Не надо думать, будто все эти персонажи — порождение невежества и кошмарных снов. В их возвышении было нечто весьма сходное с тем, как выдвинулись многие разбойничьи атаманы на средневековом Западе. Не знай мы, что Бертран Дюгесклен или, к примеру, Глэй-Эквин, по дивной формулировке Р. Верселя, были «генералиссимусами всех бандитов Франции и Наварры», мы, пожалуй, сочли бы их плодом воображения поэтов и романистов XIV века Народы Европы задолго до Робин Гуда породили и восславили бродячих рыцарей, мстителей, поборников справедливости или просто честолюбцев.

Вокруг микенского героя, предводителя, словно нарочно созданного для приключенческих рассказов, сплачивалась небольшая компания искателей фортуны, а иногда он и сам подбирал себе спутников. В пограничных районах, где все они сначала прятались от правосудия, эти люди совершали различные преступления. Они грабили и требовали выкупа за пленников, словом, вели войну по своему усмотрению. Никакой стратегии у разбойников не было, а тактика ограничивалась засадами, ловушками, налетом и поспешным отступлением. В случае победы слава банды росла. Если же все заканчивалось провалом, главаря и его подручных называли так, как они того заслуживали, — грабителями. Успех привлекал к атаману новых сторонников со всей Греции и даже из Малой Азии. Любая крупная банда, желавшая обеспечить себе независимость, в конце XIII века должна была организоваться по образцу регулярной армии — не только ввести строгую иерархию и дисциплину, но, главное, обзавестись интендантством, транспортом, группой прорицателей и целителей, певцов и торговцев. Среди семерых вождей, объединившихся против Фив, были потомственный прорицатель Амфиарай и «мастер огня» Канапей.

Но процветание разбойничьей шайки порождало и возникновение соперничающих банд. Начинались стычки. На всем долгом пути из Трезены в Элевсин юному Тесею не раз пришлось меряться силой с разбойниками. Одни терзали странников — разрывали их на части или сбрасывали со скалы, другие ограничивались грабежом. Садизм некоторых атаманов сродни садизму эпических поэтов.

Регулярные войска (назовем их полицией) были почти бессильны против партизан, живущих в лесах. Даже наиболее мощные и хорошо организованные государства не могли придумать ничего лучше, кроме как попытаться запереть их в горах или взять на службу, то есть сделать наемниками, предоставив наделы обрабатываемой земли и привилегии, а в крайнем случае — отправить за границу. Мессению на протяжении всего XIII века терзали и обирали банды, пока не был сожжен ее последний дворец. Письменное доказательство тому есть на табличках из малых и крупных поселений. Официально около 1220 года таковых насчитывалось 16: 9 — во Внутренней провинции, до склонов горы Эгола, 7 — во Внешней провинции, или Загорье. Правда, список привычных названий, упоминаемых в нескольких документах, невелик. В других документах значатся названия малоизвестные и неизвестные вовсе. Изменения главным образом затрагивали Внешнюю провинцию, долину Памиса и склоны Тайгета. Сведения, касающиеся сбора налога на золото ( PY, Jo438), довольно запутанные: Лавратия и Замевия, земли, переданные во временное пользование, уступают Итереве или Атеревии (владения Атрея?) и Тинвазии. Вдобавок создается впечатление, что гарнизонами командовали по нескольку кураторов одновременно.

Когда эпопея сообщает нам, что «Его Могущество» Геракл (типичный главарь банды) жестоко теснил элейцев, а его присные или потомки, Гераклиды, в конце концов изгнали ахейцев со своих земель, это не просто легенда. Наиболее вероятное объяснение конфликта — своего рода гражданская война, вспыхнувшая на закате микенской цивилизации. Таблички из Пилоса показывают, насколько беззащитными чувствовали себя мелкие государства Пелопоннеса при подобных соседях. В борьбе регулярных войск и партизан последнее слово оставалось за вторыми. Если использовать спортивные термины, то можно сказать, что любители одолели профессионалов.

Геракл со товарищи обосновывается то в Фивах, то в Элиде, то в Пилосе, поступает на службу к разным монархам, «женится» на Деянире, дочери царя Калидона, грабит окрестности Дельф, становится наемником в Азии (отсюда — все легенды, связанные с первой Троянской войной, битвой с амазонками и рабством у Омфалы). Закончил герой самым жалким образом — погиб в мелкой стычке с другими разбойниками на границах Дориды, к западу от Фермопил. Враги — партизаны или ратники царей Фракии и Эхалии, окружили массив Эты, где укрывался Геракл, и подожгли заросли. Потом замечательный погребальный костер на горе Эта восславят как апофеоз героя. После смерти Геракла остались разрозненные отряды, рассчитывавшие на минутную оплошность, слабость и отсутствие микенских царьков, чтобы вторгнуться на их земли, спалить деревни, угнать скот, а если повезет — занять их крепости.

Приблизительно то же можно сказать и о великих завоевателях — Персее, Беллерофонте, Ясоне и Тесее, коих легенда посылает служить в далекие земли, обычно — в Азию. И впрямь, почему бы не сдать внаем мечи, луки и прочее оружие? Не зря ведь хеттский царь пенял владыке «ахиявов» на главарей банд, явившихся в его страну искать убежища. История явно подтверждает сведения эпоса. При таком положении дел понятно, что наемничество немногочисленных ахейских «героев», сражавшихся на стороне тех или иных царьков Мизии, Лидии, Карии или Ликии, приносило Греции куда больше выгод, чем неудобств. Они везли домой то, в чем государство более всего нуждалось: золото, драгоценности, специи, благовония, предметы роскоши, а заодно прихватывали с собой умелых ремесленников, жрецов, музыкантов, писцов. Те, кто в юности были всего-навсего разбойниками и бандитами, сколотив состояние, превращались в образец для подражания и добрых гениев Отечества. Поэты у лагерных костров славили победы и подвиги великих героев прошлого.

Я долго общался с пастухами Балкан и Крита, а потому с полным основанием могу заявить, что эпическая поэзия родилась не в салоне или уединенных покоях микенского дворца, но в горах, у источников, где утоляли жажду герои древности и их молодцы. Еще в 1958 году я слышал, как в горах Арголиды простой народ чествует Геракла. Это был уже не грабитель и полузверь, то есть лицо историческое, а, как во времена великих трагических поэтов — храбрец, поборник справедливости, на которого угнетенный народ возлагает все надежды. В общем, герой-цивилизатор, полубог, сражавшийся с самим Аресом, богом войны.

В этом и заключался парадокс разлагающей активности, каковой явилась война для микенского мира в период его расцвета: давая волю самому яростному индивидуализму, вплоть до разрушения структур цивилизации, она больше сделала для развития отношений между людьми, и в конечном счете — гуманизма, чем все политические, экономические и общественные установления того времени. Родившись из охоты и игры, война превратилась в особого рода культуру и спорт. Мы обязаны этому миру бойцов, солдат и воинов, регулярных ратников и партизан победами духовного порядка, надгробными панегириками, легшими в основу грандиозных спортивных состязаний. Плодородны могилы великих мертвецов! В Фивах вокруг гробницы Эдипа, авантюриста, ставшего царем и погибшего от удара копья («Илиада», XXIII, 678–680), собирались плакальщицы и жрецы, совершавшие жертвоприношения, и старая царица, которая могла бы быть его матерью, и сыновья, готовые вцепиться друг другу в глотку. Вот умолкают последние взывания, последние крики и вопли скорби, и тогда кто-то, певец и прорицатель (почему даже не слепец Тиресий?), заводит песнь, величая победы усопшего героя. Каждый год воины будут приходить на его могилу, дабы заклать жертвы или сделать возлияния, и уже другие певцы подхватят и расцветят первоначально горестную песнь. Они сделают из Эдипа великого отшельника гор Фокиды и Беотии, страдальца, мудреца, мученика за правое дело, полубога. Эти бесконечно повторяемые жалобные песни породят часть фиванского эпического цикла — «Эдиподию» и станут источником бесчисленных трагических сюжетов. Аналогичным образом Геродот («История», V, 67) показывает нам, каким поклонением древние обитатели Сикиона окружали героя Адраста, предводителя экспедиции Семерых против Фив: «Среди иных воздаваемых ему почестей, трагические хоры пели о его несчастной судьбе. Дионису почестей не воздавали. Все они предназначались Адрасту». К трагическим хорам гений греков присовокупит диалог — и родится трагедия.