Спокойный отдых. На первый взгляд! Но Симона не раз слышала, как Сильвен ночью ходит по комнате и разговаривает вполголоса сам с собой. Сильвен замечал, сидя перед холстом, что в глазах Клодетты нет-нет да и мелькнет смущение, а скулы вдруг зальются румянцем. Клодетта ухаживала за матерью, у которой вот уже несколько дней все валилось из рук. Ей постоянно было холодно, хотя градусник показывал 28 градусов в тени. Фомбье оставался непроницаемым, но каждый раз, как жена на его глазах считала капли или разворачивала порошки, ноздри его раздувались, а губы сжимались, удерживая то ли крик боли, то ли проклятие.

Им не было скучно. Им не было весело. Они ждали. Тень башенки медленно скользила по газонам, наступал вечер, и они засиживались на террасе. Странные отблески бросал на их лица долгий закат, никак не умиравший в кровавом мареве. Порой рука Клодетты находила руку Сильвена, и Сильвен сначала сжимал кулак, стараясь избежать пожатия, но потом позволял завладеть своими пальцами, в которых лихорадочно пульсировала кровь. Именно после этого он вышагивал по ночам в своей комнате. Он-то с самого начала знал, что кроме них четверых в доме был еще кто-то: непостижимым образом в «Мениле» всегда присутствовал Робер Денизо. Он занимал не только первый этаж дома, но, что гораздо важнее, мысли всех его обитателей. Не для того ли, чтобы отгородиться от недремлющего призрака, каждый вечер так тщательно задвигали засовы, поворачивали в замочных скважинах ключи, проделывая все это серьезно и методично, без всяких объяснений, подобно тому как в колониях обходят на ночь помещение за помещением, проверяя, нет ли где ядовитых пауков и змей?

Сильвену хотелось в этом разобраться. Однажды, навещая, как обычно, флигель, он стал расспрашивать Франсуа. Ему нравилось у стариков, нравились громко тикающие часы, которые приходилось подводить несколько раз в сутки, старинный буфет, куда Маргарита прятала сахар, варенье и остатки мяса. Иногда он отрезал себе кусочек сала или вареной говядины и съедал их по-крестьянски, положив на хлеб, не прерывая беседы с Франсуа. «Совсем как наш покойный хозяин!» — говорил тогда старик.

— Но скажите, в конце концов, — спросил как-то Сильвен, — господин Денизо случайно свалился со скалы или…

Маргарита лущила горох, горошины со стуком скатывались в миску, и Франсуа нерешительно посмотрел в сторону жены.

— Лично я уверен, что у него закружилась голова. Должно быть, стоял на самом краю. И потерял равновесие… А Маргарита вот думает по-другому.

— Голова закружилась… — повторил Сильвен. — Это с ним часто случалось?

Маргарита нервничала, горошины прыгали все быстрее и быстрее, а Франсуа начал крутить точило и править нож со стершимся, не длиннее пальца, лезвием.

— А… с женой они были в хороших отношениях? — спросил Сильвен.

Сталь скрежетала по точильному камню. Франсуа не любил давать поспешных ответов.

— Можешь ему сказать, — произнесла Маргарита.

Старик выпустил рукоять круга, продолжавшего вращаться, и стал рассеянно резать край стола.

— Мы с женой, само собой, в такие дела не вмешиваемся… Но волей-неволей многое видим, слышим… Ну, на нашем-то месте!

— Она часто вела себя так неосторожно, — сказала Маргарита.

— Ну, если уж на то пошло, он тоже хорош, — проворчал Франсуа.

Несомненно, старики не раз спорили на эту тему. Маргарита, не шевельнув коленями, заваленными зелеными стручками, протянула руку и убавила пламя под кастрюлькой, в которой начинала закипать вода.

— Нужно вам сказать, господин Фомбье пришел на фабрику еще при жизни хозяина.

Сильвен уже привык к их своеобразной манере выражаться. Просто «хозяин» — это настоящий хозяин, настоящий владелец «Мениля», Робер Денизо. В то время как Фомбье хоть и тоже хозяин, но незаконный, его приходилось так называть, однако он не имел на это никакого права.

— А чем он занимался раньше? — спросил Сильвен.

— Господин Фомбье-то? В армии служил. Он был… как это…

— Демобилизован, — подсказал Франсуа.

— И пришел на фабрику, только не его это дело — фаянс. Хозяин — это да! Тот был настоящий художник! Если б вы видели… Бывало, отщипнет кусочек мякиша, пока болтает с нами, и мнет его, мнет в пальцах. Какие у него были руки! Да он все что угодно мог вылепить. Танцующих человечков, марширующих или играющих на волынке… Скажи, Франсуа!

Франсуа, тихонько, чтобы не заглушать голоса жены, вращая точильный круг, важно кивнул головой.

— А капитан! Какое может быть сравнение! — продолжала Маргарита. — Как только он стал руководить фабрикой, так и застопорилось дело.

— Потому и застопорилось! — подтвердил Франсуа. — Господин Сильвен, дайте-ка мне вон ту мокрую тряпку… Спасибо… Я слышал в Кемпере, что скоро совсем все развалится.

— Но Фомбье богаты, — заметил Сильвен.

Маргарита пожала плечами, горошины покатились по полу до самых часов.

— Это у нее — состояние. А у него ничего. Ничего! Вот потому…

— Ну, не болтай глупостей-то, — возразил Франсуа. — Просто Маргарита не любит Фомбье! Послушать ее, так Фомбье во всем виноват: и что хозяин пропал, и что фабрика прогорает… Чего доброго, договорится, что он и от хозяйки хочет отделаться, и от Клодетты…

— Что я знаю, то знаю, — проворчала Маргарита.

— Ба! Ты знаешь не больше других. — Он достал из кармана фартука грубый кожаный кисет и набил трубку. — Конечно, дело темное, не без того… Фомбье бывал здесь еще при живом хозяине… Госпожа… заметьте, я ее не виню… Только… Фомбье — приятный мужчина… Можно даже сказать, красивый… А покойному хозяину было уже под пятьдесят… И потом, он любил рыбку половить, поохотиться… По три, по четыре дня дома не бывал… Да и кто знает, может, не один, а с кем-нибудь…

Франсуа оторвал уголок газеты, зажег его от газа и, прищурив один глаз, раскурил трубку. Носком сабо он придавил черную золу на полу и продолжал:

— Конечно, это мы так думаем… Я только хотел сказать, что хозяйка, может, и не слишком виновата.

— То есть, если я вас правильно понял, — уточнил Сильвен, — она и Фомбье…

— Вряд ли. Фомбье был у нее на побегушках. Носил за ней подушечки, рассказывал про свои марокканские подвиги… Хозяйка обожает, когда ее обхаживают…

— Короче, муж обнаружил… — стал торопить Сильвен, которого уже начала раздражать их медлительность. — Поэтому он и…

Маргарита перебила его с неожиданной резкостью:

— Убил себя, хотите сказать? Не тот он человек, чтобы накладывать на себя руки. — Она клятвенно ударила себя в грудь кулаком, из которого торчали стручки гороха. — Руку дам на отсечение, что он уехал. И девочка тоже так считает… Да и хозяйка. Та вообще думает, что он еще вернется… Сами на нее посмотрите.

— Но ведь тело опознали.

Старуха брезгливо поморщилась:

— Если бы вы видели покойника, вы бы так не говорили, господин Сильвен. Только она его и узнала… Черт побери! А как же иначе! Замуж-то ей надо было выйти за Фомбье…

— Ну, тебя понесло!

Маргарита оскорбленно замолчала. Франсуа с мрачным, осуждающим видом щелкнул лезвием ножа и сунул его в бездонный карман фартука, где лежали вперемешку табак, трубка, бечевка, пакетики семян и даже секатор.

— Но погодите, — не успокаивался Сильвен, — если бы у госпожи Фомбье оставалось хоть малейшее сомнение, она бы никогда не посмела… Робер Денизо оказался бы в выигрышном положении. Представьте себе, он появляется… Ясно же, что получится.

— Вы просто ее не знаете, — пробормотала Маргарита с неожиданным испугом. — Она такая… пылкая!

— Зато Фомбье никак не производит впечатления человека, способного потерять голову!

— Гордец, гордец он! Рассчитывал, что фабрика сделает его богатым… Да только, видать, не получилось.

Это было все, что Сильвен узнал в тот день. Он ушел под впечатлением странных откровений. И однажды, когда они с Симоной завтракали вдвоем на террасе, пересказал сестре догадки стариков.

— Ну и что? — только и спросила Симона.

Она явно не желала ничего видеть, ни в чем разбираться. Похоже, ей единственной было хорошо в «Мениле»… Или она мастерски притворялась.