I. Вот так расстался с жизнью император Иоанн Цимисхий, принесший много пользы Ромейской державе и укрепивший ее мощь. Царская же власть полностью оказалась в руках Василия и Константина, сыновей императора Романа[1].

II. Они оба уже вышли из отрочества[2], характерами же различались. Василий – старший из них – производил всегда впечатление человека деятельного и озабоченного, а Константин, напротив, всем казался безвольным прожигателем жизни, будучи человеком легкомысленным и склонным к развлечениям. Они согласились не делить самодержавной власти, и все правление взял в свои руки старший Василий, а его брат только унаследовал титул императора, ибо нельзя было управлять государством, не доверив самодержавной власти первому и более опытному. Поступок Константина вызывает восхищение: ведь можно было бы и поровну разделить отцовское наследие (я имею в виду царскую власть), а он уступил брату большую долю и сделал это в молодые годы, когда огонь властолюбия горит особенно ярко, да при этом и Василий был не зрелым мужем, а юнцом, как говорится, с первым пушком на щеках. Такой похвалы удостоим Константина уже в начале рассказа.

III. Что же касается Василия, то он, приняв власть над Ромейской державой, не пожелал ни делить с кем-либо свои заботы, ни пользоваться чужими советами в управлении государством. Но положиться на самого себя царь тоже не мог, так как не было у него опыта ни в командовании войском, ни в государственном управлении, и потому он приблизил к себе паракимомена Василия[3]. Муж этот занимал наивысшее положение в Ромейском царстве, отличаясь и большим умом, и высоким ростом, и истинно царской внешностью. С отцом Василия и Константина у него был общий родитель, но разные матери. Из-за этого его уже в раннем детстве оскопили, чтобы сын сожительницы при наследовании престола не получил преимущества перед законными детьми. Он смирился с судьбой и сохранял привязанность к царскому и, следовательно, своему роду. Но особое расположение он чувствовал к племяннику Василию, нежно его обнимал и пестовал, как любящий воспитатель. Потому-то Василий и возложил на него бремя власти и сам учился у него усердию. И стал паракимомен как бы атлетом и борцом, а Василий – зрителем, но целью царя было не возложить венок на победителя, а бежать за ним по пятам и участвовать в состязании.

Все с той поры стали послушны Василию: к нему благоволили гражданские, перед ним склонялись военные; и был он первым, если не единственным, кто пекся тогда о пополнении казны и процветании государства. Паракимомену царь отдал во всех делах язык и руку, – то поддерживая его словами, то подтверждая его решения грамотами.

IV. Большинству моих современников, видевших Василия, царь представлялся человеком угрюмым, грубого нрава, вспыльчивым и упрямым, в жизни скромным и вовсе чуждым роскоши. Но из сочинений историков, писавших о нем, я узнал, что поначалу он был не таким и от распущенности и изнеженности перешел к строгости под влиянием обстоятельств, которые как бы укрепили его нрав, сделали сильным слабое, твердым мягкое и изменили весь образ его жизни. Если в первое время он без стеснения бражничал, часто предавался любовным утехам, увлекался дружескими пирушками, уделом своим считал легкомысленные царские развлечения и отдых и вполне пользовался своим юным возрастом и царским положением, то с тех пор, как знаменитый Склир начал домогаться царской власти, а за ним Фока, затем снова Склир и другие со всех сторон выступили против царя, Василий на всех парусах пустился прочь от изнеженной жизни и, используя силу ветра, отдался серьезному делу: нападая на своих близких, захвативших власть[4], царь стал решительно изничтожать их род.

V. По этой-то причине и начали против него беспощадную войну племянники этих людей[5]. Первым же был Склир, мудрый в советах и в делах искусный. Богатствами он владел царскими, обладал большой властью, был победителем в великих битвах, и войско целиком сочувствовало его намерениям. Заручившись поддержкой многих людей, он первый отважился на войну с Василием, двинул на него все конное и пешее войско и дерзко отправился завоевывать царскую власть, будто она его так и дожидалась[6]. Узнав, что все тяжеловооруженные воины стеклись к Склиру, император и его приближенные решили сперва, что погибли, но затем, собравшись с духом, рассудили иначе и нашли, можно сказать, выход из безвыходного положения: сочли некоего Варду, племянника императора Никифора, человека благородного и мужественного, достойным противником мятежного Склира, вверили ему оставшиеся силы, поставили военачальником и послали на борьбу со Склиром.

VI. Однако самого Варду, который был царского рода и высоко мнил о себе, они опасались ничуть не меньше Склира. Поэтому они совлекли с него гражданское платье и все знаки власти, ввели его в церковный клир[7], взяли торжественное обещание не поднимать мятежа и не преступать клятвы и, только обезопасив себя таким образом, отправили его с войском[8].

VII. А был этот муж, как рассказывает историк, нравом похож на своего дядю-императора: всегда озабоченный и настороженный, он умел все предвидеть и увидеть, был искушен в военных хитростях, опытен в разного рода приступах, засадах и в открытых сражениях. В боевых же схватках он был решительней и мужественней его. Раненый им враг тотчас испускал дух, и одним боевым кличем приводил Варда в замешательство целую фалангу. Таков был Фока. Разделив свои силы и разбив их на отряды, он не раз и не два обращал в бегство отряды Склира, во много раз более многочисленные, чем его собственные. Насколько он уступал неприятелю числом воинов, настолько превосходил его доблестью, искусством и военной хитростью.

VIII. В конце концов оба полководца решили сразиться друг с другом и согласились встретиться в единоборстве. И вот они сошлись на поле, разделявшем войска и, едва окинув друг друга взором, тотчас же начали поединок. Мятежник Склир в своем яростном натиске не стал заботиться о должной осторожности и, приблизившись к Фоке, первым изо всех сил ударяет его по голове, и стремительный бег коня придает его удару еще большую мощь. А Фока, хоть на мгновенье и выпустил от неожиданности поводья, быстро пришел в себя и ответил противнику таким же ударом по голове, остудив его пыл и обратив в бегство[9].

IX. Оба сочли такой суд окончательным и бесспорным. Отчаявшийся Склир, который с Фокой бороться был не в состоянии, а к императору перейти стыдился, принял весьма ненадежное и неразумное решение: вместе со всем войском он покинул ромейские пределы и двинулся в Ассирийскую землю, дав знать о себе царю Хосрою[10], но возбудил в нем подозрения. Опасаясь скопления воинов и неожиданного нападения, царь велел их заключить в оковы и держать в надежной тюрьме[11].