В-третьих, эта зависимость абсолютна и состоит в передаче души и тела в полное распоряжение другому; после чего у зависимого остается не больше собственной силы воли, чем у азиатского раба или у английской жены по законам обеих стран и по обычаю одной из них. Если бы я привел в пример кучера дилижанса, многие из моих читателей признали бы справедливость моих наблюдений; вернее, все, кому доводилось оказаться во власти этого тирана, который в нашей свободной стране такой же самодержец, как турецкий паша. Лишь на две подробности его власть не простирается: он не может силой заставить вас ему служить, а если вы поступили к нему в услужение в одном месте с условием, что в определенное время он высадит вас в другом, он обязан выполнить свое обязательство, если будет на то воля божия; но все остальное время вы подчинены ему абсолютно. Он везет вас, как захочет, когда захочет и куда захочет, лишь бы не очень далеко от большой дороги; поесть и выпить вы можете лишь того, и тогда, и там, где ему вздумается. Да что говорить, вы поспать не можете, если на то не будет его желания, ведь иногда он поднимает вас со сна в полночь и мчит дальше, едва вы открыли глаза. Правда, если вы в силах уснуть в его карете, этому он помешать не может; мало того, отдадим ему должное, это он даже скорее одобряет, ибо чем раньше он поднимает вас утром, тем больше времени дает вам, иногда – целых шесть часов в пивной или перед ее дверями, где всегда проявляет о вас такую же заботу, как о себе, и требования его в таких случаях обычно весьма умеренны. Я сам видел, как с целой толпы пассажиров взяли всего лишь полкроны за терпеливые ожидания у дверей пивной целый час, притом в самое жаркое время летнего дня.

Но хотя такая тирания не подвергалась нападкам наших политических писателей, писатели драматические, так же как и дюжинная часть наших читателей, мне кажется, не обошли ее молчанием, и поскольку и эта, и все другие виды зависимости равно неизвестны моим друзьям, я оставлю путешествующих по суше и обращусь к тем, кто путешествует по воде, ибо все, что говорится на эту тему, применимо к тем и к другим; и может сблизить их между собой, как в литургии, когда любой христианской пастве рекомендуют за них молиться и (что нередко меня поражало) в этих молитвах с ними рядом оказываются и такие несчастные, как плодоносящие, в немощах лежащие, только родившиеся на свет, убогие и пленные.

Грузы и пассажиров перевозят по воде в разнообразных вместилищах, но главное из них – корабль, поэтому достаточно будет поговорить о нем. Здесь тиран получил свое наименование не как кучер дилижанса, от названия самой повозки,[43] в которую он напихивает груз и пассажиров, а называется капитаном;[44] это слово имеет столько разных значений, что связать с ним что-либо определенное чрезвычайно трудно. Если и существует общее понятие, которое бы эти значения охватывало, то это, пожалуй, глава или хозяин любой группы людей, ибо будь то рота солдат, команда матросов или шайка разбойников, человек, возглавляющий их, зовется капитаном.

Тот капитан, которому выпало на долю погрузить нас, заслужил это название не только тем, что командовал перевозочным средством. В прошлом он был капитаном капера[45] и считал, что то была королевская служба, и в этой должности он заслужил большой почет, доказав свою доблесть в нескольких очень жарких схватках, за что и удостоился всенародной благодарности; за это же он получил право носить на шляпе военный значок – кокарду и щеголять шпагой необычайной длины.

Теперь, когда я понял, какой опасностью грозят мне наши неизбежные отсрочки, и поскольку ветер, кажется, прочно поселился на юго-западе, где ураган сменялся ураганом, я стал не на шутку опасаться, что путь нам предстоит долгий и что мой живот, уже порядком раздувшийся, потребует, чтобы воду выпустили в такое время, когда никакой помощи близко не будет. Капитан, правда, утешил меня заверением, что у него на борту есть отличный молодой человек, который служит у него и хирургом; потом я выяснил, что он служит одновременно буфетчиком, поваром, лакеем и матросом. Короче говоря, обязанностей у него было не меньше, чем у Скраба в пьесе,[46] и все их он выполнял весьма ловко; только в работах хирурга он не был силен, в частности, когда требовался прокол при водянке: он очень простодушно и скромно признался, что ни разу не видел, как проделывается эта операция, и у него нет того хирургического инструмента, которым ее проделывают.

Пятница, июня 28. В профилактических целях я нынче послал за моим другом мистером Хантером,[47] лучшим хирургом и анатомом Ковент-Гардена; и хотя живот мой не был еще особенно полон и туг, он удалил из него десять кварт воды, а молодой судовой врач присутствовал при операции – не как исполнитель, а как учащийся.

Теперь я был избавлен от самых серьезных опасений, которые меня мучили в связи с продолжительностью пути, и сказал капитану, что мне все равно, когда он снимется с якоря. Он с большим удовольствием встретил эту новость, как и заявление, что после прокола я чувствую себя гораздо легче и лучше. Последнее, мне сдается, было сказано вполне искренне, ибо он, как мы еще не раз будем иметь случай заметить, был человек очень добрый, да и к тому же и очень храбрый. Я увидел, что геройская стойкость, с какой я перенес операцию, почти не причиняющую боли, серьезно придала мне весу в его глазах. И чтобы выполнить свое слово как можно точнее и торжественнее, он тут же приказал, чтобы в воскресенье утром корабль спустился в Грейвзенд и там ждал его прибытия.

Воскресенье, июня 30. Ничего примечательного не произошло до нынешнего утра, когда бедная моя жена, измучившись за ночь зубной болью, решила, что зуб нужно удалить. Поэтому я послал слугу в Уоппинг, чтобы привел на корабль лучшего зубодера, какого там найдет. Он скоро нашел женщину, прославившуюся в этом искусстве, но когда привел ее к причалу, где оставил корабль, оказалось, что корабль ушел: он снялся с якоря через несколько минут после того, как мой слуга его покинул; а лоцман, отлично знавший, зачем я послал слугу на берег, не счел нужным подождать его возвращения, либо предупредить, что корабль уходит.

Из всех мелких султанов или суетливых тиранов, каких я видел в жизни, этот кислорожий лоцман был самым злонравным: все время, пока он вел корабль, то есть пока мы не прибыли в Дауне, он не считался ни с чьими желаниями и не подарил никого на борту ни учтивым словом, ни даже учтивым взглядом.

Зубодерка, занимавшая, как я сказал, видное положение среди себе подобных, отказалась следовать за кораблем, так что мой слуга погнался за ним следом один и не без труда настиг нас до того, как мы поставили все паруса; а после этого, так как и ветер и отлив нас подгоняли, он уже никак бы не мог догнать корабль прежде, чем мы встали бы на якорь в Грейвзенде.

Утро было ясное, светлое, и ничего приятнее этого куска пути нельзя себе и представить. Вспомните, сколько у него преимуществ, а особенно сколько прекрасных кораблей вы непременно увидите по дороге, и вы согласитесь, что ни одна река в мире с этим не сравнится. Верфи в Детфорде и Вулидже[48] – внушительное зрелище и дают нам правильное представление о совершенстве, коего мы достигли в строительстве этих плавучих дворцов, и как выгодно мы выделяемся в Европе среди других морских держав. Вулиджские доки, во всяком случае, оставили у меня такое впечатление, ибо там стояла «Королева Анна», а это, говорят, будет самый большой из когда-либо построенных кораблей и нести будет на десять лафетных пушек больше, чем когда-либо ставили на судно первого ранга.[49]