- Тебе никогда не победить меня!

И отвечала самой себе:

- Нет, Голиаф, я покараю тебя и отрублю тебе голову!

Во время одной из таких игр у Довида впервые случился такой приступ. Боль гудела вокруг его головы с утра, пытаясь приземлиться. Лежа неподвижно на кровати, он отгораживался от нее тенью и тишиной и стакан за стаканом пил воду. Но Ронит вытащила его навстречу ослепительному полдню. Она должна была быть Гидоном, а он – одним из неверных солдат, покидающих войско, не дождавшись последней битвы. Он стоял, ожидая ее команд, и чувствовал, как боль опускалась ему на плечи,прежде чем перейти на шею, а потом в череп, словно чернильное пятно, просачивающееся на бумагу. Его череп, мягкий и тяжелый, начал разрушаться. Вся жара этого дня сконцентрировалась в одно лучистое, раскаленное добела пятно над его левым глазом. Трава, яблони, гортензии стали болезненно яркими, цвета были слишком насыщенны и тошнотворны. Неожиданно Ронит окружил рой фиолетовых искр с металлическим вкусом, летающих словно угольки. Ловя воздух ртом, он упал.

Они переживали за него. Ронит побежала звать на помощь. Уборщица уложила его в кровать. Прохлада подушки поглотила его ледяным спокойствием; ему хотелось облизнуть его, как мороженое, но он не мог шевельнуться.

На следующее утро, проснувшись, он увидел у своей кровати Рава, неудобно пристроившимся на стуле в маленькой комнате. Теперь Довид понял, что, возможно, Рав боялся за его здоровье. Будучи ребенком, Довид чувствовал себя униженным в его присутствии, стыдясь слабости своего тела. Его мысли были хаотичными, даже в то утро. Банка слив была отставлена в сторону, а Гемара закрыта. Довиду было интересно, кто это сделал, но не мог сосредоточиться на этом вопросе; его внимание занимали мелкие детали. Он замечал невероятную голубизну вен на руках и запястьях Рава, маленькую полукруглую паутину, застилающую угол окна, белую отметину на левой штанине Рава. В то утро они учились только один час. Рав вел занятие медленнее обычного, осторожно спрашивая Довида, все ли он понимал.

По прошествии часа, Рав закрыл книгу. Довид подумал, он уйдет, но нет. Сначала он просто сидел несколько минут молча. После снял очки и надавил большим и указательным пальцами на переносицу. Наконец он сказал:

- Расскажи мне что случилось вчера. Все подробности, пожалуйста, как можно точнее.

Довид попытался объяснить: головная боль, жара, фиолетовый цвет. Рав наклонился, вслушиваясь, и попросил повторить, медленно, описание того, что Довид видел вокруг Ронит. Сказал, чтобы Довид не торопился. Ему казалось, что цвет исходил от самой девочки, или он был вездесущим? Он что-нибудь слышал, может, голос? Какой он чувствовал вкус? Насколько ярко? Он уверен, что ему не показалось? Или не приснилось?

Довид снова представил сцену у себя в голове: фиолетовый рой, резкий металлический вкус.

- Нет. Я это видел. Мне это не приснилось. – Он приостановился, а потом сказал: - Я боялся. – Он подумал, не сделал ли он что-нибудь не так. Попросил стакан воды. Рав налил ему воды из кувшина, стоявшего возле кровати, Довид жадно его проглотил. Капля воды потекла по его подбородку. Ему было стыдно вести себя так перед Равом. Но, подняв взгляд, он увидел, что глаза Рава закрыты.

Наконец, после долгой паузы, Рав открыл глаза, сжал бледные губы и начал говорить.

- Довид, - сказал он, - для души это очень коварное испытание. Но не стоит бояться. Тора и наши мудрецы упоминают о таком.

Довид был очень тих.

- Мы знаем, что, когда наши праотцы получали Торы на горе Синай, Бог говорил с ними прямо, лицом к лицу. – Вдруг улыбка засияла на его лице. – Представляешь? К тебе обращался Сам Святой, Благословен Он! Мудрецы говорят, что люди были потрясены таким зрелищем: одно чувство смешивалось с другим. Сыновья Израиля видели слова.Они чувствовали их вкус и запах. Они слышали цвета и видели звуки. Столкнувшись с таким нечеловеческим испытанием, они падали в обморок.

- Рамбам также говорит о людях, имеющих способность видеть душу – нешаму. Нешаму мы получаем от Бога, она – часть Его света. Поэтому, в случае, когда она видна, это непременно свет, или цвет, что, по идее, одно и то же. Возможно, именно это ты и видел, Довид.

Довид понял, что слышит собственное дыхание, мягкое и ритмичное, в тишине комнаты. Рав закрыл книгу на своем колене и поцеловал ее. Он провел плоским, бледным пальцем по золотым буквам на обложке. Довид наблюдал, как желтый острый ноготь двигался вдоль двух букв «бет», а потом по «heй», буква за буквой.

Рав сделал долгий вдох и тихо сказал:

- Будь аккуратен с тем, кому ты об этом рассказываешь, Довид. Об этом не стоит кричать в парке. Я позвоню твоим родителям и объясню, что случилось. – Он встал, держа книгу в руках. – Думаю, тебе стоит приходить чаще. – После кивка он добавил: - Да, думаю, так будет лучше всего.

Лежа в кровати и чувствуя головокружение при попытке встать, Довид думал о себе в новом свете. Этот опыт не казался ему ни подарком, ни благословением; боль была слишком сильна. Он подумал о своих четырех братьях дома, о том, как долго можно держать это в тайне от них. Он представил, что будет, если он упадет в обморок при них, или в школе, или в синагоге при других мальчиках. Он всегда был тихим, не одним из тех, кто бегал по коридору и дрался, но это было что-то другое. Впервые в жизни Довид боялся видеть других и находиться среди них.

***

Через пару дней, когда ему стало лучше и он мог выйти на улицу, Ронит попросила его рассказать, что случилось. Он колебался, но она настаивала, и он решил, что дочери Рава можно рассказать. Он описал свою головную боль, головокружение, неожиданный взрыв чувств. Он описывал довольно смутно, боясь, что Ронит испугается или расстроится. Она смотрела на него большими глазами, и он забеспокоился, что она начнет плакать. Через пару мгновений она воскликнула:

- Ты волшебник! – По ее лицу пробежалась ухмылка. – А я – фиолетовая! – И она затанцевала вдоль выжженной лужайки.

Когда Довид вернулся на следующий праздник, и на еще один, Ронит часто донимала его, просила сказать, какого цвета все другие люди. С месяцами он научился хранить свой секрет лучше, замечать признаки того, что он скоро упадет в обморок, и покидать комнату. Он придумывал отмазки, объяснения, отрицания. Тем не менее, Ронит, наблюдая за ним вблизи, понимала, когда он видел что-то. Когда видение проходило, она дергала его за рукав и спрашивала:

- Что ты видишь, Довид? Что ты видишь?

***

Довид моргнул. Он обнаружил, что опирается на перила возле бимы. Хартог озадаченно смотрел на него. Ледяные щупальца ушли. Глаз был цел. Желтый гул исчез. В голове колотило, но больше не было ничего.

- Все хорошо, Довид? Выглядишь бледным, - слова Хартога казались обвиняющими.

Довид вспомнил. Да. Хартог злился насчет… чего-то. Он не мог точно распознать воспоминание. Но он научился это скрывать.

- Да, да, это пустяк. Просто слегка болит голова.

Голос Хартога смягчился:

- Конечно, мы не должны решать это сегодня. Просто обдумай это. – Довид кивнул. – Тебе не стоит волноваться, что ты займешь более активную роль в общине, ты знаешь. Рав очень тебя уважал. Он хотел, чтобы ты был уважаем в общине тоже.

А, да. Сейчас все прояснилось. Хеспед. Хартог хотел, чтобы он дал речь. Потому что Рав хотел, чтобы он был «уважаем». Довиду было интересно, как у Хартога сформировалось такое мнение. Он был впечатлен его уверенностью.

- Кстати, вы с Эсти должны прийти сегодня на ужин. Не стоит быть одним, вам лучше побыть в приятной компании.

Довида позабавила эта фраза. Приятная компания.

- Я не думаю, что мы сможем. У нас гость.

- Приводите гостя! – улыбнулся Хартог. – Моя жена всегда много готовит, ты знаешь.

Довид говорил медленно.

- Не думаю, что это хорошая идея, Д-р Хартог. Понимаете, наш гость… Это один родственник Рава…

Глаза Хартога стали ярче, а улыбка – шире. Он с силой хлопнул в ладоши.

- В таком случае, вы обязательно должны его привести! Это будет большая честь.

- Ладно. Уверен, мы сможем прийти.

***

Идя домой, Довид думал об Эсти, которая сейчас готовит. Он думал о том, что чем ближе Шаббат, тем громче тикают для нее часы. Он думал о Ронит и об абсурдных вещах в ее сумках – кроссовках для бега, штанах с завязками на поясе, мобильном телефоне и электронной книге. Он думал о том, как странно, что они были вместе. И о том, как, с другой стороны, нисколько не странно.

Он помнил, какой план когда-то был у них втроем. Ронит связывала их словами. Она говорила:

- Или мы все уезжаем, или мы все остаемся.

Она заставляла их повторять. В этих словах была ярость и уверенность. «Или мы все уезжаем, или мы все остаемся».

А в конце концов она уехала и обвинила их в предательстве.

В доме ее отца, перебирая очередную кучу бесполезного хлама, уже позабыв свой утренний сон (хотя мы знаем, что сон – одна шестидесятая пророчества), Ронит все еще не понимала. Но Довид знал: она поймет.

***

И был вечер, и было утро, день шестой. И когда солнце зашло, был Шаббат. Я почти пропустила его. Довиду пришлось прийти в дом моего отца и найти меня. Я яростно разбиралась с черными мусорными пакетами и упорядоченными грудами вещей, которых становилось все больше. Несмотря на напоминание Хинды Рохел, я совсем забыла о важности заката.

Стоя в дверях, Довид постучал по часам, улыбнулся и кивнул в сторону солнца, которое находилось низко над горизонтом.

- Пора, - сказал он. Он выглядел как-то по-другому. Мне вспомнилась игра, в которую мы играли, когда были детьми, когда мы притворялись, что разные люди были разных цветов. Мне почти захотелось спросить, какого я цвета.

***

Выбирая одежду на Шаббат, я думала о Хартогах. Они мне никогда не нравились, даже когда я была маленькой – он как-то смешно пахнул, а она носила шубы, из-за которых я чихала. Когда я выросла, я поняла, как они влияли на общину – неприязнь, переросшая в настоящую ненависть. Они богатые. Это не преступление, конечно. Но в мире ортодоксальных евреев северо-западного Лондона деньги могут означать власть. Они могут повлиять на выбор учебного плана в школе, выбор раввина в общине; они могут поддержать один магазин, разрешив ему подрезать другой, чтобы тот разорился. Деньги означают спонсирование только тех образовательных программ, в которых, хоть этого и не написано в глянцевых брошюрах, женщинам нельзя учить Гемару. Деньги означают спонсирование таких людей, как тот парень на улице Нью-Йорка, который раздает листовки и завлекает. Все это, как и многое другое, Хартог делал.