Сколько помню, меня всегда увлекало поведение животных, удивительное разнообразие их привычек и инстинктов. В этой части пойдет речь о поразительных уловках, какими они привлекают себе пару, о диковинных методах защиты и способах постройки гнезд.

Даже самое уродливое и страшное животное - как и уродливый, страшный человек - не бывает совсем лишено каких-то пусть самых маленьких привлекательных черт. Бывает, вас совершенно обезоруживает встреча с абсолютно неинтересным или даже отталкивающим животным, и вдруг оно завоевывает ваше сердце трогательным, милым поступком. Это может быть уховертка, прикрывающая своим телом, как наседка, гнездо с яичками и заботливо снова собирающая их в кучку, если у вас хватило жестокости разорить гнездо; паук, который, играя на струне паутинки, заворожил свою прекрасную даму, а потом спеленал ее шелковистой нитью, чтобы она, опомнившись после спаривания, не слопала его; морская выдра, старательно привязывающая себя к морским водорослям, чтобы спокойно спать "на якоре", не опасаясь, что течение или отлив унесут ее далеко в море.

Помню, в Греции, еще совсем мальчишкой, я сидел на берегу маленького сонного ручейка. Вдруг из воды вылезло создание, похожее на гостя из космоса. Оно с трудом вползло на стебель тростника. У него были громадные выпуклые глаза, бугристое тело, паучьи лапки, а на спинке горбом выпирало какое-то странное, аккуратно свернутое приспособление, похожее на марсианский акваланг. Насекомое деловито карабкалось все выше, а солнце мало-помалу высушивало уродливое мокрое тельце. Затем страшилище замерло - казалось, оно впало в транс. Я не мог отвести глаз от уродца - в то время мой жадный, всепоглощающий интерес к природе можно было сравнить только с моим невежеством, и я не понял, что это за тварь. Вдруг я увидел, что мой уродец, подсохший на солнце и побуревший, как орех, лопнул, и мне показалось, что через продольную трещину на спине пытается выбраться наружу что-то живое. Минуты шли, трещина расширялась, поддаваясь усилиям живого существа; внезапно оно сбросило уродливую оболочку и неуверенно выползло на стебель тростника. Тут я сообразил, что это стрекоза. Еще влажные и скомканные после столь странного рождения на свет крылья комочками липли к мягкому телу, но прямо у меня на глазах под теплыми лучами солнца они развернулись и отвердели, прозрачные, как снежинки, причудливые, как витражи в окнах собора. Тело тоже стало крепким, окрасилось в ослепительный небесно-голубой цвет. Стрекоза несколько раз затрепетала крыльями - они так и вспыхнули на солнце, а потом снялась и полетела еще не совсем уверенно, оставив позади уцепившуюся за стебель неприглядную оболочку, скрывавшую ее волшебную красоту.

Впервые в жизни мне посчастливилось наблюдать это чудесное превращение, и, все еще не сводя глаз с уродливой кожуры, под которой недавно таилось прекрасное, сверкающее насекомое, я дал себе слово никогда не судить о живом существе по его внешнему виду.

Животные в большинстве своем относятся к ухаживанию весьма серьезно, и у некоторых из них веками вырабатывались удивительные способы привлекать свою избранницу. Каких только потрясающих украшений из перьев, рогов, шпор, сережек, каких только красок, узоров, ароматов не найдешь у самцов - и все это богатство служит одной-единственной цели: привлечь самку. Мало того, некоторые птицы преподносят самочке подарки, устраивают для нее настоящую выставку цветов, очаровывают ее акробатическими трюками, танцами, песней. Когда животное добивается своей избранницы, оно не жалеет ни времени, ни сил, а порой - даже самой жизни.

Конечно же среди животных самые несравненные щеголи "шекспировских времен" - птицы, которые одеваются в роскошные наряды, танцуют и выступают, словно придворные кавалеры, и в любую минуту готовы спеть серенаду или сразиться насмерть.

Не знают себе равных райские птицы - и не только потому, что носят самые блистательные брачные одежды, но и потому, что умеют их показать во всей красе.

Вспомните, например, королевскую райскую птицу. Однажды мне по счастливой случайности довелось своими глазами увидеть в бразильском зоопарке брачный танец такой птицы. Три райские птицы - две самочки и самец - жили в громадном вольере, густо заросшем тропической растительностью; там были даже деревья. Самец, величиной с нашего дрозда, поражал контрастом бархатисто-оранжевой головки с белоснежной грудкой и сверкающей алой спинкой; перья у него переливались, будто отполированные. Клюв желтый, а ноги словно окунули в великолепный синий кобальт. По бокам, как и положено в брачный сезон, отросли длинные перья, а средняя пара рулевых перьев хвоста вытянулась длинными тонкими стеблями, дюймов десять в длину. Перья были туго свернуты наподобие часовой спирали, и тонкие, как проволока, стебельки заканчивались парой сверкающих изумрудно-зеленых дисков.

Птица искрилась и вспыхивала в лучах солнца при малейшем движении, тоненькие перья в хвосте вздрагивали, изумрудные диски качались, отсвечивая на солнце. Самец сидел на длинной голой ветке, а самочки смотрели на него, притаившись под кустом неподалеку. Внезапно он приосанился и испустил странный крик - нечто среднее между мяуканьем и тявканьем. С минуту он молчал, как будто ожидая знаков одобрения от самок; но они сидели, как и прежде, глядя на него равнодушными круглыми глазами. Он разок-другой подпрыгнул на ветке, должно быть стараясь привлечь их внимание, потом приподнял крылья и неистово замахал ими над спиной; казалось, он вот-вот взовьется к небу в торжествующем полете. Широко распахнув крылья, он наклонился вперед, так что каскад перьев скрыл его головку. Потом снова поднял оба крыла, опять энергично захлопал ими и повернулся на ветке, чтобы ослепить самочек белоснежным сверканием перьев на грудке. Испустил долгую мелодичную трель, мгновенно встопорщил длинные, ниспадающие по бокам перья, которые засверкали водопадом пепельно-серых, золотисто-желтых и изумрудно-зеленых искр, трепеща и переливаясь в такт песне. Певец поднял короткий хвостик и плотно прижал его к спине, так что длинные хвостовые перья свесились вперед над его головой и по обе стороны желтого клюва закачались изумрудные диски. Он принялся слегка раскачиваться из стороны в сторону - диски тоже закачались, как маятники, и казалось, птица жонглирует ими. Танцор кланялся, кивая головкой, самозабвенно заливался песней, а диски мерно крутились. Самочки сидели как ни в чем не бывало. Они смотрели на него с любопытством, но без интереса, напоминая парочку домохозяек, попавших в роскошный салон мод: наряды, может, им и нравятся, но все равно ведь не по карману. Самец, в последнем отчаянном усилии вызвать хотя бы тень одобрения у зрительниц, вдруг повернулся на ветке, мелькнув великолепной алой спинкой, потом присел и широко раскрыл клюв, показывая глотку яркого яблочно-зеленого цвета, блестящую, как глазурованный фарфор. Так он и застыл, не переставая петь, с раскрытым ртом, и мало-помалу, вместе с замирающей песней, его оперенье складывалось, прилегая к телу и теряя свое трепетное мерцание. На минуту он выпрямился во весь рост, глядя на самок. Они глазели на него с видом зевак, которые только что видели трюки фокусника и ждут, не покажет ли он что-нибудь новенькое. Самец несколько раз негромко защебетал, потом снова залился песней, как вдруг свалился, словно подкошенный, и повис на ветке вниз головой. Не прерывая песни, он распустил крылья и прошелся в одну, потом в другую сторону - вниз головой! Это чудо акробатики, кажется, наконец-то заинтересовало одну из самочек: она недоуменно склонила головку набок. Хоть убейте, не понимаю, как эти самочки могли оставаться такими бесчувственными: я был совершенно очарован песней и ослеплен красотой певца. Походив вверх ногами минуту-другую, он сложил крылья и повис, слегка раскачиваясь, но ни на миг не переставая с упоением распевать. Словно диковинный алый плод, подвешенный на синих ножках-стебельках, он слегка раскачивался на ветру.