Калина (прибегает, запыхавшись, и целует Петкутина, который ждет ее). Мать задержала. Пришлось ждать, когда она уйдет. Сейчас она у старого друга моего отца, папаса Элеазара, я воспользовалась этим и улизнула. Но мне надо вернуться, пока она не пришла. Ты долго ждал?

Петкутин. Где-то далеко, на берегах южного моря, где звезды особенно далеки от своего отражения, путешественники с одного корабля съели огромную черепаху. Через пятьсот лет на том же берегу ее панцирь нашел моряк и спрятался в нем на ночь. Утром, выспавшийся и веселый, он просунул в отверстия панциря руки, ноги и голову и, играя сам с собой, погрузился в море. Спустя половину тысячелетия панцирь черепахи опять отзывался на удары сердца и опять мог плавать. Так и твое сердце отзывается во мне.

Калина. Не говори так. Меня в дрожь бросает от этих слов.

Петкутин закутывает Калину в свой плащ, подбитый мехом.

Откуда берется любовь, Петкутин? Откуда берется это сильнейшее чувство, радость и скрытая сила, что переливается из меня в тебя и из тебя в меня? Откуда все это берется в жизни человека?

Петкутин. Человек живет во времени. Но иногда в его жизнь вторгается вечность и прерывает бег времени. И человек называет это свершением или зачатием, это те моменты, когда человек служит вечности.

Калина. Но эта вечность постоянно меняется. Посмотри на нас, это началось так мягко и нежно, а теперь становится все сильнее и безумнее...

Петкутин. Потом достигает высшей точки и постепенно удаляется от нас, потому что вечность опять исторгает нас в наше бедное время. Это похоже на изгнание из Рая.

Любовная сцена. Калина садится на качели, Петкутин подходит к ней и начинает медленно раскачивать качели; ее ноги видны по обе стороны его фигуры. Достигнув высшей точки, он снимает ее с качелей и носит, все еще совокупленный с ней, как в ослеплении. В этот момент серп месяца проходит под мостом. Успокоившись, садятся на скамейку. Они действительно похожи на изгнанных из Рая.

На этих качелях ты настолько хотела, чтобы я был кем-то другим, что этим желанием даже превратила меня в кого-то другого в тот миг, когда я источал семя и не мог защищаться. Эти несколько мгновений я правда был кем-то другим. Скажи мне, кем я был?

Калина. Ты был человеком.

Петкутин. Как это отвратительно - быть кем-то другим. А ты в это время была не другой, а той, которую я люблю и которая любит меня. Напротив, ты была самой собой. (Чешет колено.)

Калина. Как бы ты хотел, чтобы мы себя чувствовали после изгнания из Рая? После страстных объятий ты чешешься! Неужели не можешь потерпеть?

Петкутин (смущенно). Нет, и колено у меня часто чешется.

Калина. Надеюсь, ты знаешь, что значит, когда чешется колено?

Петкутин. Понятия не имею.

Калина. Это потому, что ты мало читаешь.

Петкутин. Что я мало читаю?

Калина. То, что твои ногти выцарапывают на колене, когда ты его чешешь. Через этот зуд тебе подает знаки твоя смерть. Когда ты чешешься, ты как будто вступаешь в переписку со смертью.

Петкутин чихает, и у него сразу же начинает чесаться колено. Чешется.

Вот видишь, твоя смерть ревнует даже к твоему насморку! Поглядим-ка. (Заворачивает край кафтана Петкутина и читает медленно, по слогам, что записано его ногтями на колене.) "Un bonheur formidable (egalement comme male fortune) nous font vieillir avant la date". Смотри-ка, она тебе по-французски пишет! Здесь написано: "От огромного счастья, так же как и несчастья, мы слишком рано стареем!"

Петкутин. Вот, она открыла нам одну из тайн.

Калина. Черта с два она нам открыла тайну! Все это я сама выдумала, чтобы тебя утешить.

Петкутин (прикрывает колено кафтаном). Зато я тебе сейчас открою одну настоящую тайну. Одну страшную тайну, которая не выдумана, как твоя.

Калина. А чья это тайна?

Петкутин. Моя. Моя и моего отца. Если он мне отец.

Калина. Ты не откроешь мне тайны. Страшной тайны о себе и о своем отце.

Петкутин. Разве ты не хочешь ее узнать? Почему?

Калина. Потому что эту страшную тайну о себе ты не знаешь. Никто не знает страшной тайны о себе и не может открыть ее другому.

Петкутин. Но я о ней догадываюсь.

Калина. Конечно, догадываешься, но знать ты ее не знаешь. Ты не можешь знать о себе даже то, что я о тебе знаю. Например, я вижу, как у тебя время от времени изменяется цвет волос, но ты сам этого не замечаешь. Это вижу я, но не ты. Впрочем, и я могла бы кое-что рассказать тебе о себе. Могла бы, к примеру, рассказать следующее: "Мой дом - тишина, моя пища - молчание. Я сижу в своем имени, как гребец в лодке. Не могу заснуть, так тебя ненавижу. Потому что у меня есть смерть, а у тебя ее нет!" ...Но я молчу и ничего тебе не говорю... Потому что я люблю и буду любить тебя вечность и еще один день.

Петкутин. Тогда я расскажу тебе кое-что другое, не тайну. Мы с моим отцом придем к тебе свататься.

КАРТИНА 10-я

Дом Калины. Калина одна. Она играет на своем инструменте viola da gamba. Резко обрывая музыку, обнимает инструмент и сжимает его коленями.

Калина. Милый мой, милый мой! Как бы я хотела, как бы я сильно хотела... Хотела бы я или не хотела? Хочу я тебя или не хочу? На что я тебе? На что ты мне? (Берет губную помаду и красит отверстия ушных раковин.)

Лейтенант (заглядывает в дверь, потом заходит в комнату, напевая с немецким акцентом).

Как за лесом за зеленым

Добры кони разыгрались,

В путь-дорогу снаряжались.

Удила все разорвали,

Златы седла поломали,

За Калиной поскакали...

(Кланяется Калине и вдруг замирает как вкопанный.) Что это? Ну и запахи у вас по дому разгуливают! Плохой знак! Как же так, барышня, хлопнуть ушами и согласиться на все, что предлагают?

В комнату входят сначала хозяйки, мать и Анастасия, которые снаружи дожидались сватов, а за ними празднично разодетые Аврам Бранкович и Петкутин. Все садятся.

Какой прекрасный случай! Какие дивные гости! Служилому человеку большая честь - оказаться в таком доме с такими людьми... Но суп разливает повар, а счастьем наделяет Бог... (Внезапно замолкает на полуслове, заметив, что все присутствующие держатся как-то необычно. Повисает странное молчание.)

Мать (хочет разрядить напряженность). Будто ангел пролетел - все замолчали.