Эль продавали у столов крепкие молодые нормандки. Лэр настоял на том, что сам оплатит свой напиток. Он купил одну чашу и разделил ее с Николетт. Похоже, конюший сказал правду. Не было никакой надежды получить постель в таверне. Все было продано и перепродано. Во многих случаях первоначальные покупатели, стремясь подзаработать, перепродавали свое место с выгодой, раздражая этим хозяев таверны. Шумный спор по этому поводу возник, когда Лэр и Николетт заканчивали ужин.

Прежде, чем разгорелся спор, Николетт разглядела двоих мужчин с луками и стрелами за плечами. Они сидели за отдельным столом у камина, с удовольствием ели и пили. Конечно, это были не торговцы, о чем говорили их грубая одежда и манеры. Николетт подумала, что они могли быть лесниками, но ее внимание отвлекли выкрики рассерженного хозяина таверны.

Позднее торговец, с которым они прибыли, был вовлечен в спор с братьями относительно религиозных реликвий.

– Я сам лично, – заметил холодно торговец, – видел два терновых венца, четыре реликвии Святой Маргариты и столько дерева от креста Господня, что из него можно было бы построить целую арку.

Лэр и Николетт обменялись улыбками и не стали вмешиваться в разговор. Еще был день, но из-за метели потемнело. Сквозь ветер и снег они прошли в конюшню, которая показалась холодной после жары в таверне. Во мраке они взобрались по лестнице на чердак, чувствуя, как под ногами шатаются перекладины. Сеновал был набит спящими людьми, закутанными в одеяла, как мотыльки в коконы, бесформенные и черные во мраке.

Лэр нашел место возле лестницы. У них не было одеял, и они улеглись рядом, закутавшись в плащи и прижавшись друг к другу. Ветер завывал под карнизом, рвал кровлю с крыши, врывался в щели между досками. Лэр и Николетт шепотом разговаривали.

– А что если мы не успеем? – вздохнула девушка.

Лэр привлек ее к себе и уверенно сказал:

– Даже король, который так любит охоту, не выедет в такой день, как сегодня. Если послушать нашего друга-торговца, то Клермон меньше чем в трех лье отсюда. Завтра я найду способ отыскать дядю.

– Я могу доставить ему известие, – предложила Николетт. Лэр тихо рассмеялся и поцеловал ее в щеку.

– Нет, моя милая, ты никого не обманешь.

– А торговца я провела, – напомнила она резко. Николетт обозлилась, что из нее делают посмешище, даже в такое время и в таком месте.

Он засмеялся.

– Только потому, что он стар, бакенбарды и борода мешают ему видеть.

– Но тогда скажи, как мне замаскироваться? – потребовала она, схватив его за руки и держа их, как в плену. Он не сопротивлялся и прижался лицом к ее шее, покрывая легкими поцелуями.

– Твой задик все равно выдаст тебя, – прошептал он. – Когда ты идешь, он так замечательно…

Николетт ударила его локтем в ребра.

– Я могу изменить походку, – но слова, произнесенные шепотом, были полны ярости. Лэр что-то пробормотал невнятно ей на ухо.

– Нет, нет, – прошептал он, – это поэзия. Думаю, ты сломала мне ребро.

Николетт повернулась в его объятиях, лицо выражало тревогу. Она увидела его ухмылку, но прежде чем успела что-либо предпринять, Лэр закрыл ее рот крепким поцелуем, хотя, скорее, это была игра, чем страсть.

– А теперь, – он продолжал касаться ее губ, – время поспать хотя бы несколько часов.

Снова, как всегда, он победил. Николетт отвернулась и, свернувшись клубочком, попыталась уснуть. Через минуту прошептала:

– Лэр!

Он что-то пробормотал в ответ, как уже задремавший человек.

– Что мы будем делать? Мы должны остановить их, пока они не убили короля.

– Да, – согласился он. – Завтра. Николетт лежала в темноте, прислушиваясь к храпу спящих, к тому, как они толкали во сне друг друга, поворачиваясь, тоже стараясь уснуть. Напрасно. Тело ныло от усталости, но мозг бодрствовал. Сердце буквально разрывалось от страха, мысли были ужасны. Она чувствовала себя, как существо, преследуемое роком, страшным и неизбежным, и каждый прожитый миг приближал ее к гибели.

От резкого удара внизу открылась дверь и громко стукнула обо что-то. Сначала она услышала лишь испуганный голос молодого конюшего, потом загремел другой голос, мужской, грубый и требовательный.

Николетт едва не задохнулась. Жан! От страха, казалось, что из ее груди исчез весь воздух. Она не убила его. Что из того, что она освободилась. От ее удара у него должна ужасно болеть голова, и теперь он жаждет мщения. Но когда раздался голос второго человека, ее отчаянию не было предела. Симон Карл!

– Лэр, – она потрясла его за плечо, испуганно шепча и указывая рукой вниз. Лежащие вокруг них тоже прислушивались, некоторые заворчали и зашевелились, но никто не закричал, протестуя.

Лэр приподнял голову и оперся на руку. Он услышал голоса и сразу же проснулся. Снизу гудел бас Симона Карла, перемежаясь резкими отрицательными ответами конюшего. Лэр вспомнил, что юноша, к счастью, не видел, как они возвращались из таверны. В конюшню вошли еще несколько человек, звучали голоса, слышался топот ног.

Лэр подвинулся к лестнице и посмотрел вниз. Симон Карл выходил из конюшни, за ним еще четверо. Конюший с шумом захлопнул дверь и, ругаясь, вернулся к своей постели.

Через несколько минут наступила тишина. Лэр и Николетт быстро спустились по лестнице, оседлали коней и вывели их через задние двери конюшни. Вскочили в седла и пустили лошадей легким галопом к лесу, окружающему таверну. Они ехали сквозь ветер и снег, желудки их были полны, лошади отдохнули. К ночи буря стала стихать, хотя снег продолжал идти.

Город Клермон и его великолепный дворец заблистали в зимних сумерках. Башни, остроконечные крыши и церковные шпили казались опаловыми, отполированными ветром и озаренными ослепительным блеском льда.

Заполненный снегом ров с перекинутым через него мостом предшествовал южным воротам в город. В этот час перед закатом они были еще открыты. Стражей не было видно. Лэра и Николетт никто не окликнул, хотя, медленно проезжая через двойные железные двери, они заметили дым, поднимающийся из бойницы одной из сторожевых башен. Лэр даже заметил мужское лицо.

На главной дороге города движение было небольшим, похоже, в этот зимний вечер горожане поспешили домой к теплым очагам.

Проезжая мимо городской ратуши, Лэр и Николетт увидели группу детей, играющих в снежки. Не замечая холода, дети лепили из снега крепкие комки и бросали их друг в друга, громко крича и насмешничая.

В стороне от главной дороги и расположенных вдоль нее таверн покрытые снегом аллеи были погружены в тишину, которая иногда нарушалась петушиными криками или лаем собак. Почти стемнело, когда Лэр и Николетт нашли дорогу к большой площади, где находился собор Святого Себастьяна. На противоположной стороне красовался замок де Конше. Он оказался старинной архитектуры и состоял из трех импозантных башен и квадратного дома. Все строения были окружены стеной, закрывающей двор. Остальную часть площади занимали дома богатых горожан и церковников.

Во дворе замка горел факел, в окнах мерцал свет. Лэр видел все это из темной аллеи, ведущей к площади.

Николетт в отчаянии огляделась.

– Как же мы сможем поговорить с твоим дядей? – она озябла и совсем измучилась, в этот момент задача казалась совершенно невыполнимой.

– Для начала найдем таверну, укроемся от холода и поговорим.

На самом деле Лэр уже придумал план, который был совершенно прост. Он подъедет к воротам поздно ночью, заявит, что у него послание к маршалу д'Орфевре, и потребует, чтобы его пропустили. Единственной проблемой было удостовериться, что его дядя в замке. Вполне вероятно, он уехал в Аррас с министрами короля, чтобы подготовить подписание соглашения с фламандцами.

Во всяком случае, план был рискованным, и Лэр не хотел вовлекать в него Николетт. Он был готов ответить на ее возражения и отлично понимал, что поставлено на карту. Их будущее. И оно зависит от того, удастся ли им разрушить планы Изабеллы и де Конше. Больше всего Лэр опасался за Николетт. Он чувствовал, что может встретить любую опасность и выдержать все, если будет знать, что Николетт недоступна для Изабеллы.