Она позволила Довиду забрать от нее упаковку. Он пробормотал что-то о том, что после визитов всех этих людей кухня стала беспорядочна. Она кивнула. Он продолжил:

- С кем не бывает, этого не предупредить.

И Эсти затихла, потому что на мгновение перестала думать. Потянувшись за маргарином, в короткий промежуток времени, короче которого, казалось, ничего нет, она собиралась озвучить перечень всего того, что ранее занимало ее ум. Уже как четыре дня, с Шаббата, она возвела некоторым своим заботам ограждение и беспрестанно его охраняла, перечисляя в уме, какую работу нужно было сделать, что нужно было купить, что приготовить, кому позвонить. И у нее получалось – она не думала.

Но, тянувшись за маргарином, и, возможно, чувствуя взгляд Довида, ее размышления прервались. И, тянувшись, наливая и помешивая, Эсти думала обо всех тех вещах, которые уже давно намерилась забыть. Она думала о перемене, которая скоро непременно наступит. О том, что, возможно, случится на этой неделе, на следующей, через две недели. И она думала о ней. О кончиках ее пальцев, легко касающихся сзади ее шеи, поглаживающих подбородок, пока большой палец не остановился на губах.

Уставившись в сковородку,в которой все еще кипела ароматная смесь, и Довид, и Эсти оба почувствовали, как оно отступило. Возможно, им следовало позвонить Раву – другому Раву, из какой-нибудь другой общины – и попросить сделать сковородку снова кошерной. Но она как будто едва принадлежала им – Эсти никогда бы в ней больше не готовила; Довид никогда бы из нее больше не ел. Довид обернул масло-говядину слоями газеты и поместил мокрый сверток в мусорную корзину на улице. Эсти оставила сковородку на ступеньке – она выбросит ее, когда она остынет.

У нее не хватало сил начать сначала. Довид достал хлеб из буфета и сыр из холодильника, и они ели за кухонным столом. Он рассказал похожую историю со времен ешивы. Это был анекдот; молодой парень перепутал емкости и приготовил сырную лазанью с настоящей говядиной вместо соевой. Все было бы не так плохо, но он пригласил на обед Рош Ешиву. Все, разумеется, пришлось выбросить, и Рош Ешива заставил учеников три недели повторять элементарные законы кашрута.

Эсти посмеялась. Она взяла небольшой кусок своего бутерброда и медленно прожевала. Затем осторожно, как будто эта мысль пришла к ней впервые, и для нее не имело значения, услышит ли она ответ, она спросила:

- Когда приезжает Ронит?

Довид резко на нее посмотрел.

- Ты не упоминала о ней кому-то из гостей?

Эсти глотнула и потрясла головой.

- Я просто… Я просто не уверен, что это бы ей понравилось, - сказал Довид.

Довид опустил взгляд и молча наблюдал за тем, как Эсти жевала свой бутерброд. Эсти подумала, не забыл ли он ее вопрос. Намеренно глядя в пространство чуть правее головы Эсти, он произнес:

- Завтра. Она приезжает завтра. Ты не должна с ней видеться, если не хочешь. Я поговорю с ней о семейных делах, она может остаться в отеле. Это не должно быть чем-то сложным – это может быть очень просто. По-деловому. Ей не обязательно знать, что ты тут, если ты не хочешь.

Если бы Довид смотрел на лицо Эсти, он увидел бы на нем вспышку удивления. Как бы то ни было, ее голос был немного сдавленным:

- Пусть останется здесь.

Он взглянул на нее, как будто взвешивая ее решение.

- Твой выбор.

Еще пару минут они ели в тишине. После Эсти сказала:

- А она знает про нас?

- Она знает, что я женился.

- Но на мне?

- Нет. – Довид опустил взгляд на пустую тарелку перед ним, слегка оттолкнул ее, собрал в руку несколько крошек со стола и кинул на тарелку. – Нет, - произнес он, снова глядя на Эсти. – Я не смог сказать.

Я твердила себе, что будет легко. Что может быть сложного? Вернусь в Лондон ненадолго, заберу некоторые семейные безделушки, пообщаюсь со своим двоюродным братом Довидом и его женой, вернусь домой. В конце концов, даже если будет не очень легко, это будет правильное решение, взрослое решение. Д-р Файнголд одобрила мое времяпрепровождение в Лондоне, не то чтобы она сказала это, но это было понятно из того, что она не расспрашивала меня, почему я этого хочу. Отпроситься с работы не было проблемой. Скотт, очевидно, объявил Карле о моей потере, потому что она приготовила свое сострадательное лицо, когда говорила, что я могу взять столько времени, сколько понадобится. Вообще-то, она предложила мне месяц:

- Столько же скорбят евреи, правда, Ронит? Месяц?

Я не хотела вдаваться в подробности, поэтому просто сказала:

- Да, месяц.

И все, сделано. Кажется, у того, что ты спишь с боссом, правда есть преимущества. Я купила билет. Пока что все просто. Будто планируешь отпуск.

До тех пор, пока не поступила нерешаемая, непреодолимая, неминуемая проблема: что надеть. За восемь часов до отлета я стояла перед шкафом, все еще в поисках. Я выбирала длинные юбки. У меня их было тринадцать, но все были неправильные. На половине были разрезы – невозможно. Большинство других были слишком узкие и облегающие. Абсолютно невозможно. Так что я осталась с серой юбкой, которую я иногда ношу по дому, когда чувствую себя обрюзгшей.

Дальше что, рубашка? Вытащив каждый предмет одежды в моем владении, я обнаружила, что имею больше трехдюжин рубашек и блузок, включая восемь белых. Но не было ни одной, что застегивалась у самой шеи, и рукава которой были до запястья. Свитера, опять же, были облегающими. В конце концов, я нашла синюю водолазку, свободную и мешковатую, валявшуюся в углу шкафа.

Я примерила этот наряд и стояла, глядя на себя в зеркало. Я не могла это надеть. Не только потому что я выглядела, как фотография в журнале с пометкой «до», но еще потому, что я совершенно не была похожа на них - этих фрум, уважаемых женщин, которые ездят на Вольво от «Кошер Кинг» до школы «Бейс Яков». Я была похожа на несчастливую пародию на них.

На какой-то момент я серьезно задумалась о том, чтобы поехать на метро в Бруклин и купить себе новый гардероб: платья-сарафаны, свободные рубашки с длинными рукавами, бархатные обручи для волос, белые колготки и коричневые туфли со шнурками. Я даже подумала купить шейтел - парик, светлый и с челкой, такой, какие многие женщины носят на праздники – тогда я могла бы прибыть в Лондон и притвориться, что я замужем. Я могла бы изобрести детей: Брейнде, Ханале, Исроэль и Меир. Я оставила их со своим мужем, Аврами Мойше, в Краун Хайтс. Да, сказала бы я, я работаю логопедом, а Аврами Мойше, конечно, учит Тору. Я могла бы вступить в рассуждения о том, насколько кошерны их кухни. Я могла бы сказать – знаете, вы были правы, это была всего лишь фаза. Смотрите, я излечилась.

В этой идее было нечто удивительно сладостное – я поразмышляла над ней, рассказала о ней подруге. А что если бы я побрилась налысо, потому что даже мой муж не может видеть мои волосы? А, может, я пишу на доске вместо того, чтобы говорить при мужчинах? А что, если я скажу им, что ем только мясо, зарезанное моим раввином? Мы рассмеялись. Я не поехала в Бруклин.

Что оставило меня все в таком же замешательстве перед собственным шкафом. Я достала все и снова разложила на кровати. Я подумала, что представлюсь как Ронит, независимая бизнес-леди из Нью-Йорка. Они не удивятся, но, может, испугаются. Я надену свой деловой брючный костюм с сапогами на высоких каблуках. Я возьму свои визитные карточки, буду инициировать рукопожатия с мужчинами, притворюсь, что забыла абсолютно все. Я буду делать вид, что озадачена и позабавлена их причудами. Я представила, как стою в синагоге и разговариваю по телефону на Шаббат. Представила шок на лицах.

Д-р Файнголд сказала, что это навязчивое выбирание одежды заменяет более основательное выражение моего горя, и мне нужен скорбный ритуал. Мне хотелось ей сказать: «А что говорит о Вас, Д-р Файнголд, то, что Вы живете одна в безукоризненной белой квартире с котом, которого называете Малыш?» Конечно, вместо этого я слушала и кивала, потому что я совсем не хотела начинать еще одну беседу насчет моей агрессивности, моих проблем с границами и моей привычки, которую она называет «сопротивляться процессу». Знала бы она, что вся моя жизнь построена на сопротивлении процессу.

***

За четыре часа я нисколько не приблизилась к решению. Я уже хотела позвонить Довиду, но он бы даже не понял моего вопроса. Кроме того, когда я говорила с ним раньше, казалось, он не очень твердо понимал, что происходит. Я тогда подумала о людях в Англии – людях, которых я, возможно, захотела бы увидеть. Я спросила у него о нескольких: о его братьях, о нескольких девочках, с которыми ходила в школу, и об Эсти. Он как будто даже не услышал, что я сказала имя Эсти. Я не переспросила – скорее всего, она уехала вскоре после меня.

Он посвятил меня в некоторые события из его жизни. Последние пару лет он работал помощником моего отца.

- Ну что, Довид, получается, ты будешь следующим Равом?

Последовала долгая пауза.

- Нет, - сказал он. – Нет, я не могу. Я не… Мы не… Мы не хотим.

- Мы? – спросила я. – Твоя жена тоже этого не хочет?

- Моя жена? – Как будто он никогда не слышал, что это такое. – Нет, просто мы не… Я не… Я не хочу.

Он перевел тему на семейные новости. Думаю, он просто скромничал. Еще не пришло время озвучить его амбиции. Люди, едва знавшие моего отца, вероятно, все еще вслух сокрушаются о его уходе. А я… Я не могу даже представить перед собой его лицо. Мы не разговаривали шесть лет, и это был просто краткий звонок перед Рош ha-Шана, так что не то чтобы мне не хватало его компании.

Довид рассказал мне о последних месяцах папы. Месяцах кашля и рвоты, слизи и крови. Он всегда был худым, никогда не был сильным, даже когда он был молодой. Иногда после трудного дня он сидел в кресле в нашей гостиной, большим и указательным пальцами нажимая на переносицу, где обычно находились его очки. И его руки были такие белые, а вены на руках – голубые. Иногда, когда я видела его таким, мне почти казалось, что он мертв, и тогда я тянула его за пальто, и он открывал глаза и бормотал что-то на идише, чего я не понимала, но было понятно, что он не злится.