— Ты как Румпельстилцкин. [7]— Он самодовольно усмехнулся и зажег сигарету. — Тоже мне, большой секрет! Тебя засекла на митинге Марси Хендрикс. Кстати, она была крайне удивлена. Ее буквальные слова: «Нет конца чудесам!»

— А, старина Марси! — Аликс помнила ее по Вэлсли: сексапильная, вычурно одевающаяся блондинка, ничего больше. — И что еще она сказала?

— Что ты была жутко самоуверенной. Прямо-таки нахалкой. Это меня и заинтриговало. Лично для меня нет ничего сексуальнее нахальной женщины… разве что нахальная женщина с потрясающими ножками.

Но Аликс была настроена весьма скептически: если уж она его настолько заинтриговала, почему он так долго выжидал, прежде чем связаться с ней? И решила вытянуть из него побольше.

— Марси такая привлекательная девушка… — покатила она пробный шар. — Очень миленькая. Ты ее хорошо знаешь?

Сэм скрестил на груди руки и ухмыльнулся:

— Она хорошо делает минет.

Аликс вспыхнула:

— Хочешь меня шокировать?

— А что, удалось?

— Нет… да… немного. Это было не слишком галантное замечание.

Сэм фыркнул:

— Галантность! Что за допотопное слово! Оно древнее твоих ходиков. Я не из галантных мужчин, Брайден. Привыкай к этому. Кроме того, мы и живем в совсем не галантное время. Впрочем, если разговор на тему секса тебе неприятен, почему бы тебе не сыграть роль галантной хозяйки и не сварить мне кофе? Черный. Без сахара.

Внезапно Аликс почувствовала себя неловко, стоя перед ним в небрежно накинутом халате и с закрученными в полотенце волосами.

— Конечно, если только ты подождешь, пока я надену что-нибудь…

— Менее удобное?

— …Что-нибудь другое.

Не имело смысла говорить ему нечто вроде «чувствуй себя как дома», потому что гость уже скинул кроссовки и положил ноги на журнальный столик. Она повесила на вешалку его куртку. От нее пахло терпким мужским запахом. Аликс вышла переодеться.

Когда она вернулась — уже в блузке и слаксах, с кофе и бисквитами, — Сэм сидел на полу и перебирал пластинки.

— Что конкретно ты ищешь?

— Ключ к душе Аликс Брайден.

Он рылся в стопке, иногда одобрительно хмыкая, то и дело комментируя свои впечатления:

— Прекрасно!.. Безвкусица!.. Неплохо, но в исполнении Гленна Голда лучше… — Он поднялся с пола, снова плюхнулся на диван и глубоко вздохнул: — Если я правильно понял, ты тяготеешь к Баху и Малеру.

— Это мои любимые композиторы.

— Бах и Малер… — Он скрестил руки. — Склонность к сублимации [8]и обостренная чувствительность.

— Это следует воспринимать как диагноз?

— Это только наблюдение.

— Мне бы надо возбудить дело о вторжении в частную жизнь…

Он улыбнулся. Несмотря на наглый вид, у него была милая мальчишеская улыбка. «Видишь? — говорила она. — На самом деле я совсем ручной».

Аликс тоже улыбнулась и разлила кофе по чашкам.

Если вначале она и была настороже, ожидая, что он немедленно набросится на нее, то теперь успокоилась, а потом даже почувствовала некоторое разочарование. Потому что в течение последующего часа похоже было, что Сэму-Хьюстону Мэттьюзу куда интереснее разглагольствовать о Жизни с большой буквы, чем пытаться сравнить Аликс с Марси Хендрикс с точки зрения орального секса.

Он перескакивал с одной темы на другую: Никсон, Малер, мексиканская кухня, достоинства и недостатки симфонических оркестров Америки… У него было собственное мнение по любому вопросу, по большей части абсурдное, но всегда интригующее. Ему нравилось рассматривать мир с позиции стороннего наблюдателя, чтобы иметь возможность судить о нем с новой, выгодной для себя точки зрения. И ни разу в его голосе не прозвучала хотя бы нотка сомнения в собственной правоте.

— Ты, разумеется, шутишь! — пыталась смеяться Аликс, когда он лепил нечто совсем уж несусветное: например, утверждал, что кардинал Кашинг занимался растлением малолетних, или пророчествовал, что третья мировая война разыграется между Россией и Китаем.

— Держу пари, твой старик — большой фан Джона Вэйна. Особенно в «Зеленых беретах»! — И Сэм разразился громким клокочущим смехом, идущим из самой глубины его могучей груди.

— Мой отец вообще никогда не ходит в кино, — возразила Аликс.

Она уже начинала подозревать, что эту словесную перепалку Сэм затеял с целью выудить из нее побольше, и это доставляло ей беспокойство: ей было неприятно выворачивать душу наизнанку. Никогда не знаешь, как люди могут воспользоваться твоей откровенностью. Но Сэм не отлипал.

Какой бы темы они ни касались, будь то политика, искусство или положение женщины в обществе, он отстаивал свою точку зрения с упорством, в котором было мало логики, а уж элементарного здравого смысла — и того меньше.

— Я прав! — твердил он. — И ты сама знаешь, что я прав!

Половина из того, что он говорил, была достаточно убедительной, зато другая — полным бредом. И все-таки его даже самые эпатажные умозаключения возбуждали ее своей страстностью. Новизной. И хотя она поеживалась, выслушивая их, ей ужасно нравилось смотреть, как двигаются его губы, глаза, когда он говорит. В нем чувствовались сильное мужское начало и сексуальность.

«Если он сделает первый шаг, — решила Аликс, — я с ним пересплю». Скорее всего, это будет любовник на одну ночь — непохоже, чтобы он отличался постоянством, — но даже в этом случае терять ей нечего.

Она незаметно придвинулась к нему поближе. Ей хотелось, чтобы он дотронулся до нее, обнял за плечи, как тогда, на Гавернмент-сквер… Но ему, казалось, было вполне достаточно простой болтовни. За исключением какого-то одного случайного, чисто театрального жеста, он держал свои замечательные руки при себе.

За разговором Аликс выяснила, что ему двадцать восемь лет, что он сын скорняка и бывший студент Джуллиардской школы в Нью-Йорке, где, по его словам, он был протеже самого Леонарда Бернстайна. Несмотря на свой талант, он решил бросить музыкальную карьеру.

— Слишком много надо было бы выпендриваться, — сказал он. — А мне не хватает хороших манер.

Сэм закурил сигарету с «травкой».

— А ты употребляешь? — спросил он.

— Иногда, — ответила она. — Нечасто. Я ведь учусь на юриста. Мне надо быть осторожной со всем этим.

— Почему? Чтобы не потерять шанс получить место штатного юриста в какой-нибудь корпорации? Ладно, вперед с песнями! Я никому не скажу. — Он протянул ей сигарету. На какое-то мгновение их пальцы соприкоснулись. — Знаешь, Брай…

— Меня зовут Аликс.

— Это мальчишеское имя, и я не собираюсь тебя так называть. Я хотел объяснить, что в тот день, когда мы встретились, заинтересовало меня в тебе: этакая доля безрассудства. Страстность. Способность поддаться настроению типа «будь я проклята, если этого не сделаю!» Думаю, ты и в сексе такая же: дикарка — у меня на таких слюнки текут… И вдруг выясняется, что не такая уж ты и безрассудная в итоге… Не настолько, чтобы назваться своим настоящим именем… — Его кошачьи глаза сузились. — Я много думал о тебе эти несколько недель. Ты бы даже удивилась, как много.

— В каком смысле? — Аликс залихорадило.

— Я пытался представить себе, какая ты в постели, хотя это далеко не все: насчет этого-то я думаю применительно к любой женщине. А вот применительно только к тебе… — Он сделал паузу, собираясь с мыслями. — Я пытался представить, насколько изобретательной ты можешь быть в любви. Насколько пылкой… Как будут изгибаться твои брови в момент возбуждения — как крылья чайки… Но больше всего я думал о том, кто ты: революционерка или дочка богача? Я не понимал, как ты можешь так раздваиваться. И до сих пор не понимаю. У тебя так во всем, да, Брайден? Малер и Бах. Американские горки и маятник ходиков. — Он опять скрестил руки на груди, словно ожидая чего-то. От нее?

В наступившей тишине она слышала только биение своего сердца и чувствовала, как пульсирует кровь в жилах. Последние лучи заходящего солнца просачивались сквозь жалюзи широкими золотыми пластами. Внезапно Аликс поднялась, провела рукой по альбомам с пластинками и, выбрав одну из них, поставила на стереопроигрыватель.

вернуться

7

Злой гном-волшебник из сказок братьев Гримм, заставляющий отгадывать свое имя. 

вернуться

8

Психический процесс преобразования и переключения энергии аффективных влечений на цели социальной деятельности и культурного творчества.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: