- Она у тебя талантливая девчонка, Нюточка! Ты береги ее! — с улыбкой произнес Алеша, выразительно глянув на Анну. — Пусть хоть она своим путем идет…

- Ну и куда ее этот путь заведет, по–твоему? — перебила его сердито Анна. — Сколько их сейчас, нищих художников! Пусть тогда хоть дизайнерскому искусству выучится! Хотя эта учеба дорогая, бедной Нюточке не по карману…

- Да ее уже в Ленинград в художественное училище после школы позвали! – радостно сообщила Анюта. — Прав Алеша, пусть идет своим путем!

- А что бедному ребенку остается делать, раз о ней мать не думает? Только и уходить в творчество! Потому и улетает туда, в фантазии свои, поскольку не в чем в реальный мир выскочить! Не в драных же джинсах, в которых она у тебя уже третий год ходит! Бедная девочка… А мать сидит, о функциях бриллиантов рассуждает… Плохая ты мать, Анютка! Поверь мне, что твоей Дашке и одежды красивой, и бриллиантов тоже, как всем, хочется, только она тебе в этом никогда не признается! Потому как что с тебя, с блаженной, возьмешь? А настоящая мать на поводу у ребенка никогда не идет, а на правильную дорогу сама выводит! На то она и мать…

- Ну да! — вдруг зло рассмеялся Алеша. — Раз ребенка не ломает, то плохая мать, конечно… Это ты плохая мать, Анна, а не она! – неожиданно громко и раздраженно заговорил он. — И прекрати ее оскорблять, в конце концов! Хватит уже!

- А тебя вообще не спрашивают, дорогой мой философ–дармоед! Сиди и заткнись, пожалуйста! — так же раздраженно, сквозь зубы кинула ему Анна. – Тебе–то что – сидишь и сидишь, за спиной моей спрятавшись! И не видишь из–за нее ничего…

Ты глаза–то свои открой пошире да посмотри повнимательнее кругом – нельзя больше жить, как раньше!

— А! Ну да! Слышали, слышали… Его величество капитализм пришел, команду дал – всем в одну шеренгу построиться – и на старт! И бежать! И не рассуждать! А кто не желает строиться и бежать, глаза выпучив, – того в расход, с глаз долой – за сто первый километр…

— А по–моему, вы оба ошибаетесь, ребята! Оба в крайности впадаете! – миролюбиво произнесла Анюта. – Не так уж страшен это ваш капитализм, как его малюют! Конечно, его надо за данность принять, за объективную, так сказать, реальность, но и самим собой остаться нужно… А трудные времена всегда были, всякие и разные… И вообще, я считаю, что эти марафонские гонки за материальным — всего лишь мода, умопомрачение всенародное, отчаянный психоз… Никогда себя ломать ни под что не нужно! Я, по крайней мере, не хочу!

— Ну да, ну да… — вдруг оживился Алеша, отворачиваясь от Анюты и пристально разглядывая жену, — действительно – а вдруг это всего лишь мода? А, Ань? Завтра мода изменится, и не золотому тельцу поклоняться будут, а какому–нибудь новому Диогену из бочки с его капустной мудростью… А мы уже все переломанные, под этого тельца подстроенные…. Обратного–то хода не будет, природа человеческая таких экспериментов не терпит!

— Боже, детский сад какой… Блажен, кто верует, конечно… — презрительно усмехаясь, тихо протянула Анна. — Чего я тут сижу с вами вообще, спорю, как с большими! Все время забываю, с кем дело имею!

— А с кем, Ань?

— Да ладно, обижать не хочется!

— Ну все–таки…

— Да как вам объяснить, чтоб и впрямь не обидеть… — протянула она задумчиво. — Дело в том, дорогие мои, что у каждого человеческого индивида своя собственная философия имеется, им для удобства жизни придуманная… Одному индивиду суждено по земле в пыли ползать и тихо радоваться, всю свою жизнь проводя в тесном квадратике выживания, а другому — в небо лететь хочется все выше и выше, рамки бытия раздвигая, потому что ему все время тесно в этом квадратике, понимаете?

— Ну да, в чем–то ты права… — качая задумчиво головой, тихо произнесла Анюта. – Только я с акцентами не согласна… Ты говоришь — пыли ползать… В небо лететь… Тут дело в другом, Анна! Не в пыли и не в небе тут дело!

— А в чем?

— Вот и я не знаю, как объяснить, чтоб тебя, Ань, не обидеть! – тихо засмеялась Анюта. — Мне и не объяснить тебе, наверное… Просто за рамками этого самого квадратика выживания, как ты говоришь, опасностей для души человеческой много, понимаешь? Соблазнов много, которые за себя огромных кусков души требуют! И это только кажется, что ты ничем не расплачиваешься за них, этого же глазу не видно! А на самом деле все не так, не так! За каждое полученное материальное удовольствие кусочек души отламывается совсем незаметно, по самой маленькой крошечке…Вот она и опасается цельность свою потерять, вот и держит человека в этом квадратике, сознательно в аскезе держит, не выпускает… Потому что знает – без материальных излишек можно прожить, а без души – нет…

— Да ерунда какая, Анюта! Вечно ты все усложняешь! Вот даже и Чехов твой любимый приземленного человека обсмеял, помнишь? Ионыча, кажется? У которого все мечты только клочком земли да крыжовником ограничились?

— Так все ж в этом мире, относительно, Ань… Твои материальные достижения по сравнению, допустим, с собственностью какого–нибудь нефтяного или газового магната – тот же самый клочок земли с кустиком крыжовника – не более того… Главное не в клочке и не в квадратике, а главное в том, что ты отдашь в борьбе за тот клочок… И стоит ли оно того? Может, душу–то сохранить дороже и выйдет…

— Да ерунда это все, Анютка! И душа твоя – ерунда! Чушь какая, боже мой! – рассмеялась громко Анна, хлопнув себя рукой по коленкам. – Моей вот душе от вида бриллиантов только веселее становится, и все! И от пива хорошего – веселее! И от еды вкусной–веселее! И от возможности все это иметь в любое время – тоже!

— Да уж, ерунда… — едва слышно произнес Алеша. – Ты так старательно себя развлекаешь, не знаешь, как этой самой душе покой найти! Сама с собой наедине и остаться–то боишься — на стены от страха прыгать готова…

— А в твоем, значит, обществе я от страха на стены уже не прыгаю! По–твоему, я с тобой живу, потому что одиночества боюсь, да? – вставая со стула и глядя на мужа сверху вниз, злобно и тихо произнесла Анна, держа на весу стакан с недопитым пивом. – Да мне тебя жалко просто, придурка блаженного, вот и все… Пропадешь ведь без меня, с голодухи загнешься на свою медицинскую зарплату…И вообще… Идите вы к черту со своими разговором дурацким! Надели!

Со стуком поставив пустой стакан на стол, Анна резко развернулась и вышла из кухни, прихватив по пути пачку «Парламента» с лежащей на ней сверху изящной серебряной зажигалкой.

- Ой, пошла я уже домой… — поднялась со своего места Анюта — Вечер, как всегда, неожиданно перестал быть томным…

- Я провожу! — буркнул неловко Алеша. — Пошли…

На улице моросил мелкий, едва заметный дождь. От легких порывов теплого августовского ветра отрывались от деревьев и ложились на мокрый асфальт первые осенние листья. Почему–то очень жалко было ступать ногой на эти первые желтые пятнышки, они казались живыми и беззащитными под дождем, словно нежные цветы, брошенные кем–то приглашающим жестом под ноги торжественно вступающей в свои права осени. Анюта поежилась слегка, втянула носом влажный густой воздух, глубоко и с облегчением вздохнула, словно сбросила с себя некую тяжесть. Взглянув на понурого, идущего рядом Алешу, устыдилась вдруг своей радости вырвавшегося на свободу узника, тронула слегка за плечо:

— Тебе совсем плохо, да, Алеш? Может, и в самом деле уйдешь? Чего мучиться–то? Сам говоришь – есть у тебя другая кухня на примете…

— Да я и сам все время об этом думаю, Анют! Только как–то все не решаюсь, стыд какой–то держит! Получается, что я не ухожу, а трусливо сбегаю, потому что семью содержать не способен! Получается, права она — и не мужик я вовсе! Действительно, дармоед…

— Эк она тебя обработала! Вот уже и комплексы твои наружу выползли, уже сам себя розгами сечешь, как унтер–офицерская вдова!

— Ну что ты ругаешься, Нюточка! Я и так себя последним дерьмом чувствую!

— Алешенька, милый… Обычно ведь уходят не туда, где лучше, а оттуда, где плохо!

О себе подумай! И тоже душу свою спасай, пока не поздно, иначе она у тебя так взбунтуется, что мало не покажется! Все лишнее от себя отбрось – только о себе думай! Почему ты должен ломать себя для кого–то? Ты ведь у себя один, и душа – она тоже только твоя, собственная! Ты ж видишь – претендуют на нее сильно, вот и спасай!