Некоторых она действительно не знала и поэтому говорила чистую правду. Другие же были хорошо ей знакомы, но она упорно и ловко не хотела в этом признаваться, даже под угрозой смертной казни. Наконец она остановилась перед Филипом Маршамом и пристально посмотрела ему в лицо, так же как тогда, в Байдфорде. Сердце Фила дрогнуло.

— Нет, господин судья, он красивый парень, но я его не видела раньше.

Кто-то захихикал, но старуха не обратила на это ни малейшего внимания. Она повернулась и встала перед присяжными, сгорбленная под тяжестью своих лет. Чтобы ни говорили о ее грешной душе, но ее преданность и мужество заслуживали самого искреннего уважения.

Судьи отчаялись добиться от нее признания и приказали увести ее. Она села на скамью и переводила взгляд с одного подсудимого на другого. Два офицера встали по обе стороны от нее. Филип Маршам часто ловил на себе ее острый взгляд и сердце его замирало от страха. Лица некоторых из подсудимых заметно повеселели. Суду ничего не удалось узнать от старухи. Но радость их была преждевременной. У судей Адмиралтейства были и другие средства и джентльменам удачи следовало бы это знать.

Охранники опять засуетились, и в зал ввели еще одного свидетеля. При его появлении улыбка сошла с лица Тома Джордана.

Подбородок вошедшего трясся, в глазах застыл испуг. Он, как марионетка, склонил голову перед Его Светлостью и, когда его попросили назвать себя, произнес дрожащим голосом:

— Да, да, конечно. Джозеф Кирк, господин судья.

— А теперь посмотрите на этих людей. Их обвиняют в пиратстве. Видели ли вы их раньше?

— Да, да, видел! Этого! И этого! И этого!

— Гм! Итак, этих людей вы видели раньше. Скажите нам, кто они, — Его Светлость сухо улыбнулся.

— Это не будет использовано против меня, господин судья? Я уже покаялся. Да, да уже покаялся! Это не отменит милость короля?

Говоривший выглядел так жалко, что даже судья сморщился от отвращения. Его вид вызывал презрение. В зале послышался нетерпеливый гул. Судьи успокоили свидетеля и приказали ему продолжать.

— Вот этот, в конце, — был нашим капитаном. Его зовут Том Джордан. Это он наобещал нам горы сокровищ и богатства. Он и Гарри Мэлькольм. Гарри Мэлькольма здесь нет. Гм, очень странно! Он всегда был с ними. Я думал, они и висеть будут рядом. Да, так о чем я говорил? А! Он и Гарри Мэлькольм придумали, как убить капитана Кэндэла и захватить «Розу Дэвона». Они отозвали меня в сторону, угрожали и склоняли пойти против своей воли. Он…

Том Джордан вскочил:

— Ты нагло лжешь, пьянчуга! Ты сам своей рукой прикончил его!

— Нет, нет! Я не делал ему ничего плохого! Это не я, клянусь, это сделал другой!

Они оттащили Тома Джордана на его место и кое-как успокоили Джозефа Кирка, который так испугался ярости своего капитана, что с трудом пришел в себя.

— Похоже, — произнес судья, — эти слова задели за живое. Продолжай.

— Вот этот — Мартин Барвик. Держите его! Если вы хотите, чтобы я продолжал, то вы должны меня защищать. Вот этот — Пол Крейг, а этот — наш боцман, Филип Маршам.

Он продолжал называть имя за именем и шаг за шагом рассказывал о кровавых преступлениях. За самое мелкое из них человека уже отправляли на виселицу. Филип Маршам и без него был достаточно наслышан об их злодеяниях, но это не составляло и десятой части того рассказа о разбое и грабежах, убийствах и расправах, который поведал перед судом этот покаявшийся пират. Он рассказывал чистую правду, от которой кровь стыла в жилах. Он выложил перед судом то, что те хотели услышать. Он спас свою жизнь, но поплатился за это честью.

За ним выступал капитан Чарльз Винтертон. Он встал, почтительно поклонился Его Светлости и сдержанным, уверенным голосом начал свой рассказ. Он говорил спокойно и добавил весомости словам Джо Кирка. Время от времени судья и присяжные задавали ему вопросы и он отвечал на них так же ровно и спокойно. В их обращении с ним чувствовалось уважение, которого не было при допросе других свидетелей.

— Да, эти морские разбойники атаковали корабль Его Величества «Сивиллу». Они убили трех матросов, прежде чем поняли, что совершили грубую ошибку, и сдались. Сколько людей они потеряли? Возможно, двенадцать или четырнадцать человек. Несколько тел упало за борт и больше их не видели. Было бесполезно спасать их. В тех местах полно акул, господин судья. Да, вышеупомянутый Том Джордан стоял во главе шайки. Честно говоря, вина их приблизительно одинакова. Маршам, которого предыдущий свидетель определил как боцмана, первым появился на борту «Сивиллы». Он пробрался с кормы в главную каюту, вероятно, для того, чтобы разведать обстановку на корабле. Он заявил, что он подневольный человек, который сбежал от пиратов. Кто может подтвердить это? Обстановка, в которой он был схвачен, как будто бросает на него подозрения, но на пути обратно он вел себя достойно и не причинял нам беспокойства.

Люди в зале зашептались между собой. Они были на стороне Фила и считали позором, если такой юноша будет казнен вместе с пиратами. Даже самым недалеким из числа подсудимых стало ясно, что виселицы им не избежать. Филип Маршам сидел белый, как смерть. Ждать помощи ему было неоткуда. Доказательства были собраны. Веревка уже затягивалась на их шеях. Конец был близок.

Согласно обычаю того времени, суд предоставил Тому Джордану слово для своей защиты. Он встал:

— Увы, господин судья, мою голову уже не спасти и веревки мне уже не миновать. Но я хочу сказать вот что: это я принудил этих бедняг совершить все, о чем вы слышали, и я готов ответить за это.

Каждый защищал себя по-своему. Речи были длинные, скучные и не всегда понятные. Последним вызвали Филипа Маршама. Ему предложили высказаться в свою защиту, если у него есть, о чем поведать.

Он поднялся со своего места и вышел вперед. Лицо его было бледным, голос дрожал. Это было вполне понятно, поскольку впереди его ждала позорная смерть. Он рассказал им правду во всех подробностях, начиная с того дня, когда он отплыл из Байдфорда. Присяжные стали задавать ему вопросы о том, как вели себя другие матросы на борту «Розы Девона». На это Филип ответил, что он не вправе говорить о других. Они должны отвечать за себя сами. Пусть его повесят, но брать на себя ответственность за них он не может.

— Ну что же, — произнес Верховный Судья, постукивая пальцами по столу, и наклонился вперед. — Вы слышали вопрос. Помните, молодой человек, что ваше положение очень и очень непрочно. Своим молчанием вы ничего не добьетесь.

— Ваша Светлость, — ответил он, — показания были полными. Нет необходимости в моих добавлениях. Вынуждая меня говорить, вы тем самым заставляете меня пойти на предательство. От этих людей я видел только грубость и жестокость, но я ел их хлеб и пил их вино, и это удерживает меня от того, чтобы помочь отправить их на виселицу.

Моралисты могли бы упрекнуть Филипа Маршама в том, что он уклонился от долга и не помог правосудию покарать тех, кто преступил закон. Но он ответил так, как подсказывала ему его совесть. После малодушного признания Джозефа Кирка откровенное и честное заявление юноши тронуло даже Верховного Судью. Он сидел на возвышении, хмуро сдвинув брови, как того требовало его положение. Преданность — одна из величайших человеческих добродетелей и делает честь тому, кто ей обладает. Речь Филипа обернулась неожиданностью, которой не предвидел никто, даже он сам.

Том Джордан вскочил и закричал:

— Господин судья! Я умоляю вас дать мне слово!

Он не обращал внимания на офицеров, которые схватили его и пытались усадить на место. В зале зашумели. Охранники оттаскивали Старика и зажимали ему рот. Он сопротивлялся и продолжал кричать: «Ваша Светлость! Ваша Светлость!»

Его Сиятельство громко призвал к тишине и порядку, сердито взглянул на Старика, но все-таки дал ему слово. Как когда-то давно сказал Мартин, Том Джордан был сущий дьявол, но он никогда не строил подлые козни за спиной другого.

— Благодарю вас, господин судья, — произнес он, поправляя помятую в схватке одежду. — Меня повесят, но я хочу увидеть, как восторжествует справедливость. Во власти Филипа Маршама было дополнить перечень наших грузов и злодеяний, но у него достало мужества сдержаться и не сделать этого. Поэтому, господин судья, я чувствую необходимость заверить вас, что все, о чем он рассказал, чистая правда. Он действовал не по собственной воле. Он смелый малый, и я хотел, чтобы он присоединился к нам и душой и сердцем. Это правда, что он бежал с нашего корабля и предал нас. И за это я хотел бы видеть, как он будет повешен месте с остальными, если бы не его отважный поступок, которому мы все были свидетелями. А что касается этой свиньи — да, тебя, Джо Кирк, то он совершил такие гнусные и мерзкие дела, за которые ему нет прощения. Только виселица может искупить их.