Но не тут-то было! Мадлен уже сам решил, как распорядиться свалившимся на его голову счастьем. Он мечтал о совсем другой жизни. Он решил купить ту самую ферму, описание которой мы уже видели, и спокойно предаваться любимым занятиям: садоводству, рыбалке и охоте.

Как видим, Мадлен не преуспевал как лавочник, но тем не менее хозяин из него получился хороший. Все дальнейшее развитие действия романа сводится к состязанию двух стилей жизни: ведь у Мадлена, как и у Пелюша, есть своя жизненная философия, и он не считает идеалом людей, «обрекающих себя на бесконечные, неустанные труды, заботы и тревоги лишь с единственной целью увеличить свое сокровище, столь же бесполезное в их руках, как мешок с устрицами, содержимое которого они так никогда бы и не отведали; сокровище, от которого смерть отрывает их в тот момент, когда ее меньше всего ждут, так и не давая хоть на миг познать его истинную цену» (Ч. I, II).

Пелюш указывает Мадлену на дверь, а тот хохочет, и его уверенность в своей правоте начинает исподволь подтачивать счастье Пелюша.

«Он пожимал плечами, смеялся от жалости, громко разговаривал сам с собой, размышляя о том, как мало значения рассудительный человек должен придавать мнению такого неразумного человека, как Мадлен; но несмотря на все это, несмотря на сознание своего превосходства, ему никак не удавалось освободиться от этого навязчивого воспоминания. (…)

Сидел ли Пелюш не шелохнувшись, пристально глядя в свой гроссбух и, судя по виду, целиком погрузившись в стратегические комбинации доходов и расходов, или же, казалось, был поглощен разбором продукции своих мастерских, в его голове билась лишь одна идея фикс: потребовать от своего интеллекта новые аргументы, которые с еще большей убедительностью доказали бы ему, что его коммерческий фанатизм был самым ярким проявлением физического и морального блаженства на этой земле!

Но увы! Боги, чья божественная сущность подвергается сомнению, перестают быть богами» (Ч. I, III).

Будучи человеком принципа, Пелюш решил все-таки доказать Мадлену свое превосходство, победив его на его собственной территории: то есть приехать к нему в гости и показать, что умеет общаться не только с гроссбухом. Поездка Пелюша, судя по всему, входила в замыслы Провидения, ибо достойный лавочник неожиданно для себя выиграл в лотерею охотничье ружье. Теперь уже нельзя было не поехать. Так Пелюш и отправился к другу с твердым намерением одержать победу и… проиграл. Зато выиграла его дочь, нашедшая себе достойного и благородного жениха. Да и Мадлен проявил-таки недюжинные способности коммерсанта (в которых Дюма был уверен с самого начала), обеспечив состояние жениха (своего племянника) удачной торговлей природным известняком.

Мораль романа: не в деньгах счастье, но они могут быть для счастья необходимы; или: следует зарабатывать, чтобы жить, а не жить, чтобы зарабатывать. И еще: не может быть хорошим коммерсант, который не хочет знать ничего другого, кроме своей коммерции. Рачительные хозяева, думающие не только о доходах, в романах Дюма процветают. Ведь помешанный на деньгах трактирщик или лавочник выплескивает из ванны ребенка вместе с водой: он забывает о том, что торговля процветает лишь тогда, когда с хозяином приятно иметь дело.

К числу тех, кто не забывает об этом, относится, например, маэстро Пастрини, хозяин римской гостиницы «Лондон», в которой во время карнавала останавливаются Монте-Кристо, Альбер де Морсер и Франц д’Эпине. Пастрини — сама услужливость, но услужливость рачительного хозяина, знающего, что радушие окупается. Он готов извиниться за любую оплошность своих слуг, старается, насколько возможно, выполнить все желания постояльцев, служит им переводчиком. К тому же он явно стремится «поддержать достоинство столицы христианского мира в глазах приезжих» («Граф Монте-Кристо». Ч. И, XII) и не боится показать постояльцам свое недовольство, если те задели его честь или честь его любимого города. Кроме того, Пастрини умеет общаться с представителями разных сословий: от богатых и знатных путешественников до римских разбойников, с которыми явно ведет свои дела. Это уже неузколобый Пелюш, он — мастер своего дела, недаром слово «маэстро» сопровождает его во всех главах романа, где он появляется.

Есть асы коммерческого дела и в исторических романах Дюма. Например, мэтр Бономе, само имя которого [52]сразу располагает в пользу трактирщика. Бономе — хозяин «Рога изобилия», что стоял на улице Сен-Жак против монастыря Св. Бенедикта («Графиня де Монсоро», «Сорок пять»). Заведение сие процветало и усердно посещалось школярами и монахами. Благоразумный мэтр Клод Бономе обеспечивал своим посетителям максимум комфорта и независимости. В комнатах за перегородкой клиенты могли спокойно поговорить. Кроме того, завсегдатаи имели право лично спуститься в погреб и выбрать приглянувшееся вино (как видим, принцип самообслуживания имел приверженцев и в XVI веке).

Мэтр Бономе — образец смирения. «Хозяин заведения был занят чтением какой-то божественной книги, в то время как целое озеро масла, заключенное в берегах огромной сковороды, терпеливо томилось, ожидая, пока температура не поднимется до градуса, который позволил бы положить на сковороду обвалянных в муке мерланов» («Графиня де Монсоро». Ч. I, XVIII). Однако он легко отвлекается от чтения, чтобы пожелать «доброго вечера и доброго аппетита» каждому посетителю, многих из которых, например Шико и Горанфло, давно и хорошо знает. По первому знаку мэтр Бономе к услугам своих гостей. Он старается угодить всем, никого ни о чем не расспрашивая и не удивляясь. Но все же у доброго трактирщика были свои предпочтения:

«Бономе… почитал людей шпаги, это была его слабость, привычка, почерпнутая им в квартале, на который не распространялась бдительность городских властей и который находился под влиянием мирных бенедиктинцев.

И действительно, если в этом славном кабачке затевалась какая-нибудь ссора, то не успевали еще пойти за швейцарцами или стрелками ночной стражи, как в игру уже вступали шпаги, причем так, что проткнуто оказывалось немало камзолов. Подобные злоключения происходили с Бономе раз семь или восемь, обходясь ему по сто ливров. Он и почитал людей шпаги по принципу, — страх рождает почтение.

Что до прочих посетителей «Рога изобилия» — школяров, писцов, монахов и торговцев, то с ними Бономе справлялся один. Он уже приобрел некоторую известность за свое умение нахлобучивать оловянное ведерко на голову буянов или нечестных потребителей. За эту решительность в обращении на его стороне всегда оказывались некоторые кабацкие столпы, которых он выбирал среди наиболее сильных молодцов из соседних лавок.

В общем же, его вино… славилось своим качеством и крепостью, его снисходительность к некоторым посетителям, пользовавшимся у него кредитом, была общеизвестна, и благодаря всему этому его не совсем обычные повадки ни у кого не вызывали ропота» («Сорок пять». Ч. Ill, XVII).

Среди людей шпаги у Бономе тоже были свои любимцы, например Шико. В ситуации, когда Шико запирается в кабинете вместе с серьезным противником, Бономе явно на его стороне:

«Кабатчик подслушивал у двери, до него донеслись и шум отодвигаемого стола, опрокинутых скамей, и звон клинков, и, наконец, стук от падения грузного тела. Зная по опыту, (…) каковы по характеру люди военные вообще, а Шико в частности, достойный господин Бономе отлично угадал все, что произошло. Не знал он только одного — кто из противников пал.

К чести мэтра Бономе надо сказать, что лицо его осветилось искренней радостью, когда он услышал голос Шико и увидел, что дверь ему открывает гасконец.

Шико, от которого ничего не ускользало, заметил это выражение, и им овладело благодарное чувство к трактирщику» («Сорок пять». Ч. Ill, XVIII).

Выясняется, что в случае необходимости почтенный трактирщик умеет даже обработать легкую рану. Но основная забота Бономе — найти способ выпутаться из тяжелой ситуации, избежать скандала и — не дай бог! — штрафа или серьезного обвинения. Трактирщик хоть и рад тому, что Шико остался цел, сам факт, что его заведение стало местом серьезной драки, ему совершенно не по душе. И уж сам он наверняка ни в какую драку и тем более драку политическую не полезет.