Надо иметь в виду, что остатки разбитых классов в СССР не одиноки. Они имеют прямую поддержку со стороны наших врагов за пределами СССР».[55]

Продолжая, Сталин призвал к строго индивидуальному подходу при разборе персональных дел и к созданию курсов для политического образования, а не к каким-либо репрессиям, «террору». Что касается «прямой поддержки со стороны наших врагов за пределами СССР», тут Сталин оказался прав. К тому времени накопилось достаточно много фактов, вербовки советских граждан иностранными агентами с целью саботажа и шпионажа и еще больше было выявлено в ближайшие после Пленума месяцы.

Следует отметить: тезис об обострении классовой борьбы по мере строительства социализма родился у Сталина не в 1937-м, а в 1928 году. Впервые об этом было сказано на июльском (1928) Пленуме ЦК, где, касаясь вопроса обострения классовой борьбы и усиления сопротивления капиталистов, Сталин сделал важные разъяснения: «О чем здесь идет речь? Вовсе не о том, что чем дальше мы будем двигаться вперед, чем сильнее будет развиваться дело социалистического строительства, тем сильнее будто бы будет расти сопротивление капиталистов. Речь идет не об этом. Речь идет о том — почему сопротивление капиталистов усиливается (выделено мной- Г.Ф.)».[56]

Г.А.Бордюгов и В.А.Козлов отмечают, что тезис об обострении классовой борьбы получил дальнейшее развитие в речи Валериана Куйбышева на сентябрьском Пленуме ЦК 1928 года. Историки добавляют: на апрельском Пленуме (1929) Бухарин выступил против, но так, что его речь оставляла место для двоякого толкования; он признал, что на некоторых этапах классовая борьба может обостряться, и даже согласился, что 1929 год был как раз таким временем, но отметил, что сам принцип, дескать, не носит всеобщего характера.

5 марта 1937 года Сталин выступил с завершающим докладом на февральско-мартовском Пленуме. Эту речь тоже нельзя называть «теоретическим обоснованием политики массовых репрессий». В ней Сталин вновь недвусмысленно заявил о «необходимости индивидуального, дифференцированного подхода». Далее Сталин вернулся к тому же самому вопросу и опять открыто выступил против огульно-массового подхода. Он настаивал, что есть, самое большее, несколько тысяч членов партии, о ком можно сказать, что они поддерживали троцкистов, или «около 12 тысяч членов партии, сочувствовавших так или иначе троцкизму. Вот вам вся сила господ троцкистов».[57]

Вместо призывов к «массовому террору» Сталин выдвинул веские аргументы против такой политики. Юрий Жуков соглашается, что речь Сталина была весьма умеренной.[58] По докладу Сталина была подготовлена резолюция, которая была принята единогласно, но так и не стала достоянием гласности. Жуков цитирует ее.

Призыв к политическому образованию, а не к массовым репрессиям, — поистине кульминация сталинских выступлений. В противоположность лживым заявлениям Хрущева о призывах к «массовым репрессиям» Сталин требовал расширения сети внутрипартийного политпросвета, крайне необходимого для партийных вождей вроде тех, что присутствовали на заседаниях Пленума ЦК. Сталин настаивал, чтобы каждый из партсекретарей подобрал себе двух заместителей, способных взять руководство на себя, пока каждый из секретарей не завершит обучение на 4-месячных, а еще большее число партийных руководителей — на 6-месячных курсах.

Многие или большинство из участников Пленума были первыми секретарями областных, краевых или республиканских организаций ВКП(б). Они, возможно, истолковали такой план как угрозу своему положению. Им, в сущности, предстояло подыскать будущую смену самим себе. Своего рода «соревнование» за эти высокие партийные посты, казалось, было не за горами. Если партсекретари отправятся учиться на курсах, кто поручится, что они вновь займут свои места, когда обучение подойдет к концу?

На самом деле именно первые секретари — включая, как мы видели, самого Хрущева — обратились к политике «массовых репрессий». А курсы политпросвета так никогда и не были организованы. Взамен на следующем Пленуме ЦК секретари обратились к Сталину с леденящими кровь рассказами об угрозе со стороны реакционных элементов и возвращающихся из ссылки кулаков. Секретари потребовали предоставления им чрезвычайных полномочий для вынесения смертных приговоров и отправки десятков тысяч человек в лагеря. Подробнее об этом будет сказано ниже.

В ходе февральско-мартовского Пленума Сталин выступил на заседании комиссии по расследованию дела Бухарина и Рыкова 27 февраля 1937 года. Но и в этой речи Сталин рекомендовал ограничиться весьма сдержанным решением. Гетти и Наумов, изучив голосование комиссии, указывают, что сталинское предложение — административная ссылка — оказалось самым мягким из всех.[59] Ежов, выступивший с основным докладом по разбираемому делу, а также Буденный, Мануильский, Шверник, Косарев и Якир высказались за то, чтобы «предать Бухарина и Рыкова суду и расстрелять».

(См. подробное обсуждение вопроса в статье В.Боброва и И.Пыхалова, где исследуется слух из воспоминаний вдовы Бухарина А.М.Лариной, согласно которому Сталин будто бы требовал казни, а Якир выступал резко против, — т. е. нечто прямо противоположное тому, что происходило в действительности и что представляет собой одну из крупиц антисталинского «фольклора», имевшую статус исторического «факта» до тех пор, пока в постсоветские времена не были опубликованы соответствующие документы.)

Итак, в общей сложности Сталин выступил три раза — чаще, чем на других Пленумах, и ни одно из его выступлений даже отдаленно не напоминало призыв к массовым репрессиям, как о том заявил Хрущев. Ну, а что касается Ленина, то он действительно говорил что-то очень близкое к тому, что Сталин высказывал в речах 1928-29 годов.

«Ряд членов ЦК сомневались в правильности курса на массовые репрессии».

Особенно Постышев

Хрущев: «На февральско-мартовском Пленуме ЦК (1937 г.) в выступлениях ряда членов ЦК, по существу, высказывались сомнения в правильности намечавшегося курса на массовые репрессии под предлогом борьбы с "двурушниками".

Наиболее ярко эти сомнения были выражены в выступлении тов. Постышева. Он говорил: "Я рассуждал: прошли такие крутые годы борьбы, гнилые члены партии ломались или уходили к врагам, здоровые дрались за дело, партии. Это годы индустриализации, коллективизации. Я никак не предполагал, что, пройдя этот крутой период, Карпов и ему подобные попадут в лагерь врага. (Карпов — это работник ЦК партии Украины, которого хорошо знал Постышев.) А вот по показаниям якобы Карпов с 1934 года был завербован троцкистами. Я лично думаю, что в 1934 году здоровому члену партии, который прошел длительный путь ожесточенной борьбы с врагами за дело партии, за социализм, попасть в стан врагов невероятно. Я этому не верю… Я себе не представляю, как можно пройти тяжелые годы с партией и потом в 1934 году пойти к троцкистам. Странно это…" (Движение в зале.)».[60]

В середине 1990-х была наконец издана стенограмма февральско-мартовского (1937) Пленума Центрального комитета ВКП(б). И теперь каждый может воочию убедиться: цитата из выступления Постышева — подлинная, а комментарий Хрущева — лживый.

Несомненно, Хрущев знал, что сказанное им — неправда. Он уверял, будто «в выступлениях ряда членов ЦК по существу высказывались сомнения в правильности… курса на массовые репрессии». Но на самом деле на Пленуме не было ни одного такого выступления. И даже Постышев не говорил ничего похожего! Вслед за процитированным Хрущевым отрывком Постышев потребовал предать суду и Карпова, и всех тех, кто, по его мнению, примкнул к врагам.