Гораздо благополучнее прошел праздник в марте 1294 года по случаю встречи во Флоренции юного французского принца Карла-Мартеля Анжуйского, старшего сына Карла II, короля Неаполитанского. Данте участвовал в торжествах и неоднократно вспоминал впоследствии о дружбе, завязавшейся между ним и юным Карлом-Мартелем. «Меня любил ты, — говорит принц поэту, — с нежностью не тщетной» (Рай, VIII, 55).

Однако дух экономии, присущий флорентийцам, был несовместим со столь безумными тратами, и в 1325 году было принято постановление о наказании участников «веселых компаний» численностью более двенадцати человек денежным штрафом.

Постоянными компаньонами патрициев и богатых горожан в этих увеселениях были жонглеры ( uomini di corte, giullari) и шуты ( buffoni), приезжавшие со всей Италии. Некоторые из них оставили след в литературе, например, Марко Ломбардец, которого Данте упоминает в «Чистилище» (XVI, 46) среди гневливых и который разрешил для него сомнение доктринального порядка. Следует различать жонглеров и шутов. Первые нередко были людьми благовоспитанными и образованными, которых принимали при дворах правителей и ценили за хорошие манеры, литературный или артистический талант и которые могли, как Марко Ломбардец, стать друзьями и советниками сеньоров, дававших им приют. Таким был Чакко, которого Данте поместил в «Ад» (VI, 49 и след.), где он несет наказание за грех чревоугодия, являясь единственным из всех обреченных на адовы муки, «к кому Данте выказывает некоторое сострадание». [90]Таков и Гульельмо Борсиере, также помещенный Данте в «Ад» (XVI, 70): как рассказывает Боккаччо, тот получил превосходное воспитание и зарабатывал свой хлеб тем, что мирил друг с другом знатные семейства и устраивал свадьбы, а также «увеселял удрученные сердца приятными и добропорядочными рассказами, побуждая их на добрые дела». [91]

Шуты, гистрионы, жонглеры, фокусники, мимы и певцы, исполнявшие фривольные и сатирические песенки, — все эти люди скрашивали долгие вечера знати и богатых горожан. Их небезобидные проделки порой вызывали к ним ненависть. Правители Флоренции старались их держать подальше от дворцов подеста и капитана народа. Эта мера предосторожности диктовалась осознанием угрозы, исходившей от острых на язык жонглеров и шутов, способных, как опасались, поколебать общественный порядок и подорвать авторитет правителей, не без основания подозревавших их в симпатиях к гибеллинам.

Страсть к азартным играм была столь сильна, что ни церковные запреты, ни постановления светских властей, грозившие денежными штрафами и тюремным заключением, не могли ни искоренить, ни хотя бы обуздать ее. Бывало, что играли даже в Баптистерии. Данте рассказывает о самой популярной игре — в кости ( zara). [92]Эта игра пришла от арабов (арабское слово zahrозначает «игральная кость»; отсюда и слово «азарт»), В нее играли двумя или тремя костями, которые метали на стол и объявляли выпавшие числа. Выигрывал тот, у кого выпадало большее число, а проигравший платил столько монет, сколько составляла разница в числах. Считались недействительными числа, соответствовавшие минимальным и максимальным комбинациям, например 3, 4, 17, 18 в игре с тремя костями и 2, 3, 11, 12 в игре с двумя костями. Эта игра могла разорить, порой проигрывали последнюю рубашку, приданое дочерей и даже самого себя. Образы таких проигравшихся неудачников нарисовал Данте:

(Чистилище, VI, 1–9)

Менее безобидной, но более живописной была игра в мушку. Каждый игрок бросал перед собой монету; тот, на чью монету садилась муха, выигрывал. При этом не обходилось без мошенничества: чтобы приманить муху к своей монете, ее смазывали чем-нибудь сладким!

Были известны и шахматы, играть в которые дозволялось только в общественных местах. Данте, упомянув о них («И множились несметней их огни, чем шахматное поле, множась вдвое». Рай, XXVIII, 92–93), показал, что ему известна восточная сказка о том, как изобретатель этой игры представлял ее персидскому шаху, запросив в качестве награды пшеничные зерна в геометрической прогрессии: одно зерно на первую клетку, два на вторую, четыре на третью и так далее. Шах опрометчиво согласился, и «всего урожая его государства не хватило, чтобы уплатить обещанное: около двадцати квинтиллионов зерен».

Зато карточных игр современники Данте не знали.

В цивилизации, ритм которой подчинен «времени купца», [93]в интересующую нас эпоху уже не совпадающему со «временем Церкви», но и не отделенному от него полностью, за основу рабочего дня принимается световой день, от восхода до заката солнца. Поскольку ни индивидуальных, ни башенных механических часов еще нет (во Флоренции первые появились в 1354 году), сигнал к началу и окончанию рабочего дня подают колокола церквей. «В целом рабочее время было временем экономики, еще определявшейся аграрными ритмами, неспешной, не гнавшейся за точностью, не заботившейся о росте производительности, и временем адекватного ей общества, скромного и умеренного, без чрезмерных аппетитов, нетребовательного, мало способного к усилиям ради количественных показателей». [94]Интересующая нас эпоха как раз и является переходной ко «времени купца». Уже в период «с X до конца XIII века происходит эволюция одного из элементов суточной хронологии. Нона, первоначально находившаяся около наших современных 2 часов пополудни, постепенно перемещается к полудню». [95]Перемещение ноны, о причинах которого специалисты спорят, создает «важный элемент ритма рабочего времени — появляется понятие „середина рабочего дня“, утвердившееся именно в XIV веке». [96]

Рассмотрим этот процесс детально. Рабочий день начинается, когда колокол звонит первый канонический час, иначе говоря, на рассвете. В это время женщины выходят из церкви после заутрени и возвращаются по домам, чтобы начать рабочий день, по продолжительности, если не по напряженности, не уступавший рабочему дню мужчин. А те направляются в лавки и мастерские, расположенные, как правило, поблизости от дома, — кроме тех, кто приходит на работу из ближайших к городу деревень. Мужчины, возможно, приступают работать, даже не позавтракав: когда колокола звонят третий канонический час, они делают перерыв, чтобы перекусить. Относительно продолжительности перерыва мнения исследователей расходятся. Вероятнее всего, это короткая пауза в работе, а более продолжительный перерыв делают около полудня, подкрепляются основательнее и предаются, по крайней мере летом, дневному отдыху. Необычный феномен, противоречащий нашим представлениям: «Работники требовали увеличения продолжительности рабочего дня». [97]На самом деле это способ увеличить заработную плату: получить что-то вроде современной компенсации за сверхурочную работу. Факт, который доказывает, что рабочий день у лиц наемного труда, в частности на стройке, не был столь продолжительным, как некоторые думают. Достаточно представить долготу светового дня зимой и вспомнить, что ночная работа строго запрещалась. Правда, летом световой день длиннее, но именно поэтому имел смысл дневной послеобеденный отдых, продолжавшийся от двух до трех часов. Как бы то ни было, рабочий день (количество часов которого существенно менялось в зависимости от времени года) во Флоренции времен Данте был гораздо дольше, чем в наши дни. Не случайно в конце XIV века «именно продолжительность рабочего дня — а не размер заработной платы — станет причиной, толкавшей работников на борьбу с работодателями». [98]Широкое распространение механических часов, отсчитывающих шестьдесят минут в час, приведет к более напряженному трудовому ритму, чем было прежде. Однако «время, связанное с природными ритмами, аграрной трудовой деятельностью и религиозной практикой, еще долго определяло ритм жизни». [99]