Итальянец, видимо, никак не ожидавший такого оборота, даже затрясся от охватившей его внезапной радости. Он начал рассыпаться в уверениях своей преданности, но Потемкин отпустил его, сказал, что он верит и что теперь некогда ему слушать.

– Так что мне пока некого провожать до границы, ваша светлость? – усмехнулся Цветинский, когда Тубини вышел.

– В свое время, может быть, проводишь, а пока еще рано. Тебе нужны деньги?

– Я никогда еще не брал денег за свои услуги, ваша светлость, – сказал Цветинский, выпрямившись.

– Знаю, знаю, голубчик, но те сведения, которые ты раздобыл, тебе ничего не стоили? Я не хочу, чтобы ты тоже за свой счет работал для меня.

– Ничего, ваша светлость.

– Тогда приходи обедать сегодня. Надо хоть обедом наградить тебя, а я соображу, что тут и как, и потом уговоримся. Ты мне нужен будешь теперь. Надо это дело с планами провести как следует.

А в то самое время, пока Цветинский вел со светлейшим только что приведенную военную беседу, его друг, князь Бессменный, находился в крайнем волнении.

– Нет, вы мне скажите только одно, только одно, – воскликнул он, схватив за руку Кутра-Рари и заглядывая ему в глаза, – вы, который все знает и все может, скажите мне прямо: любит она меня или нет? Только это, только «да» или «нет»!

– Да, – ответил Кутра-Рари.

– Вы ручаетесь мне?

– Довольно вам, что я сказал «да». Какого ручательства еще хотите вы?

– Где ваш хрустальный шар, в который я видел ее отъезд? Я хочу видеть ее хотя бы при помощи вашего шара. Помните, тогда я противоречил вам, не верил, теперь верю и сам прошу вас... Я хочу видеть ее!

– Этого нельзя. Вы еще слишком слабы.

– Это прогонит мою слабость, и силы вернутся ко мне. Если бы я сейчас убедился, что она – моя прежняя Надя, я бы, кажется, совсем выздоровел. Я чувствую это.

– Вы выздоравливаете и так.

– Да, но все-таки я мучаюсь...

– Сегодня, вероятно, вы получите некоторое успокоение.

– Где, откуда?

– От вашего товарища Цветинского. Он придет, вероятно, с какими-нибудь вестями. Ваш товарищ обедает сегодня в Таврическом дворце и оттуда явится прямо к вам. Он что-нибудь да узнает!

Бессменный вместо того чтобы обрадоваться этим словам, опустил голову и задумался.

– Нет, не жду я ничего хорошего, – тихо начал он, выходя из своей задумчивости. – Как только вспомню об этом Таврическом дворце, так просто руки опускаются. Если даже все ваши предположения верны, если она все-таки любит меня, то, Боже мой, что с ней могут сделать там, в этом дворце!.. Фаворитка Потемкина! Подумайте! Силой заставят сделаться фавориткой мою Надю!.. Ведь это ужас что такое, ужас, ужас!

– Не надо поддаваться отчаянию, погодите прихода вашего товарища...

– Он мне не скажет правды!..

– Вероятно, ему и не придется скрывать эту правду.

– Вы говорите, точно вам известно что-то, но не хотите сказать. Не скрывайте от меня ничего, скажите все!

– Все... все! – повторил Кутра-Рари. – Чтобы знать все, что я знаю, надо быть таким стариком, как я... Но вот, посмотрите, ваш товарищ идет к вам; он вам расскажет сегодня больше меня.

Бессменный увидел в окно, куда показал индус, что Цветинский переходил в это время улицу, направляясь к крыльцу, и воскликнул:

– Какой он веселый!

Цветинский, действительно, вошел радостный.

– Ты ее видел? – встретил его Бессменный, приподнимаясь на постели.

– Лежи смирно! – остановил его Цветинский. – Видел, говорил и обедал с нею вместе... Превосходный обед!

– Ну, что же она, что она? Говори скорее!

– Она перенесла страшный испуг во время пожара, и после этого у нее сделалось временное затмение памяти. Она не помнит ничего, что случилось до пожара.

– И этим ты объясняешь, что она не узнала меня?

– Разумеется, только этим. Бессменный снова упал на подушки, говоря:

– Нет, ты обманываешь меня... Не может быть, не может быть, чтобы Надя забыла меня! Если она любит, то не могла забыть; каков ни был испуг ее – мой голос заставил бы ее вспомнить... все... прежнее... Нет, если она забыла меня, то не иначе как для другого.

– Так кто же этот другой, по-твоему?

– Кто? Тот, кому всю жизнь везло чрезмерное счастье, тот, который до сих пор не знал предела своим желаниям и капризам, тот, который держит ее у себя, который запер ее и желает обольстить. И она поддалась ему. Она отуманена, зачарована им, потому что все ему подвластно и даже она, она, Надя!.. – Князь заметался на постели. – Я выздоровлю и покончу с ним, ты увидишь; только для этого я желаю выздороветь! Ну что же, ты обедал с нею и с ним, значит; ну что же, они счастливы, веселы, довольны?.. Обо мне не говорили, не спрашивали?

– Да погоди ты!..

– Не хочу больше годить, не хочу терпеть. Они, вероятно, теперь смеются надо мною, а я должен терпеть!

– О, Боже мой! – вздохнул Кутра-Рари.

– Да замолчи ты, сумасшедший! – почти крикнул Цветинский. – Весь этот вздор, что ты несешь, ни к чему! Все это – вздор и твое больное воображение...

– Нет, довольно! – еще горячее прежнего заговорил князь. – Вы меня успокаивали тут, и я делал вид, что верю, но теперь довольно, больше не надуете!.. И тебе, – обернулся он к Цветинскому, – сказать больше нечего, как только «вздор», а я знаю, что не вздор, потому что ты сам обедал с ними – с ней и с Потемкиным, с ней и с Потемкиным!

Цветинский близко подошел к князю, нагнулся к самому лицу его и едва слышно произнес:

– Да успокойся! Ведь она – его дочь, понимаешь ли, дочь... и потому все твои опасения напрасны...