— Лёша, подыграй мне, пожалуйста.

Я взял гитару, поданную мне Дюшей, и мы сыграли «Моих друзей» и новую песню Цоя, очередное буги а-ля Марк Болан под названием «Папа, твой сын никем не хочет быть». Это было настоящее буги, которое в Союзе не играет никто практически, за исключением того же Майка:

Мне всё равно — работать где и кем,
Мне всё равно — когда и что я съем,
Мне всё равно — проснусь я или нет!
А мне ещё только двадцать лет.
Папа, твой сын никем не хочет быть…
Папа, твой сын никем не хочет быть…
Папа, твой сын никем не хочет быть,
А что делать?…

— Кто эти чудесные молодые люди? — спросил де Тремуль у Бориса. Публика, которая в основном состояла из студентов университета или уже окончивших это учебное заведение, тоже заинтересованно смотрела на Цоя, им понравились его песни, и они не проигрывали на фоне «Аквариума» — это было что-то новое, свежее, не похожее на грохочущие рок-клубовские группы.

— Это молодые ленинградские панки, — ответил Борис де Тремулю.

Цой недовольно повёл головой, но промолчал. К этому времени мы уже не любили, чтобы нас называли «панками», — мы были натуральными битниками, обожали буги-вуги и внешне заметно уже отличались от «Автоматических Удовлетворителей». Большинство же сидящих в квартире зрителей боготворило Бориса и прислушивалось к каждому его слову. Поэтому на какое-то время в Ленинграде возникла некая путаница — студенты университета стали считать, что панки — это такие милые тихие ребята, которые играют и поют красивые мелодичные песенки, танцуют буги-вуги и занимаются изучением творчества Гребенщикова.

Нам уже пора было собираться на концерт в «Юбилейный», и мы тепло простились с «Аквариумом» и публикой, пообещали встречаться с Борисом и покинули гостеприимную квартиру. Мы шли по залитому солнцем проспекту Космонавтов, и Цой напевал: «Какая рыба в океане плавает быстрее всех?…»

Глава 6

— Что будем играть? — спросил Витька.

— Твои вещи, конечно. Вещи-то клёвые, — ответил Олег, увёртываясь от дыма подгорающего костра.

— И твои, — Витька посмотрел на меня.

— Ну, не знаю, — сказал я, — они всё-таки более панковские. Если у меня будет что-нибудь битовое, то можно и мои, но твои мне пока больше нравятся.

— Ну нет, надо что-то новое писать, насчёт готовых я что-то сомневаюсь. Ну, «Друзей» можно делать, «Восьмиклассница» — она очень простенькая, я боюсь, что будет неинтересно…

— Не комплексуй, отличная песня! — сказал Олег.

— Да?

— Конечно.

— Ты так считаешь?

— Да тут и считать нечего. Всем же нравится.

— А ты как думаешь? — спросил Витька меня.

— Слушай, ну что ты, говорят же тебе — классная вещь.

— Ну, не знаю… «Зверей» твоих сделаем…

— Да «Звери» — это фигня полная. «Восьмиклассницу» сделаем, «Папу», «Бездельника»…

— Ну, «Папу» можно. «Бездельник», наверное, пойдёт…

— «Бездельника» разложим на голоса, — сказал Олег. — Будет такой русский народный биг-бит.

— Да, круто может получиться, — поддержал я.

— Может…

— «Лето» можно сделать тоже с голосами — можно мощно подать.

— Можно…

— «Осень», в смысле «Песня для Б.Г.»?

— Ну да.

— Да, это пойдёт. Мне она нравится. Лёгкий рок-н-ролльчик…

«Песню для Б.Г.» Витька написал совсем недавно — после посещения нами квартирного концерта «Аквариума». Вообще-то она называлась «Осень», но Витька посвятил её Борису и пел всегда в его манере — скороговоркой, отрывисто и быстро выбрасывая слова:

Последнее время я редко был дома,
Так, что даже отвыкли звонить мне друзья.
В разъездах, разгулах, конца лета симптомы
Совсем перестали вдруг мучить меня.
И я подумал, что осень — это тоже неплохо
И что осенью слякоть и сер первый снег.
И что холод ветров я буду чувствовать боком,
Опьянённый сознаньем того, что я — человек.
И этой осенью много дней чьих-то рождений,
И уж я постараюсь на них побывать,
А потом, игнорируя лужи и слякоть,
Я приду домой поздно и мешком повалюсь на кровать.
И я начал за здоровье, а кончу я плохо,
Написав наш порядковый номер — шестьсот.
С чьих-то старых столов подбираю я крохи
И не в силах понять, что принёс этот год.

— Так, — сказал Олег. — Так что будем играть — акустику, как «Аквариум»? Или электричество? Аппарата-то нет.

— Ну, в идеале — электричество хотелось бы. Ты как, Лёша?

— Да, конечно, надо бы делать электричество. Только вот на чём?

— Подожди, — Олег перебил мои размышления, — аппарат можно собрать кое-какой. У нас в клубе что-то можно взять (он имел в виду аппарат «Пилигрима», который до сих пор стоял на нашей бывшей базе — в подростковом клубе «Рубин»), у Дюши что-нибудь откупим.

— Ни фига Дюша не продаст — он сам всё покупает, пока до киловатта не доберёт, не успокоится. Ничего он нам не продаст. Надо точку искать, базу с аппаратом. В общаге какой-нибудь. А с другой стороны — свяжешься с ними, надо будет на танцах каких-нибудь им отыгрывать, — продолжал я размышлять вслух.

— Танцев мне в ПТУ хватает, — мрачно пробормотал Витька. — Достало меня гопников веселить. А покупать — покупайте. Ты, Лёша, очень богатый, наверное? Такой же, как я. На какие деньги покупать?

— Да…

— Да…

— Я считаю так, — продолжал Витька, — надо сейчас репетировать, делать акустическую программу с расчётом на электричество. Чтобы, в случае чего, мы могли бы её и в электричестве сыграть. А сейчас отработаем программу и будем делать квартирные концерты — получать деньги и их пускать в аппаратуру. У нас даже инструментов нормальных нет. А другие деньги нам пока не светят.

— Мне надо кое-что прикупить, — сказал Олег, — бонги там, всякие мелочи. Но с этим я разберусь — у меня же зарплата ничего, как-нибудь осилю.

— Вот это правильно, — мы с Витькой улыбнулись.

— Давай, давай, прикупай.

— Ну вы уж тоже, напрягитесь как-нибудь, — сказал Олег.

— А тут напрягайся — не напрягайся… Надо квартирные концерты делать.

— Сначала программу, — поправил Витьку Олег.

— Ну ладно, — решил я. — Пока мы тут в палатке сидим — сколько нам тут ещё — недели полторы загорать?

— Да, полторы — две, — ответил Олег.

— Ну вот, — я продолжал, — за это время мы здесь отрепетируем что-нибудь. Приедем домой — как раз — осень, сезон начинается, все люди приедут, можно будет с квартирниками разобраться.

— Лёша, а у тебя есть кто-нибудь, кто квартирниками занимается? — спросил меня Витька.

— Надо подумать. Знаешь, лучше тебе на этот счёт с Борькой поговорить, с Гребенщиковым — он тебя любит. Я думаю, он сможет в этом деле помочь. А ты случайно не знаешь, у «Аквариума»-то есть свой аппарат?

— Да вроде бы нет, — ответил он. — Если они делают электричество, то работают на чужом. Но Гребенщиков — это же фигура, я думаю, у него нет проблем с аппаратом. Нас-то никто не знает. Надо создавать имидж, делать программу — надо подойти по-западному. Был бы материал хороший, а аппарат — дело наживное.

Да, с аппаратом в те годы дело обстояло туго. 99 процентов того, что использовали ленинградские рок-группы на концертах, было самодельным — у советской фабричной аппаратуры, на которую могло хватить денег у рокеров, не хватало мощности для рокерских нужд, а та, у которой хватало, была чрезмерно дорога и практически недостижима для бойцов рок-н-ролла. И вырастали на сценах клубов и клубиков огромные самодельные гробы-колонки, дымились в глубине сцен самопальные усилители, ревели самопальные гитары с самопальными «примочками»… Такая аппаратура требовала постоянного ремонта — сработанные из ДСП колонки ломались при транспортировке, а сработанные из фанеры порой падали на музыкантов и ломали их. Усилители аккуратно перегорали на каждом концерте — все настолько свыклись с этим, что не обращали даже внимания, когда прямо на сцене, во время выступления внезапно переставал звучать один или несколько инструментов. Поскольку операторских пультов тоже у большинства групп не было, то звук в залах, как правило, был просто ужасен. Басовые динамики хрипели и дребезжали, голосов, за редким исключением, было практически не слышно, барабаны звучали где-то вдали — часто на их подзвучку не хватало микрофонов и усилителей.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: