Да, Диксон действительно слышал о Гор-Эркварте. Это был богатый меценат, жертвовавший время от времени крупные суммы художественным разделам различных периодических изданий. В этих краях у него был загородный дом, где порой гостили весьма важные персоны, и Уэлч не раз уже тщетно пытался подцепить себе на крючок эту редкую рыбу. Глаза Бертрана снова приковали к себе внимание Диксона. Они и в самом деле были необычайны – похожи на два совершенно плоских пятна или на два отверстия, затянутых изнутри кусочками узорчатой ткани. Что общего могло быть у обладателя таких глаз, такой бороды и (Диксон только сейчас обратил на это внимание) таких дегенеративных ушей с человеком вроде Гор-Эркварта?

Ответ на этот вопрос он получил через несколько минут. Оказалось, что пока общего было не так уж много. Мисс Кэллегэн, которая была знакома с Гор-Эрквартом и даже как будто состояла с ним в родстве, собиралась представить ему Бертрана в это воскресенье. Но затем выяснилось, что Гор-Эркварт находится сейчас в Париже, и таким образом для встречи с ним художнику предстояло еще раз посетить родные пенаты. По каким-то причинам, которые тут же выскочили у Диксона из головы, встреча в Лондоне была бы менее желательна.

А что, собственно, должен был Гор-Эркварт сделать для Бертрана?

Когда Маргарет обиняками, как она всегда умела, поставила этот вопрос, Бертран вскинул свою большую голову и, прежде чем ответить, посмотрел сверху вниз по очереди на каждого из присутствующих.

– Из вполне достоверных источников мне стало известно, – размеренно произнес он, – что у нашего влиятельного друга в самом непродолжительном времени освободится место личного секретаря. Едва ли на замещение этой вакансии может быть объявлен публичный конкурс, и все мои старания устремлены в настоящий момент на то, чтобы оказаться подходящим кандидатом на этот пост. Синекура, понимаете, синекура – вот чего я там ищу! Одной рукой я буду вести его переписку, а другой – писать свои картины. – Он рассмеялся. Голдсмит и Маргарет вторили ему. – Вполне понятно, что я не хочу упустить эту возможность. Куй железо, пока горячо, если позволительно так выразиться.

«А что тут, собственно, непозволительного? – подумалось Диксону. – Что?»

– Когда же вы предполагаете наведаться к нам снова, старина? – спросил Голдсмит. – Надо бы кое-что предпринять. На этот раз, как видите, не было никакой возможности.

– Да недельки через две, я думаю, – сказал Бертран и, помолчав, добавил значительно: – На следующее воскресенье у нас с мисс Кэллегэн другие планы, и вы, конечно, понимаете, что я никак не хотел бы их нарушить.

– Через две недели будет университетский летний бал, – поспешно сказала Маргарет, стремясь, как показалось Диксону, затушевать двусмысленность последнего заявления Бертрана. (И как только у него хватает духу говорить подобные вещи в присутствии женщины, с которой он почти незнаком, и мужчины, который, как нетрудно было заметить, невзлюбил его с первого взгляда!)

– Ах вот оно что! – с видимым интересом отозвался Бертран.

– Да. А вы посетите в этом году наш бал, мистер Уэлч?

– Надо постараться. В прошлом году я как будто бы не очень скучал на вашем балу. Что это – кажется, я вижу сигареты? Я большой любитель сигарет. Могу я разорить вас на одну, Сесил? Чудесно. Да, так как же насчет этого бала? Надеюсь, Сесил, им не удастся помешать вам присутствовать на нем.

– Боюсь, что на этот раз удастся, – сказал Голдсмит. – В Лидсе собирается конференция преподавателей истории, и ваш отец хочет послать туда меня.

– Очень, очень печально, – сказал Бертран. – Разве они не могут послать кого-нибудь другого? – Он повернулся к Диксону.

– Боюсь, что нет, – сказал Голдсмит. – Мы уже это обсуждали.

– Жаль, жаль. Что же касается остальных присутствующих, то они, надо полагать, будут на балу?

Маргарет посмотрела на Диксона, а Кэрол спросила:

– Вы пойдете, Джим?

Диксон решительно потряс головой.

– Нет. Боюсь, что я плохой танцор и для меня это выброшенные на ветер деньги.

Будет просто ужасно, если Маргарет вынудит у него обещание повести ее на этот бал!

– О, мы, конечно, не хотим, чтобы вы выбрасывали деньги на ветер, – сказал Бертран. – Это, конечно, ни к чему. Хотел бы я знать, где замешкалась наша мисс Кэллегэн. Думается мне, что за это время можно было уже основательно напудрить нос. А почему же не звучат скрипки наших музыкантов?

Диксон кинул взгляд через плечо и увидел, что оба исполнителя прохаживаются, покуривая сигареты и болтая. С настройкой инструментов, видимо, было уже покончено, ноты поставлены на пюпитры, и смычки натерты канифолью. Но Уэлча нигде не было видно. Должно быть, он очередной раз решил продемонстрировать свою жуткую способность исчезать, словно растворяясь в воздухе. Диксон заметил, как в противоположном конце этого длинного, с низким потолком, слабо освещенного зала отворилась дверь и вошла мисс Кэллегэн. «Как сложена! А двигается довольно неуклюже», – подумалось Диксону.

– Наконец-то, моя дорогая! – сказал Бертран, отвешивая галантный поклон. – А мы уже удивлялись, куда это ты запропала.

Девушка, казалось, была смущена.

– О, я всего-навсего…

– Мы говорили о мистере Гор-Эркварте и прикидывали, вернется ли он через две недели, когда здесь будет нечто вроде университетского праздника с танцами. Не можешь ли ты пролить свет на этот вопрос?

– Его секретарь сказал, что он пробудет в Париже до середины следующего месяца. Значит, на бал он, конечно, не попадет.

– Да, видимо, не попадет. Да, разумеется. Ну что ж, встретимся как-нибудь в другой раз, верно? – Казалось, это сообщение ничуть его не обескуражило.

– Во всяком случае, я написала дяде и просила его известить меня, когда он думает вернуться.

Диксон с трудом удерживался от смеха. Его всегда очень забавляло то, как женщины (никто из мужчин этого не делает) говорят «дядя» или «папа» и тому подобное – так, словно во всем мире существует только один-единственный дядя или папа и этот дядя или папа доводится дядей или папой всем присутствующим.

– Что вас так забавляет, Джим? – спросила Кэрол, а Бертран смерил его взглядом.

– Ничего, пустяки, – ответил Диксон и тоже в упор посмотрел на Бертрана. Ему до смерти хотелось, чтобы возник какой-то спор, в котором он мог бы одолеть Бертрана, даже рискуя навлечь на себя гнев его отца. Любые средства казались ему в данном случае хороши, за исключением разве чрезмерно грубого применения физической силы. Но он не видел, где и как мог бы применить такого рода средства. В эту минуту он готов был посвятить свою жизнь тому, чтобы стать известным критиком в области искусства и написать разгромную статью о творчестве Бертрана. Ему вдруг припомнилась фраза из какого-то романа: «И с этими словами он схватил старого мерзавца за шиворот и, клянусь Богом, чуть не вытряс из него душу». Диксон снова ухмыльнулся, и на скулах Бертрана под бородой заиграли желваки, но он не сказал ни слова, и на несколько секунд воцарилось молчание.

И на этот раз, как всегда, нашлась Маргарет:

– Совсем на днях я читала о вашем дядюшке, мисс Кэллегэн. Он подарил несколько акварелей нашей картинной галерее, и в местной газете была напечатана о нем заметка. Я просто не знаю, что бы мы все делали, не будь на свете таких людей, как он.

Это замечание, которое, в сущности, не требовало никакого ответа, произвело обычный, хорошо знакомый всем, близко знавшим Маргарет, эффект: оно озадачило присутствующих откровенностью ее намерений – во что бы то ни стало втянуть их в разговор. Тут откуда-то со стороны донесся хриплый смех скрипача, которому что-то рассказывал местный композитор.

Но где же все-таки Уэлч?

– Да, он очень щедр, – сказала мисс Кэллегэн.

– Большое счастье, что есть еще люди, которые могут себе позволить быть щедрыми, – сказала Маргарет. Диксон поглядел на Кэрол, стараясь перехватить се взгляд, но она в эту минуту переглянулась с мужем.