Так каким же великим событием, очевидно, был тот день в начале лета, когда в каждом из тысяч стад пастух заваливал первого барана и, пока двое помощников держали животное за ноги, быстро снимал шерсть, poka, бронзовым лезвием, начиная с живота и ног и заканчивая шеей! Черную и желтую шерсть, грязную от навоза и пота, сворачивали в тюки, нагружали на спины осликов и мулов и медленно, но верно, по горным тропам, доставляли к месту назначения — в «районный центр». Там свою долю взимали чиновники царя, жрецы, главы общин, сукновалы, а счетоводы и их секретари суровым оком надзирали за точностью расчетов. Была ли эта «сходка», akora, праздником, давшим впоследствии имя общинной площади, центру политической жизни греческого полиса? Или ее принимали как тяжкое испытание?

Так или иначе, пастухи продолжали трудиться на горных лугах. В августе их начинало беспокоить и появление первых проплешин на пастбищах. Для беременных самок и нездоровых самцов надо было искать более свежие и зеленые места, потому что отныне животным требовалось значительно больше воды и пищи. Для осенней подпитки и ягнения стада возвращались на давно покинутые пастбища. Тогда же маркировали особей, которых дома рассчитывали принести в жертву, — старых, больных, ненужных. Изучение костей, найденных в пещерах побережья, показало, что две трети их принадлежали козлятам и ягнятам. Микенцы, по всей видимости, предпочитали нежное мясо. Мелкие косточки часто сохраняли для игры, метания жребия и прорицаний. В часы досуга, пока животные мирно пережевывали жвачку, старшие пастухи затевали игры, ведь среди подпасков было полным-полно детей. Начинались состязания по борьбе, бегу и скалолазанию. Старшие учили молодежь плести корзины, вырезать из дерева и шить, ибо на альпийских лугах пастухам всегда нужны корзины, сосуды, посохи, метательное оружие, силки и, конечно, одежда, которая была бы непохожа на лохмотья. Кроме того, ребят приучали разбираться в камнях, травах, животных и знакомили с искусством отгонять злых духов и избегать их тенет. Юнцам показывали, как высечь огонь, потерев две палочки. Им пели о деяниях богов и героев, некогда живших среди таких же пастухов, — об Аполлоне, Гермесе, Геракле, Амфионе, Зете и Орфее, причем певцы сами аккомпанировали себе на дудочках, сирингах или флейтах Пана, сделанных из стеблей тростника разной длины, а в Аркадии — частенько на семи-восьмиструнных лирах. Дека этой своеобразной гитары делалась из панциря черепахи, а изогнутые бока — из козьих рогов. Как говорит автор «Гимна Гермесу»: «Под перстами его инструмент издавать стал дивные звуки». Значение музыки и пения в пастушеском мире переоценить невозможно, тем более что оно подтверждается многими свидетельствами. Искусство не просто рассеивало грусть, задавало ритм работе, успокаивало и исцеляло, оно поддерживало воинственный дух народа и его жизнерадостность. Вспомним, что единственное из всех искусств — пение — не стало исключительной прерогативой аристократии, а оно способно выразить все — от сатиры до любви.

Во многих государствах микенской Греции даже царские сыновья не брезговали воспитанием в пастушьих школах. Войдя в пещеру циклопа Полифема, сын Лаэрта был «Никем», в пещере же он обрел имя и стал «кем-то», а именно — Одиссеем. Как бы то ни было, в каждом государстве пастухи представляли собой силу, с которой правителям приходилось считаться, а в XIII веке до н. э. — искать согласия. Царь Одиссей, прячущийся у своего могущественного свинопаса, Эвмея, — не только образ, но и символ. Всегда готовые подняться в горы и со всем имуществом перейти границу, равно как захватить обработанные земли или с оружием в руках затаиться в непролазных дебрях, часто укрывавшие бандитов, а то и участников грабежей, пастыри стад не раз становились предводителями людских сообществ.

По последним сведениям, именно скотоводы микенского мира обеспечили ему процветание, но они же принесли и погибель. Без конца увеличивая поголовье стад из экономических соображений (главным образом — ради мяса и шерсти), хозяева дворцов подписали себе смертный приговор. Они не только позволили животным обглодать огромные лесные массивы, ускорив тем самым гибель лесов и эрозию почвы, но вместе с кочевым образом жизни и дальними перегонами скота дали возможность расцвести духу независимости, над которыми их чиновники и налоговое ведомство не имели никакой власти. Есть все основания полагать, что легендарные дорийцы, или «пришельцы из страны лесов», коим приписывают низвержение стольких династий на Пелопоннесе и на островах, были ни больше ни меньше как пастухи. История, обновляя свой ход, сделает позднее пастухов Эпира, а еще позже — клефтов Пинда хозяевами Греции. Известен диалог двух пастухов-сфакиотов, глядевших на равнину с Белых гор: «Думаешь, у людей там, внизу, есть душа?» — «Ну, старина, если и да, то она должна быть совсем маленькой — как у птицы».

В начале ноября, когда пастухи собирались в обратный путь — к своим овчарням на побережье, огромная блеющая пыльная туча натыкалась на людей в коротких черных, синих или коричневых туниках. Это дровосеки, durutomo, как называют их глиняные таблички. Именно они бронзовыми топорами или двуручными пилами валили лес для кораблей и домов. Стволы рубили в двух-трех футах от земли. Простояв года два, если корни были в полном порядке, такой высокий пень пропитывался смолой, превращаясь в невероятной прочности маслянистый блок. Тогда его выкорчевывали, теслом расщепляли на части и получали готовые факелы или смолистые дрова разной длины и толщины. Бродячие пастухи хранили у себя в хижинах внушительный запас подобных «спичек», dawo(i). Если их поднести к тлеющему под пеплом угольку, огонь вспыхнет немедленно. На полях собирались также смолокуры — они под корень срубали остатки сосен и елей. Внутри, в самой сердцевине пней, скапливалась чистая смола, из которой на слабом огне мастера варили вар, pissa, выпаривая из смолы жидкость. Этим варом конопатили корабли, запечатывали сосуды, делали всякого рода пластыри, использовавшиеся как для лечения, так и для удаления волос.

В лесной чаще рядом с дровосеками и смолокурами работали и угольщики. Прикрыв костры из бревен слоем земли, они изготовляли древесный уголь для литейщиков и кузнецов.

В поисках ценных минералов рудознатцам приходилось немало побегать по сланцевым и гранитным горам. Как и золотодобытчики, эти люди никому не рассказывали, куда держат путь. И каждый таился от себе подобных. Обычно рудознатец работал на царя или главаря банды, поскольку и тому и другому во что бы то ни стало требовались бронза, свинец и драгоценные металлы. С птичьего полета мы уже видели, где работали «геологи» эллинского мира. В XIII веке до н. э. никаких подземных рудников не существовало. Не было и самого понятия «металл». Оно возникло лишь еще через тысячу лет. А пока рудознатцы довольствовались тем, что собирали с земли или откалывали мотыгой большие зеленые, красные или синие камни, khalikes, слово того же корня, что и khalkos, медь. Они собирали и тяжелые булыжники грязно-серого цвета, называемые в дворцовых архивах moriwodo, в этих невзрачных на вид каменюгах содержалось много серебра и свинца. А еще киркой разбивали скалы из белого кварца, испещренного золотистыми искорками. Эти осколки обрабатывались каждый в отдельности, но всем им предстояло пройти четыре операции: тщательную сортировку, дробление, после которого камень превращался в пыль, промывку, удалявшую все лишнее, прокаливание на древесном огне под сильным напором воздуха. Драгоценные металлы извлекали купелированием, а медь — многократным прокаливанием в низкой печи вместе с древесным углем и содержащими кремний веществами. Печь представляла собой круглую каменную конструкцию, изнутри обмазанную глиной, с подом и двумя напоминающими меха покрышками — одной, снабженной бычьими шкурами, для продува, а второй — для тяги. Металл плавился при температуре 1083 градуса и вытекал в песчаный карман в передней части печи. Помощники мастера вычищали шлак и щипцами удаляли окалину с поверхности металла. Если мастер хотел получить медный колчедан или ковелит, то штейн, или природный слиток черной меди, очищали порошком древесного угля, мало-помалу избавляя медь от примеси серы. Так зеленый или золотистый камень, созданный природой, поочередно превращался то в черную лепешку, то в белую лаву, то в красный и живой металл. Известно, что раскопки на морском дне, проводившиеся напротив мыса Хелидония в Ликии, выявили любопытный факт: странствующие кузнецы путешествовали вместе с инструментами, старыми плавильными котлами, кусочками чистого металла и небольшим количеством олова. Последнее, если добавить его к красной меди в пропорции 10:100, давало лучшую в мире бронзу. Касситерит в Грецию везли из Малой Азии, Сирии и Финикии — не из Корнуолла же или Нижней Бретани доставлять его в караваны, не так ли?