В частности, генерал Шатилов рассказал нам:

— Штурмовые отряды просто необходимы. Улицы Берлина волей-неволей разобщают силы, мешают нормальным действиям артиллерии, танков, самоходок… И даже находясь на близком от боевых порядков расстоянии, не сразу разберешься, где фронт, где тыл, где враги, где свои… Стреляют отовсюду… Ведь мы имеем дело с закаленными в боях эсэсовцами. Вот почему нам нужны отряды, которые действовали бы самостоятельно.

— А как сейчас дела? — спросил я генерала.

— Каров очищен полностью, дивизия завязала бои за другой пригород Берлина. Мы выполняем новое задание, полученное утром.

…Наша «эмка» в последнее время проявляла явные признаки старости: часто чихала, заставляла водителя копаться в ее уставшем, тяжело дышавшем, вздрагивавшем моторе, стучала выхлопной трубой, издавала какие-то странные звуки, которые с тревогой улавливал Гриша Мирошниченко, всякий раз напоминая о необходимости серьезного ремонта. Но мы отделывались фразой: «Сейчас не время. Потерпи немного».

Мы выехали утром и благополучно добрались до Берлинринга, — широкой бетонированной дороги, идущей вокруг столицы. Она была ровна и красива. Мирошниченко обрадовался отличной «бетонке», увеличил скорость. Справа от нас замелькали перелески. Вдруг «эмка» резко дернулась и остановилась. Как обычно, Мирошниченко заглянул в мотор, затем под кузов и равнодушно сказал: «Полетела полуось». Мы еще не представляли себе всех последствий случившегося и с удивлением смотрели на водителя: дескать, ну и что? Давай чини. Когда же он сказал, что автомобиль выбыл из строя, мы, чертыхаясь, вышли из машины. Со всех сторон слышалась стрельба. Проезжавшая «эмка» политотдела остановилась, но могла взять с собой только одного человека. Уехал Горбатов. Мы условились, что встретимся в Карове, на КП дивизии.

Мирошниченко отправился в сторону Ландсберга искать авторемонтный батальон, а я пешком продолжал путь по берлинскому кольцу. Мимо мчались грузовые машины с солдатами, какие-то крытые фургоны, трофейные «хорьхи», наслаждавшиеся «бетонкой».

Несколько раз я отдыхал, присев на каменную тумбу дороги. И снова шел. Вдруг за спиной послышался писк тормозов, а затем мимо прополз и остановился «виллис». Из кабины вышел Леня Коробов — корреспондент «Комсомольской правды» и усадил меня в машине рядом. Мы помчались к Панкову.

— Но мне нужно в Каров.

— Заедем сначала в Панков, а затем отправим тебя в Каров.

Поехали. Леня сказал, что был сейчас у начальника штаба 3-й ударной армии генерала М. Букштыновича, и тот рекомендовал ему ехать к Панкову.

«Виллис» мчался по разбитой дороге, и водитель выделывал, как он говорил, «кренделя», после которых мы, хватаясь друг за друга, едва не вылетали из машины.

Проезжали знаменитые бланкенбургские инженерные сооружения, которые только вчера прорвали 380-й полк подполковника В. Кулькова и 525-й полк подполковника И. Николаева.

По всему видно было — здесь шли горячие бои: много разбитой техники, взъерошенное, перепаханное снарядами поле, трупы, вырванные с корнями вербы и дымок над землей, уставшей от боев и теперь тяжело дышавшей. Нас остановили у шлагбаума. Здесь был расположен командный пункт 171-й дивизии.

Комдив полковник Алексей Игнатьевич Негода встретил нас прохладно. Леня Коробов пытался ему что-то объяснить, ссылался на Букштыновича, но полковник — высокий, несколько грузный человек с утомленным лицом и красными глазами — смотрел куда-то мимо нас и твердил: «Не вовремя, ребята, не вовремя… Горячий бой… Не до вас».

Мы молчали.

Затем Алексей Игнатьевич вдруг сказал:

— Не боитесь? Поезжайте к окраине Панкова в 380-й полк к Василию Феоктистовичу Кулькову… Там знамя водружают над пригородом.

— Какое знамя?

— Как какое? Знамя № 4, выданное нам Военным советом армии… Сегодня-то день рождения Ленина, вот мы и решили отметить. Давайте, езжайте… Дам вам офицера связи…

Мы поблагодарили, откозыряли и направились к окраине Панкова. Дым его мы видели уже давно, а здесь явственно стала слышна стрельба.

На командный пункт Кулькова мы прибыли около десяти часов утра. Василий Феоктистович — кадровый офицер, в прошлом — пограничник, опытный, храбрый командир. Его наблюдательный пункт всегда находился в непосредственной близости от передовых позиций.

Вот и сейчас мы сидим в полуподвальном помещении на окраине Панкова и едва слышим его рассказ из-за орудийной стрельбы, которая, как нам кажется, доносится отовсюду. Василий Феоктистович встает.

— Поднимемся по лестнице и увидите знамя, водруженное на самом высоком здании Панкова.

Мы поднялись. Городок был покрыт дымом, накрапывал дождь. В разрывах дыма видно было знамя дивизии.

Нам рассказали, что его водрузили сначала над старым замком, а затем подняли на самый высокий дом. Парторг полка капитан Магомет Умаханов[4], разведчики А. Булатов, Г. Полупанов и Р. Минин совершили этот подвиг под огнем.

Вскоре мы распрощались с подполковником В. Кульковым, надеясь на скорую встречу.

Кто из нас мог тогда знать, что Василий Феоктистович через несколько часов будет смертельно ранен.

Много позже капитан Григорий Самойлов рассказал мне:

— Кульков снова менял свой НП. Окруженный связистами и солдатами охраны, спокойно шел он по середине широкой улицы. Был теплый вечер, немного стихла стрельба. Я и начальник штаба полка майор Шаталин вышли на улицу подышать свежим воздухом. Мы увидели Кулькова и его группу, и почти в тот же момент раздались взрыв фаустпатрона и автоматная стрельба со второго этажа углового здания. Группа пыталась спрятаться в доме, но безуспешно. Тяжелораненого Кулькова немедленно отправили в госпиталь, но спасти его не удалось…

В середине дня с трудом нашел я КП дивизии Шатилова, а затем Горбатова. Хотя пригород был уже освобожден, но тревога витала над улицами, площадями. Кругом виднелись обугленные деревья, закопченный камень, развороченный бетон. И над всем — облако кирпичной пыли и дыма. Жителей не было видно.

Мы шли молча и вскоре оказались у копировальной фабрики, которая очень интересовала Бориса.

Мы прошли на фабрику. Она была разбита артиллерией и начала гореть. Но огонь погасили рабочие, оставшиеся здесь в ожидании наших войск.

Мы шли по щебню, по кускам отвалившейся штукатурки, битому стеклу. Директор фабрики повел нас в пустые комнаты, где в ваннах с проявителем еще мокла пленка, а на контрольном столике лежал ролик готовой ленты. Это был последний выпуск кинохроники «Новости недели».

Мы посмотрели пленку на свет: парад войск, поднятая рука какого-то гауляйтера (позже мы узнали, что это был Артур Аксман, который провожал новый отряд молодых фольксштурмистов, идущих на передовые позиции).

— А что проявляется? — спросил Борис.

— Не знаю. Эта пленка лежит с позавчерашнего дня, с момента, когда начали обстрел Берлина. Она, естественно, испорчена.

— Самой главной новости в вашей хронике нет, — сказал Горбатов.

Директор удивленно посмотрел на него.

— Вхождения наших войск в Берлин… Вот это действительно новость.

Директор тут же ответил:

— И эти новости будут… Они снимались нашими молодыми операторами… История…

— И еще какая! — улыбаясь, сказал Горбатов.

Знакомый офицер из штаба корпуса рассказал, что после маленькой стычки в переулке одно из подразделений овладело шоколадной фабрикой. При появлении первых советских солдат из подвала вылез пожилой немец и предложил ключи от конторы, цехов, складов. Комбат приказал шоколад не трогать: «Может быть, отравлен».

В глубине двора я увидел Максима Чубука. Он сидел на пустом перевернутом ящике. В руках у него был обрывок газеты.

Он только что вышел из боя, был возбужден, а тут еще кто-то принес ему обрывок газеты, напомнивший ему и Малиновую Слободу, и родные края, и Маринку.

— Вот, товарищ майор, интересно получается… Наша Галя из Малиновки где-то тут воюет, герой… — Чубук протянул обрывок газеты.