Там, где лишь вчера возвышался шумный город, сегодня раскидывался тихий пустырь. Меж обломков стен отдыхали в знойный полдень стада. На капителях рухнувших колонн в холодную полночь щелкали иглами дикобразы. В проемах окон, подобных пустому оку черепа, тосклив и уныл, ныл ветер.

Путник, случайно забредший в руины еще недавно многолюдного города, испуганно слушал, как стонет сыч, как верещит зайчиха, которую схватил сарыч, глядел на колючки, на битый кирпич, разводил руками и свистел от изумления.

Такова была персидская власть, и весь мир считался с нею.

Но эта пропахшая кислым молоком и овечьей шерстью сакская женщина...

В юности Куруш отличался веселым и смешливым нравом. По мере того, как он взрослел и старел, губы потомка Гахамана все реже раздвигались в улыбке и все чаще кривились от злобы.

Казалось, груды золота, серебра и драгоценных камней, поднимавшиеся в царских подвалах от похода к походу все выше, притягивали и поглощали живой блеск царских глаз, отдавая им взамен свой ледяной холод.

И все же, не в пример буйному Камбуджи - сыну и наследнику, царь старался всегда держать гнев на привязи, как держат на цепи охотничьего гепарда - крупную пятнистую кошку с длинными собачьими лапами, что настигает добычу, в отличие от леопарда, тигра и прочих собратьев кошачьей породы, не прыжком из засады, а стремительным гоном.

Поэтому и удивил всех присутствующих - удивил и напугал - сдавленный вопль из уст повелителя:

- Осли-и-ица!

Гепард оборвал цепь и с рыком вырвался на волю.

Дыша отрывисто и хрипло, запыхавшись, как после рукопашной, царь остановился посередине лужайки, заложил руки с ножом и точилом за спину, устало сгорбился. Выгибая шею, точно гриф, он медленно обвел приближенных неподвижными, как у ночной птицы при свете солнца, странно пустыми зрачками.

"Он безумен", - подумал Утана, чувствуя холод в мозгу.

- Глуха у доброму слову? - Куруш с яростью пнул дикую ослицу в живот. Самка онагра тяжело забилась. - Так покорится силе! Не хочет быть моей женой? Так выйдет замуж за мое копье!

Он вновь пнул ослицу в тугой живот.

- Не пройдет и десяти дней, как я двину войска к Аранхе. Я разделаюсь с этими бродячими саками-собаками покруче, чем Навуходоносор расправился с иудеями.

Царь опять ударил ослицу по животу.

- Не слезы - кровь брызнет у них из глаз! Пусть попробуют на своих немытых шеях остроту персидских мечей.

Рыжий царедворец, что сидел до сиз пор безмолвно у тенистой чинары, встряхнулся, оживился, как филин, услыхавший с наступлением темноты клич собрата, зовущего на охоту. Война? Хорошо.

Но Куруш тут же обрушился на Гау-Баруву:

- Ты! Ты виноват в неудаче! Допустил промах с этим дурацким войлоком, со всей этой глупой затеей! Стоило терять время на глупое сватовство. Надо было сразу идти в поход - и Томруз давно уже чистила бы на заднем дворе моего дворца грязную посуду.

- А повод? - угрюмо возразил Гау-Барува. - Неловко так просто, без причины, лезть в драку. Зашумят разные мады и сфарды, всякие парфяне и армяне на весь мир: Кир насильник, захватчик Кир!.. Иди, утихомирь их потом. И так сколько сил уходит на возню со смутьянами.

- Ага. Хм. Это - истина, - пробормотал Куруш, успокаиваясь. - Ты прав, как всегда, брат Гау-Барува. Повод нужен.

"Разбойник грабит без длинных разговоров, - устало подумал Утана. Нападет на караван - отдай, и никаких. А этот, - купец исподлобья глянул на царя, - тот же разбойник, только крупный, но ему, видишь ты, повод какой-то нужен для грабежа. - И он пришел к неожиданному для себя выводу: - Значит, большой силой обладает вера людей в справедливость, если даже могущественному Курушу приходится, скрепя сердце, подлаживаться к ней. Но где она, справедливость? У нас ее нет. Если справедливость и впрямь существует где-то, то ее... надо искать у саков аранхских".

Пораженный собственной догадкой, Утана впал в глубокую задумчивость.

- Да, да! Для войны нужен повод, - повторил Куруш с нахрапистой уверенностью, точно не советник подсказал ему сейчас, а сам он родил эту важную мысль. - И повод нашелся! Пусть гонцы разнесут по всему государству весть, что царица саков, свирепая Томруз, не захотела, вопреки... вопреки... и надо ей глотку...

- Вопреки желанию своего народа, - шепнул Гау-Барува.

- Не захотела, вопреки желанию своего народа, - мрачно подхватил Куруш, - заключить с нами... заключить с нами... и надо ей глотку...

- Дружественный союз, - подсказал Гау-Барува.

- Заключить с нами дружественный союз, и надо ей голову...

- И смертельно оскорбила царя царей, дерзко посмеявшись над его добрыми намерениями, - подбросил новую мысль Гау-Барува.

- Да! Посмеявшись над... и надо ей гло...

- По этой причине строптивую Томруз следует строго наказать! размеренно отчеканил Гау-Барува.

Царь, вскинув руки, назидательно взмахивал ножом при каждом слове советника.

- Вот именно! - жестко усмехнулся Куруш и одобрительно кивнул Гау-Баруве. Они хорошо понимали друг друга. - Наказать! Ты что скажешь, Виштаспа?

Царь присел на корень чинары и опять взялся точить нож, не спеша, деловито, с присвистом, поворачивая после каждого звенящего рывка клинок другой стороной.

Дзир-вжиг. Дзир-вжиг. Дзир-вжиг!

Солнечный зайчик, отражаясь от голубоватого железа, метался то вправо от царя, то влево. Будто кто-то попеременно открывал то один, то другой глаз.

Виштаспа - то есть, "Дикоконный" или "Боевыми конями обладающий" приходился Курушу двоюродным племянником.

"Я с готовностью поддерживаю дядю во всех воинственных начинаниях. И не только потому, что дорожу почтенной и чрезвычайно доходной должностью сатрапа. Истинный патриарх, неукоснительно соблюдающий в мыслях и поступках предписания Заратуштры, я считаю войну и грабеж соседей делом, угодным богу. Я денно и нощно мечтаю о полной победе персидского оружия во всех странах мира, доступных копытам наших коней".

Была у Виштаспы и тайная, тщательно запрятанная в самых глубоких пещерах его сознания, заветная мечта, ради которой он ловко и осмотрительно направлял Куруша, незаметно подталкивая, по опасной бранной дороге.