В начале века монастыри по-прежнему занимали обширные территории. Огромные сады, окружавшие их постройки, весной и летом источали свежесть и восхитительные ароматы. Здесь, вдали от городского шума, царили доброта и покой. И душа обретала мир и утешение.

Религиозные общины оказывали сильное влияние на занятия людей и на экономическую жизнь района в целом. Монахини из Нотр-Дам-де-Сион снискали особое уважение в глазах коммерсантов: торговцы мясом, фруктами или хлебом кичились своими осторожными и придирчивыми клиентками. Обслуживать их означало нечто сравнимое с выполнением поручения, возложенного двором Ее Величества английской королевы. В монастырь отправляли лучший товар и по умеренным ценам. Более того, монахиням не приходилось утруждать себя хождением за покупками - каждое утро к ним приходили осведомиться об их потребностях.

Даже отдаленный «Бон-Марше» своим процветанием во многом обязан этим консервативным покупательницам, безразличным к модам и новшествам, но очень требовательным к качеству товара. К сожалению, со временем однообразие вкусов монахинь повредило репутации магазина, постепенно потерявшего свою былую привлекательность.

Небольшая деталь: как и везде, монастыри способствовали появлению таких «губительных» для мелких грешников мест, как пирожковые и кондитерские. Будто случайно, одна из лучших кондитерских Парижа находилась в начале улицы Нотр-Дам-де-Шам - в двух шагах от обители назаретянок.

Еще одну важную сторону жизни района составляли учебные заведения. Если в те ясные довоенные дни еще не существовало лицея на улице Хейгенс, то коллеж «Станислав» издавна занимал дом 22 по улице Нотр-Дам-де-Шам, а на другом ее конце находилась Эльзасская школа, вызывавшая некоторое подозрение у консерваторов, несмотря на свое название. Воспитанник «Станислава» Роже Уайльд вспоминал, как однажды ему довелось прислуживать на мессе вместе с сыном учебного надзирателя, и звали его Шарль де Голль… Должно быть, дело происходило в 1904 году, когда де Голль получил степень бакалавра. Ему исполнилось тогда четырнадцать лет.

Эльзасская школа имела еще один выход на улицу д'Асса. Почти напротив находилась клиника Тарнье, тоже значительное явление монпарнасской истории, тут рожали бесчисленные подружки художников. Именно здесь появилось на свет двое детей Модильяни: непризнанный им сын Джеральд, родившийся в результате недолгого знакомства со студенткой Симоной Тиру, или «Канадкой», как ее называли во всех кафе Вавена, и дочь Жанна - плод его отчаянной любви к миниатюрной Жанне Эбютерн, легендарному «Кокосовому орешку», последовавшей в мир иной вскоре после него. Нельзя также не включить в эту панораму довоенного Монпарнаса старое южное кладбище - огромный прямоугольник между улицами Фруадво, Щелчер и бульварами Эдгара Кине и Распай, где все было связано с печальными обрядами: там находилось бюро похоронных услуг, работали цветочники, садоводы, обязанные содержать могилы в порядке, мраморщики, бальзамировщики и… бистро, специализировавшиеся на поминальных банкетах, куда родственники и друзья приходили, чтобы слегка развеять грусть, после прощания с близким человеком. Дух этих заведений мало способствовал скорби и печали, так что некоторые поминки проходили не в пример легкомысленно: ощущалась близость улицы де-ла-Гэте - «улицы Веселья»…

Кладбище не представляло особого интереса, как, например, Пер-Лашез или кладбище Монмартра, но, тем не менее, служило местом воскресных семейных прогулок. Сюда приходили посмотреть разве что на надгробие на могиле четырех сержантов Ла-Рошели возле Мулен-де-ла-Шарите. Пока Поль Леото жил на Монпарнасе, он постоянно посещал это грустное место; он любил возвращаться к могилам Мари Дорваль, Бодлера, на самом деле покоившегося не там, где значится его имя, а немного поодаль, возле своей матери и отчима, генерала Опика; трагической актрисы Агар, Катулла Мендеса, Франсуа Коппе, старого парижанина, милого и веселого, чье имя увековечено в названии кафе, что внизу бульвара Монпарнас.

В этом тихом районе, населенном преподавателями, рантье, ремесленниками, монахинями, кучерами и крестьянами, имелся и свой уголок фривольной, даже распутной жизни - «горячая улица», добропорядочные граждане упоминали о ней лишь намеками, словно о постыдной болезни: улица Веселья, чье название уже само звучало, как вызов. И правда, это была вызывающе веселая улица со своими театрами, танцплощадками, кафешантанами, яркими огнями, что так контрастировали с мраком соседних улиц, с людской многоголосицей, оркестрами бродячих музыкантов, балаганными зазывалами (словно во времена Табарена, актеры перед спектаклем все еще устраивали представления на балконе «Бобино»), и проститутками, щедро поставляемыми Бретанью. Сойдя с поезда, они едва успевали сделать шаг-другой, как уже оказывались на «рабочем месте», некоторые даже не удосуживались снять кружевные чепчики.

Начиная с XVIII века, когда кабаре и танцплощадки расположились за чертой города, вне сферы деятельности генеральных откупщиков, улица превратилась в место кутежей. Возникла она благодаря громадным налогам на вина и другие алкогольные напитки, ввозимые в Париж, ибо за пределами налоговой зоны кабатчики освобождались от уплаты налогов. В течение XIX века возле кабаков обосновались театры и танцплощадки, завлекавшие посетителей. Вот так, можно сказать, в чистом поле, и появилась улица Веселья, к 1914 году ставшая притягательным центром Монпарнаса. Уже тогда существовали находящиеся здесь сегодня театры «Монпарнас», «Гэте-Монпарнас», казино «Монпарнас» и, конечно же, «Бобино», знаменитое «Бобино», где уже целый век выступают и рождаются звезды мюзик-холла. Вокруг этой небольшой территории роились кафе, бары, лотки с мороженым, рестораны, народные танцплощадки, лотки с грудами устриц и других моллюсков, жареным картофелем и каштанами. И если перестала существовать пивная «Ганглофф» - конвейер прохладительных напитков, потребителей которых оглушал рев шарманки, во всю мощь игравшей мотивы «Корневильских колоколов» или «Свадьбы Жанне», то кафе «Тысячи колонн», расположенное на месте сельского танцзала, и танцзал «Констан» по-прежнему открывают свои двери на углу грязной Вандамской улицы, которая выглядит особенно убого на фоне башни Мен-Монпарнас. Правда, здесь больше не звучит музыка Оффенбаха или Планкета. Напротив - ресторан «Маркизские острова», пользовавшийся расположением Аполлинера и Сальмона, и сегодня предлагает ряды моллюсков в обрамлении даров моря, а вот кондитерская «Белый кролик», настоящий кремовый дворец, закрылась в 1958 году. Вся улица со своими торговцами обувью, шляпными магазинчиками, ювелирами, парикмахерами-парфюмерами, несмотря на огни и кричащие прилавки, являет собой образец нищенского изобилия, если так можно выразиться. По сравнению с 1914 годом население здесь не изменилось: домохозяйки, спешащие за покупками, консьержки, выметающие мусор, волокиты из квартала Плезанс, случайные прохожие, торговцы, клошары, лжехиппи, побирающиеся в определенных местах в зависимости от дня, часа и притока людей… А также я - человек, проходящий, держа нос по ветру и вдыхающий запахи прошлого.

Тогда, как и сегодня, эта улица, тихая днем, оживала к вечеру, когда уличную тьму освещали своим зеленоватым светом фонари Ауэра. По субботам это было похоже на взрыв.

Театры - билеты в них продавались по весьма умеренным ценам: от 9 до 15 су за место - в 1905 году представляли очень схожие между собой спектакли. В «Бобино», в «1эте-Монпарнас» спектакль состоял из смеси скетчей и пения, следовавших друг за другом куплетистов, как в больших кафешантанах Монмартра, а также уличных певцов, рассказчиц, разных кривляк, чудаков, эпилептиков, юных ура-патриотов, шансонье-анархистов, насмехавшихся над добродетельными буржуа. Монтегю, звезда казино «Монпарнас» (им, говорят, восхищался Ленин), слыл королем жанра, «Стейнленом песни». В своих несложных, но потрясающих душу сценках и песенках он пылко протестовал против буржуазного общества III Республики. Изумительный мим, он мог перевоплощаться то в очкастого и пузатого буржуа, то в недалекого кюре, рабочего, адъютанта, полицейского, круглого дурака, оглоушенного мужлана… В августе 1914-го после долгого пребывания в префектуре полиции он едва избежал заключения в Сайте. Приняли решение запретить ему петь. Но все вышло совсем не так, как полагали… Видя, что побоище приобретает всемирный характер, он сделался поборником объединительного шовинизма и здорово удивил всех, неожиданно провозгласив: «Всю свою жизнь я защищал несчастных, теперь же буду защищать всю Францию, ибо она вся несчастна!»- и вернулся на подмостки. И те, кто еще совсем недавно горячо аплодировал его антимилитаристским речам, горячо аплодировали его патриотизму.