов остается с любимым личным составам. Все правильно и справедливо. Стали готовиться к поездке. Но как-то за неделю до этого долгожданного события, в субботу, мы закончили занятия с нашими расчетами где-то минут на 20–30 раньше, чем это положено (суббота ведь!), и со спокойной совестью разбрелись по своим баракам готовиться к вечерним культурным мероприятиям. И вдруг открывается дверь в нашу комнату, на пороге — сам капитан Кепов! «За срыв занятий объявляю вам двое суток ареста с содержанием на гауптвахте. В Москву вы не поедете». Я даже в первые мгновения и не понял, что эта его пламенная речь предназначалась для меня. А когда понял, то уже моего бывшего ростовского приятеля и след простыл — побоялся адекватной реакции с моей стороны, которую, я не сомневаюсь, поддержали бы не только словами, но и активными действиями мои товарищи по комнате и почти коллеги по командировке. Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Что делать, куда бежать, кому жаловаться, когда все начальство разбрелось на выходные по своим баракам, землянкам, квартирам. Положение аховое. Москва растворяется в дымке казахских горизонтов. Все едут, а я нет! — эта мысль убивала меня наповал, был бы под рукой пистолет, я бы, наверное, произвел роковой выстрел с единственной светлой мыслью, что за это Кепов получит не двое суток гауптвахты, а несколько лет тюрьмы. Ни о каких танцульках в клубе не могло быть и речи, вся энергия моя была направлена на посылку проклятий и угроз в сторону Кепова и проработку вариантов выхода из создавшегося критического (катастрофического!!!) положения. Так в муках и терзаниях, в жалости к самому себе и сетовании на несправедливости и несовершенство советской военной доктрины я провел два дня и одну бессонную ночь. За это время похудел, наверное, на пару килограммов. К утру понедельника я принял несколько оригинальное, но, думаю, правильное решение — пошел к замполиту капитану Морозову. Суть моей сбивчивой, но пламенной речи: «Отец родной! Наша партийная совесть! Не допусти разгула тирании во вверенном вам подразделении, защити ветерана партии, не дай потерять веру в справедливость, останови беззаконие! Спаси Буиновского! Если он не поедет в Москву изучать новую матчасть, то уровень боевой и политической подготовкй нашего горячо любимого подразделения резко снизится!» Все это было выпалено на одном дыхании, вперемежку со сдерживаемыми рыданиями (почти настоящими) и должно было произвести надлежащий эффект. В конце своей пламенной речи я, по-моему, действительно чуть не захлюпал носом и проникновенно попросил отпустить меня к папе с мамой. Не знаю, что больше подействовало на нашего добрейшего дядьку — замполита — личное ли обращение ветерана партии (не у всякого члена партии полтора года кандидатского стажа), или просто жалко стало сопливого парнишку, но Морозов обещал разобраться. Это — почти победа! Еще пара дней волнений и ожиданий — и вот справедливое, гуманное решение командования: взыскание — двое суток ареста — остается, но без отсидки, в Москву пусть едет. Вот так, Кепов! Не надо было будить во мне зверя! Со временем наши отношения с Кеповым наладились. Более того, еще даже до нашей командировки мы как-то собрались у нас в комнате, распили с трудом добытую бутылку спирта, с пониманием выслушали взволнованную речь Кепова, с сочувствием отнеслись к его проблемам (и в Москву хочется, и командовать нравится) и серьезно восприняли его обещание снять при первой же возможности с меня это несправедливое взыскание. На чем и разошлись. Толя Кепов оказался обязательным товарищем. Как-то подходит ко мне и сообщает радостную весть, что он снял с меня взыскание. Пришлось опять бежать к промышленникам клянчить очередную бутылку спирта. А вот пять лет спустя, когда я был уже в Звездном городке, меня вызвал начальник отдела кадров и, несколько смутившись, спросил, почему у меня есть неснятое взыскание (все те же двое суток гауптвахты!). Я удивился, стал тихим добрым словом вспоминать Кепова, его заверения и обещания, незаконно распитую бутылку спирта. А кадровик разволновался по другой причине: в отряд космонавтов попал человек с низкими моральными качествами, почти уголовник. Как же это он пропустил?! После долгих обсуждений мы с кадровиком приняли правильное решение — по обоюдному согласию сняли с меня взыскание, сделав соответствующую отписку в моей карточке взысканий и поощрений. По инерции хотел опять сбегать за бутылкой, но вовремя вспомнил, кто я теперь и что этот мой благородный порыв может обойтись мне боком. Почему этот случай с Кеповым вызвал у меня такую волну воспоминаний? Все очень просто! За 35 лет моей службы это единственное взыскание, записанное в моей учетной карточке, при наличии в ней более 50 поощрений от командиров различных уровней, вплоть до министра обороны.