Леонид последовал за ним.

– Бедняга! – проговорил он, сжимая руку друга. – Как mal á propos[20] пришло это письмо!

– Прости, – сказал Эден. – Я еду домой.

– Я с тобой. Теперь уж пусть кто хочет смотрит этого «Мазепу». Мы ведь поклялись всегда быть вместе – в аду ли, в раю ли – все равно. Я отправлюсь с тобой.

– Но я еду домой, в Венгрию.

– В Венгрию?

– Так желает матушка, – коротко промолвил Эден с грустью в голосе.

– Когда?

– Сейчас же.

Леонид протестующе покачал головой.

– Безумие! Ты замерзнешь в дороге. В городе двадцать два градуса мороза, а в степи по меньшей мере двадцать пять. Дороги от Москвы до Смоленска занесло: выпало много снега. Зимой в России никто не путешествует, кроме почты да купцов.

– Все равно. Я еду.

– Ты поедешь, но лишь тогда, когда будет возможно. Твоя матушка вряд ли хотела заставить тебя совершить немыслимое. У вас там и не представляют себе, что такое поездка от Санкт-Петербурга до Карпат в крещенские морозы. Поедешь, когда спадет мороз.

– Нет, Леонид, – упрямо сказал Эден, – каждый час, который я проведу здесь после получения этого письма, станет для меня укором. Ты не можешь меня понять.

– Ну, хорошо, хорошо. Едем!

Двое молодых людей тем же потайным ходом, которым они пришли сюда, вышли во двор и разыскали свои сани. Кучер был изрядно пьян, но все же довез их до дома.

Как только Эден добрался до своей квартиры, он тут же приказал полусонному слуге уложить чемоданы и оплатить счета. Он так торопился, что сам принялся разводить огонь в камине.

Леонид бросился в широкое кресло и молча наблюдал за приготовлениями Эдена.

– Значит, ты всерьез решил ехать?

– Безусловно.

– Ты совершаешь ошибку. Это поспешное решение самым пагубным образом повлияет на твою карьеру. Ты так хорошо начал. Тебя признали. От тебя многого ожидали.

– Все это пустяки.

– Я точно знаю, что в следующую пятницу тебя собирались представить царю. Его величество благосклонно согласился на это.

– Но матушка приказала мне возвратиться.

Эти несколько слов были произнесены Эденом столь непреклонным тоном, что Леонид понял всю бесполезность дальнейших уговоров. Более того, он заметил, что его попытки отговорить друга от принятого решения только раздражают того. И Леонид переменил тон.

– Ладно, коли решил ехать, – поезжай. Я помогу тебе собираться. Что мне упаковывать?

– Если уж хочешь помочь мне, сделай одолжение, съезди в полицию и достань подорожную. Тебе, возможно, удастся это, несмотря на ночной час.

– О, полиция всегда бодрствует. Спешу. Как закончу, сразу приеду сюда.

Не прошло и полутора часов, как Леонид вернулся.

– Вот твоя подорожная и документы.

Эден молча стиснул руку друга.

– Стало быть, ты всерьез задумал ехать?

– Я уже сказал.

– И не останешься здесь ни ради нашей дружбы, ни ради милостей царя?

– Высоко ценю и то и другое, но желание матери для меня превыше всего.

– Хорошо, но это еще не все, Я тебе открою одну тайну: моя невеста, Александра, страстно влюблена в тебя. Она единственная дочь знатного вельможи. Он в тысячу раз богаче тебя. К тому же она красива. И хорошая девушка. Меня она не любит, потому что обожает тебя, Она заявила мне это прямо в глаза. Всякого другого я бы убил. Но тебя я люблю больше, чем брата, и сильнее, чем невесту. Бери ее в жены и оставайся у нас.

Эден грустно покачал головой.

– Я еду домой, к матери.

Русский офицер ударил себя ладонью по лбу и расхохотался.

Но то был деланный смех!

Потом он подошел к Эдену и взял его руки в свои.

– Стало быть, ты окончательно решил ехать в Венгрию?

– Да.

– Тогда, черт побери, я еду с тобой, И да поможет нам бог. Одного я тебя не пущу.

Друзья обнялись и долго держали друг друга в объятиях, сердце к сердцу. Они и впрямь были настоящими друзьями.

Леонид поспешил сделать все необходимые распоряжения к отъезду. Он послал вперед гонцов, чтобы те приготовили на станциях сменных лошадей, осмотрел сани, в которых обычно ездил охотиться, уложил в них провиант, упаковав копчености, рыбу, водку, галеты и черную икру в большой, утепленный изнутри и сверху, обитый железом ящик, раздобыл где-то две белые медвежьи шубы, теплые мешки для ног, высокие шапки из куньего меха для себя и своего друга. Кроме того, он приготовил два добрых ружья, пару нарезных пистолетов, а также два коротких и обоюдоострых греческих кинжала – в дороге все пригодится. Он засунул в ранец даже две пары коньков, на случай, если придется ехать по реке: тогда можно будет размять затекшие ноги, пустившись по льду наперегонки с санями. Передок саней он набил сигарами, которых хватило бы и на двадцать дней пути. Леонид еще затемно подкатил в возке с бубенцами к дому Эдена, вполне готовый к путешествию, и тут же принялся с головы до ног переодевать своего друга: Леонид хорошо знал, как следует снаряжаться в зимнюю дорогу по бескрайним российским полям.

Видит бог, Леонид так позаботился о своем друге, что даже родная мать не смогла бы сделать лучше!

Возок, в котором они должны были совершить путешествие, уже стоял наготове; он представлял собою крытые воловьей кожей сани на хорошо подбитых стальных полозьях, с юфтовым картузом спереди и запятками позади; тройка лошадей была уже запряжена, у коренного бубенцы висели под самым лучком крутой дуги, а у пристяжных – на оглобле; ямщик с длинным кнутом на короткой рукояти расхаживал перед лошадьми, удерживая их и дожидаясь, пока молодые господа выйдут из дому. Прежде чем забраться внутрь крытого возка, Леонид еще раз спросил Эдена:

– Стало быть, взаправду едешь?

– Да.

– Тогда прими от меня этот амулет. Мне вручила его матушка перед смертью. И сказала, что он убережет меня от всех опасностей.

То был небольшой перламутровый медальон в золотой оправе; он изображал битву святого Георгия с драконом.

Эден отказался от фамильной реликвии.

– Благодарю тебя, друг, но я не верю в амулеты. Единственно во что я верю, – это в звезды. Мои звезды – любящие женские глаза.

Леонид пожал руку друга.

– Тогда признайся в одном. Сколько звезд у тебя – две или четыре?

Лишь одно мгновенье колебался Эден, а потом ответил:

– Четыре!

– Хорошо! – воскликнул Леонид и помог Эдену забраться в возок.

Кучер по очереди пригнул к себе лошадиные морды; схватив коней за холки, он чмокнул их в шершавые теплые губы, перекрестился, затем удобно устроился на облучке, взял вожжи, и через минуту сани полетели по заснеженным улицам русской столицы. Было уже утро, время приближалось к восьми часам, но звезды еще мерцали в небе, и окна в домах повсюду были закрыты ставнями.

На севере светает поздно.

До самого Смоленска дорога не баловала наших путешественников разнообразием. Погода стояла морозная, но ясная. На почтовых станциях им быстро и без проволочки меняли лошадей, и повсюду они находили ночлег со всеми удобствами, которые в любой стране можно получить за деньги.

Но вот по приезде в Смоленск почтмейстер предупредил их, что назавтра ожидается дурная погода, ибо к вечеру в город отовсюду слетались вороньи стаи; купола почернели от великого множества птиц.

– Что нам вороны. Много ли они понимают в погоде? – ответили почтмейстеру путники и спозаранку пустились в дорогу.

Леонид сказал ямщику, что до Орши проще всего добираться по льду замерзшего Днепра. Но тот так настойчиво убеждал барина в том, что это приведет к неизбежной потере времени и ссылался на отсутствие придорожных трактиров, где можно передохнуть и пропустить стопку горячительного, что Леонид махнул рукой и согласился ехать по почтовому большаку. То ли лошадей жалел кучер, зная, что ледяной покров портит им ноги, то ли была у него в одном из придорожных шинков знакомая шинкарочка…

Когда они ранним утром выезжали из Смоленска, стоял такой густой и плотный туман, что путники едва сумели выбраться из города. Ямщик приладил бубенцы, чтобы не столкнуться с какой-либо встречной подводой. Друзья, сидевшие в возке, не могли разглядеть в этом тумане ничего, кроме кончика курившихся сигар, которые потрескивали в тяжелом, густом воздухе так, словно были начинены селитрой. Туман был столь удушлив, что казалось, будто сама больная земля, выделяя пар, издает чумное зловоние.