Черчилль решил захлопнуть свою дверь перед Гамильтоном, Галифаксом и прочими отпрысками семейства Чемберленов, тем более что впереди уже маячит союз с Россией и Америкой. Кроме того, у него есть «Ультра» (о чем Гесс не знает) и он поддерживает отношения, — которые пока складываются непросто, — с «Черной капеллой». Навязчивые предложения Гитлера (в данном случае переданные через Гесса), которые делались еще в довоенный период, его больше не интересуют. Да и дела в Англии теперь идут не так плохо. Надо показать Гитлеру (опять-таки через Гесса) свое презрение. Гесса внезапно объявляют «сумасшедшим», хотя до тех пор он был совершенно здоров. Может быть, ему предложили выступить на Би-би-си или в другом месте, а он высокомерно отказался? Его превратят в безумца или фантазера, не заботясь о том, что это полностью противоречит всему, что известно о нем и о высших берлинских чиновниках вообще. В результате Гитлер станет заложником, вынужденным играть свою роль до конца, — независимо от того, действовал ли Гесс по собственному побуждению (что представляется не очень логичным) или по согласованию с фюрером. Англичане с легкостью убедят журналистов Германии, а потом и всего мира в том, что Гесс страдает от комплекса неудовлетворенности; ему припишут лунатизм, его бросят в тюрьму, где за ним будут постоянно наблюдать психиатры. Он будет отбывать заключение (лишенный возможности какого бы то ни было общения, подобно Железной Маске) в крепости Шпандау, где и закончит свои дни в восьмидесятых годах. [189]Вместо него официальным наследником Гитлера станет Мартин Борман. [190]

Гитлер, по логике вещей, после скандала с Гессом должен был бы устремиться на Средний Восток, вступить в смертельную схватку с Британской империей. У него еще было время изменить свои планы. Советовали ли ему его генералы поступить именно так? Они все уже находились на Восточном фронте. В воскресенье, 22 июня 1941 года, в 3.40 утра, немецкая армия, до тех пор непобедимая, вторглась на территорию СССР. Немцы захватили все мосты на границе; сотни советских самолетов были уничтожены прямо на аэродромах; 100 тысяч советских солдат стали пленниками, целые армии попали в окружение. «Мы закончим войну за четырнадцать дней, быстрее, чем в Польше», — говорит теперь Гальдер. Кто-то из русского генерального штаба звонит в приграничные города, уже захваченные врагом, и, слыша немецкую речь, извиняется: «Это ошибка, служащие министерства иностранных дел уверяют нас, что мы связались с Вильгельмштрассе, с Берлином». Очевидно, никто не осмеливается сообщить о случившемся Сталину. Или он уже все знает? Может, он пытается заманить немцев в ловушку? Кто здесь обманщик и кто — обманутый? Ярко освещенный скорый поезд «Москва — Берлин» следует своим обычным курсом, а навстречу ему уже движутся (на Брест-Литовск) немецкие танки. Русская артиллерия молчит; люди безропотно позволяют себя убивать: они думают, что, по мнению Сталина, происходящее сейчас — это всего лишь недоразумение. Наконец какой-то генерал (этот эпизод известен нам со слов американского журналиста) запрашивает Москву: «Немцы нас обстреливают — что делать?» Проходит три часа; советское радио, как обычно, в течение пятнадцати минут «передает утреннюю гимнастику». О вторжении «фашистских войск» сообщат только в 12.24, более чем через девять часов после начала войны! И только 3 июля по радио выступит Сталин. Обратившись к своим соотечественникам со словами «Братья и сестры!», он призовет их объединиться против общего врага. Его призыв услышат. «Молниеносная война», вопреки планам Гитлера, не будет выиграна немцами за 14 дней. Только в конце лета группа армий под командованием фельдмаршала фон Бока — 14 бронетанковых дивизий, восемь механизированных дивизий, 44 пехотные дивизии — подойдет к Смоленску, отстоящему от Москвы на 320 километров.

На севере Ленинград в течение 900 дней будет выдерживать блокаду — пока его не освободит Красная армия. Иногда голодающие жители города будут питаться трупами. Сотрудники СД отреагируют на это известие так: «Мясо русских, должно быть, имеет неплохой вкус».

«Я решил стереть Ленинград с лица земли», — скажет Гитлер. 8 октября, через несколько дней после взятия Орла войсками Гудериана (3 октября), он объявит по радио: «Сегодня я безоговорочно утверждаю, что наш восточный враг побежден и более никогда не поднимется. Мы заняли часть советской территории, по размерам вдвое превосходящую рейх». Однако немецкие генералы, находящиеся на фронте, сомневаются в том, что победа будет одержана до зимы. Если они и совершили колоссальную ошибку, то осознали ее уже через несколько недель.

В ставке Верховного командования вермахта начинаются разговоры в духе: «Мы об этом предупреждали…» И дело даже не в том, что генерал Блюментрит, [191]отчитываясь о битве за Минск, будет ссылаться на «высокий моральный дух» советских солдат и говорить, что ни с чем подобным ему еще не приходилось сталкиваться. Гальдер отметит: «Мы основывали свои расчеты на том, что противник располагает 200 дивизиями, но уже сегодня знаем о существовании, по крайней мере, 360 дивизий». Рундштедт выскажется еще более резко: «Мы стали жертвами тотальной промывки мозгов, которой занимались и Гитлер, и Сталин. До настоящего времени наши танкисты считали себя непобедимыми, но сейчас они столкнулись с «Т-34», «бронированным ужасом» для наших экипажей». Русская авиация перешла к активным действиям именно в тот момент, когда немецкий фронт удалился от своих тыловых баз. На юге Украина уже завоевана, но Клейст [192]признает: «Никакой настоящей революции здесь не предвидится». Он считает, что эсэсовцы, вводя режим террора, тем самым подталкивают украинцев к сопротивлению, вместо того чтобы сделать их своими союзниками. Фюрер желает любой ценой взять Москву: «Стоит один раз пнуть ногой эту гнилую дверь, и она развалится». гудериан уже в шестидесяти километрах от Кремля. Сталин поднимается на трибуну заснеженного Мавзолея и наблюдает, как отправляются на фронт только что вышедшие из заводских ворот танки.

«Дороги Кавказа открыты перед нами», — заявляет Геббельс в Берлине, в речи, которую транслирует государственное радио. Через четыре дня Ростов вновь переходит к русским — после грандиозной битвы, в результате которой Третий рейх впервые за свою историю терпит серьезное поражение на суше. Рундштедт отступает на 80 километров и устанавливает зимнюю линию фронта. Его отстраняют от командования. Гудериан комментирует эту ситуацию таю «В Ростове я узрел слова МЕНЕ, МЕНЕ, ТЕКЕЛ, УПАРСИН, которые некогда появились на стенах Вавилона». [193]Рундштедт иронизирует: «Я и не знал, что Гудериан — такой образованный человек». Потом приезжает на несколько дней в опротивевший ему Берлин. И говорит Гитлеру: «Держаться дальше — безумие, мои войска на это больше не способны. Если они не отступят, они будут уничтожены». Он находит Берлин погруженным в иллюзии, занятым только мыслями о наступающем Рождестве. А там, в России, его солдаты спят чуть ли не на голой земле, в своем летнем обмундировании они должны выдерживать тридцатиградусный мороз. Горючее застывает, масло — тоже, телескопическими оптическими прицелами невозможно пользоваться. В каждом полку насчитывается как минимум 500 человек, погибших от холода. И в этот момент Красная армия переходит в контрнаступление. «Дело не в большевиках или небольшевиках, — пытается, со своей стороны, вразумить высокое начальство Гудериан. — Дело в русских как таковых. Этот народ одержит над нами победу просто благодаря своей способности к выживанию». Рундштедт возвращается на фронт, чтобы встретить Новый год со своими подчиненными. [194]Гитлер, находящийся в данный момент в Восточной Пруссии, ничего не хочет понимать: «Еще один маленький шаг, и мы у цели». Черчилль, прекрасно информированный обо всем благодаря своей «Ультра», только посмеивается: «Ну что ж, пусть сделает этот шаг, а там будет видно!»