- Скотину, скотину не забудь!..

Никитин, которому раздобыли чурбачок вместо стола, кивая, записывал...

Кончив рассматривать дырку, Микешин осторожно свернул кафтан, поглядел на княтинцев и спросил у Копылова:

- Грамоту, стало быть, пишут?

- Грамоту.

- Ну, я в стороне. А Никитин зря встрял.

- Как зря? - резко повернулся Копылов. - Людей, зорят.

- Их зорят, им и плакаться. Не наше дело. Еще неизвестно, кто прав. Может, игумен.

- Дома жечь, народ убивать, детей пороть? Прав?!

- А ты на меня не лезь! Не я жег-то...

Марфа, слышавшая их разговор, в горестном молчании уставилась на Микешина.

- Ты чего, тетка, а? Чего? - поеживаясь от ее взгляда, заулыбался Микешин. - Чего глядишь-то? Беда у вас, стало быть, а?

Марфа не отвечала и не отводила глаз.

- Ну, я пойду! - засобирался Микешин. - Тронулась старая, видать... Так мы в ладье будем, управляйтесь живее...

Он быстро зашагал по улочке, обернулся раз, другой, согнулся и припустил чуть ли не бегом.

Марфа тяжко вздохнула, перевела глаза на Копылова и проговорила:

- Ваш он?

- Наш, - нехотя признал Копылов.

- Жалконькой, - сокрушенно покачала головой Марфа. - Как жить-то будет? Один-то?

От этой неожиданной жалости поротой, погоревшей старухи Копылова даже озноб пробрал.

...Кое-как Никитин кончил писать. Буквы лежали неровно, перо в нескольких местах прорвало бумагу. Он подул на чернила, чтоб просохли. Княтинцы благоговейно смотрели на его губы.

- Ну, слушайте, прочту.

Никитин, держа лист обеими руками, начал:

- "Се мы, сироты княтинские, бьем тебе челом, великий княже, на игумена монастыря Бориса и Глеба, на Перфилия. А тот игумен давно на наши земли и луга глядел и замыслил привести их к своим..."

Кончив читать, он поднял голову:

- Так ли писано?

- Так! Так!

- Все правда!

Никитин передал грамоту Федору. Лисица, отерев руки, бережно принял лист, так и впился глазами в черные строки. Из кучки княтинцев высунулась молодая баба, держа в напряженно вытянутой руке узелок.

- Прими, кормилец. Яички тут, уцелели...

Никитин попятился.

- Да что ты? Нехристь я, что ли, брать с вас?

Баба все держала узелок. Копылов подошел сбоку, властно, но ласково согнул ее руку, подтолкнул бабу назад.

- Не гневи бога, молодица... Ну, прощайте, мужики. Дай вам бог удачи! Пошли, Афанасий.

- Постой, - удержал его Никитин. - Слушай, Федор, Тверь ты знаешь?

- Нет.

- Ну, когда придете, спроси на посаде избу Никитина. Постоишь там, у меня, пока дело решится.

Федор, с трудом сгибая саднящую спину, поклонился Никитину до земли. Пожар уже кончился. Ветер вздымал черный прах, устилал им траву. Княтинцы проводили купцов до ладьи. Сиротливая кучка людей, среди которых высилась могучая фигура Федора, долго виделась уплывавшим...

- Начали дорожку! - сердито, ни на кого не глядя, ворочался на мешках Микешин. - Так плыть будем - добра не жди. Наше дело торговать, а не соваться всюду... Еще бед наживешь с заботами-то этими.

- Заткнись! - грубо оборвал его Копылов, - Слушать срамно!

- Не слушай! - окрысился Микешин. - Заступники! Апостолы! Попадете вот под кнут, тогда как проповедовать будете?

- Ну, довольно! - прикрикнул Никитин. - Чего испугался-то? Какие кнуты тебе видятся? Перекрестись! Мужики кругом правы!

Но Микешин еще долго ворчал и умолк только тогда, когда принялся штопать дыру на кафтане. Дело это заняло его целиком.

- Дядя Афанасий! - тихо позвал Иван, пробравшись на корму к Никитину. А добьются мужики правды-то?

- Должны добиться, - ответил Никитин, поглядев на серьезное лицо парня. - Должны... Мужик, Иване, всему основа. Нельзя его зорить. А вот бояре да монастырские...

Не договорив, он махнул рукой. Иван поглядел на Никитина и ничего больше не спросил.

"Эх ты.,, птенец! - с нежностью подумал Никитин. - Многого еще не ведаешь... Ну что ж. Может быть, так оно и лучше".

Он снова лег, рывком натянул кафтан на голову и упрямо закрыл глаза. Все не передумаешь и всему думами не поможешь.

Дорога до Нижнего Новгорода, где тверские купцы должны были пристать к московскому посольству в Шемаханское царство, лежала через Калязин, Ярославль, Плес и Кострому. В Калязине, куда ладья пришла на второй день, сделали первую большую остановку, завели судно в речушку Жабню, целый день с удовольствием ощущали под ногами твердую землю. Городок был хорошо знаком всем, даже броннику. Повстречали тверских, поговорили с москвичами, приехавшими на прошлой неделе из Димитрова.

Те подтвердили - да, посольство в Шемаху собирается, тверские как раз успеют.

На заходе солнца сходили в монастырь Живоначальной святой троицы, стоявший неподалеку, над Жабней, помолились об удачной дороге, пожертвовали монастырю рубль. Игумен Макарий, отстояв службу с братией, позвал купцов, спросил, что слышно у Спаса, полюбопытствовал, не везут ли простых материй, - он бы взял локтей сто на подрясники, - и, узнав, что такого товару нет, с миром отпустил, благословив на путь.

В Угличе решили не стоять - пожалели время. Проплывали этот маленький городок среди дня, до вечера еще много верст могли сделать. Да и что узнаешь в Угличе? Хоть и красив Углич, сгрудивший над Волгой белые стены крепости, монастырей, высокие звонницы и тонущие в зелени крыши домишек, но это не Калязин, пусть не такой казистый, да зато живой, бойкий, перенявший у города Кашина московский торг. В Угличе только псалмы слушать да пересуды просвирен.

Зато в Ярославле поневоле провели полдня, ночь да еще полдня. Как раз перед городом захватила гроза. Тучи находили долго, обкладывали горизонт плотно, не спеша, а потом как рванул ветер, как пошло полыхать, как рухнул ливень, - еле успели причалить. Где уж было искать прибежища! Сбили все тюки на корму, под смоленую холстину, а сами укрылись мешками, растянули над головами запасной парус, да так и просидели дотемна, крестясь и творя молитвы. Ладью два раза шваркнуло о причал, казалось - конец пришел. Молнии совсем рядом ударяли, и с таким треском, будто и земля и небо надвое раскололись. Все вымокли, намерзлись, натерпелись страху. Под вечер гроза передвинулась, но нельзя было уйти, бросить товары на пустынном вымоле. До зари продрожали у костра. Два тюка подмокли. Пришлось их распарывать, сушить полотно и мех, потом все складывать да зашивать. Еле управились к четвертому часу. Даже в город не поднялись. Только горячего сбитню купили у разносчика да напились - вот тебе и весь Ярославль.

В Костроме простояли день. Тут уж начинались владения Москвы, надо было грамоту у московского наместника князя Александра брать. Клади еще полтину, дьякам да князю три рубля, чтоб не держал. Хорошо, что не поскупились. Стоявшие рядом новгородцы зажали мошну, так три дня даром лбами в княжеские двери стукались. Потом заплатили, да все равно еще день ждали, пока пропустят: не скупитесь, мол!

Видели самого князя. Высокий, худущий, как жердь, в узорчатом кафтане с самоцветами, ехал куда-то от кремля, уронив голову и не глядя на народ. Княжеская челядь скакала впереди, расчищала дорогу. Какого-то зеваку толкнули конем, он упал. Князь покосился на зеваку, недовольно сжал бледные губы.

Через Плес проехали свободно и, наконец, на другую седьмицу увидели Нижний Новгород. Никитин не узнал его. Велик срок три года! Когда-то деревянный, Нижний теперь издалека белел высокими, новой кладки, каменными стенами крепости. Могучие, тяжелые стрельницы* зияли узкими бойницами, оскаливались зубцами верхних площадок.

______________ * Стрельницы - башни

Крепок! Кисло татарам будет сюда лезть. Ай да москвичи! Удружили! Ну, а без тверских-то, наверное, не обошлись. Тверские кирпичники - на Руси первые. Знать, и они руку приложили!

Афанасий Никитин любовался новым кремлем Нижнего, словно сам его возводил, словно крепость новых стен могла защитить его и впредь.